Песах Амнуэль - Конечная остановка
Смяв лист, я отправил его в корзину.
— Кстати, — сказал шеф, — я слышал, скоро, возможно, отменят экспертные комиссии. Можно будет посылать статьи в зарубежные журналы.
— Да? — вяло удивился я. На моей памяти экспертные комиссии отменили то ли в восемьдесят седьмом, то ли чуть позже, сейчас на дворе был восемьдесят шестой, и Горбачёв ещё не стал генсеком.
— Говорят, — неопределённо сказал шеф. Видимо, он тоже не особенно верил, что простым научным сотрудникам, вроде нас, разрешат беспрепятственно делиться результатами исследований с учёными в других странах. А как же престиж отечественной науки, о котором говорили на каждом заседании Учёного совета? Как же государственные секреты, которые нужно охранять от настырного внимания западных спецслужб? Вряд ли можно было считать секретом распределение масс в скоплениях. Всё, что получили мы с шефом, скорее всего, уже нарисовано кем-нибудь в Кембридже или Массачусетсе. Меня часто посещало ощущение, что мы всё время опаздываем, не поспеваем за мировой наукой.
Если бы я оставил фразу о тёмном веществе, это могло привлечь внимание к проблеме. Могло стимулировать исследования в новом направлении.
Не нужно. Не я этот термин изобрёл и не здесь о нём узнал. В корзину.
Странное возникло ощущение — будто я уже выбрасывал в эту корзину именно этот лист бумаги со словами о тёмном веществе.
Я тряхнул головой, отгоняя несуществующее воспоминание, и заторопился домой — вечером обещал приехать Лёва.
Пройдя до выхода из академического сада, я едва не столкнулся с женщиной, спешившей навстречу. Мы оба пробормотали «извините», попытались друг друга обойти, одновременно подняли взгляды…
— Ира! — воскликнул я и протянул к ней руки.
— Миша… — она приложила ладони к щекам знакомым жестом и посмотрела на меня, как на привидение, неожиданно возникшее на её пути. Страх? Недоумение? Но она меня узнала. Значит…
— Миша, — повторила она, и наши ладони сцепились. У Иры были холодные пальцы, и я сжал их так сильно, что, мне показалось, что-то хрустнуло — во мне или в ней, определить я не мог.
— Как долго я тебя ждал! — вырвалось у меня.
— Господи! — одновременно произнесла Ира. — Как долго я ждала тебя!
Держась за руки, мы вошли в сад и опустились на ту самую скамью, на которой уже много раз сидели. Осмотревшись, Ира сказала с удивлением:
— Я и не подозревала, что ваш академический сад так красив изнутри.
— Ваш? — уцепился я за слово. — Ты работаешь не в Институте экономики?
— Нет, — Ира внимательно меня разглядывала, поглаживая мою ладонь своей.
Если она меня узнала…
— Ты вспомнила свою смерть? — спросил я, и ладонь её крепче сжала мою. Вспомнила. Давно?
— Твою тоже, — голос её был еле слышен.
— Ладно, мою, — пробормотал я. — Ты прожила после меня три года…
— И три месяца, — добавила она. — И каждый прожитый без тебя день был мучением. Как хорошо, что я умерла!
Как хорошо, что наш разговор никто не слышал. Представляю, что о нас могли подумать.
Мы просидели в саду до вечера. Со стороны моря поднялась огромная рыжая полная и самодовольная луна.
— Господи! — воскликнула Ира. — Меня, наверно, уже с милицией ищут!
Я ничего не сказал, но посмотрел на часы — четверть девятого! — и подумал, что Лёва наверняка что-нибудь Лиле наплёл о неожиданном заседании Учёного совета по присуждению докторских степеней.
За три часа я успел узнать, что свою жизнь от детских лет до смерти Ира вспомнила однажды, когда шла с работы. Споткнулась; хорошо, что не упала. Дыхание прервалось, сердце захолонуло. Она присела на каменный бордюр у памятника Джапаридзе…
Работала Ира не в Академии, а в Бакводоканале, переводила тексты с пяти языков — английского, французского, испанского, немецкого и польского — по заказам, разрешённым экспертным советом.
Замужем. Господи, подумал я, только этого не хватало! Детей нет (слава Богу), хотя она очень хотела. Муж? Алик его зовут. Неплохой человек, заботливый, работает в Политехе (неужели Лёва с ним знаком? Я спрашивал его об Ире, а не о её муже, о котором не имел ни малейшего понятия!), преподаёт органическую химию (Лёва может его не знать, с химиками он вряд ли общается).
— Я думала, — сказала Ира отрешённым голосом, будто не о себе рассказывала, а о плохо известной ей женщине, — что любила его. Наверно, это была привязанность, привычка, мы семь лет женаты… А когда вдруг накатило, и я вспомнила свою настоящую жизнь, тебя, Женечку, всё-всё-всё… Спросила себя: что я здесь делаю? Зачем я здесь, если уже умерла?
— Настоящую жизнь, — пробормотал я. — Ты думаешь…
— Конечно! — сказала она убеждённо. — Та жизнь была настоящей, а эта как… не знаю… то есть, сейчас поняла. Только что. Ожидание. Я жила в ожидании и всегда чувствовала это.
— Всегда… С какого возраста ты себя помнишь?
Я должен был знать, в какой для неё момент возникла эта эмуляция, в каком возрасте Ира «воскресла».
— Знаешь, Миша, — задумчиво произнесла Ира, — ты хорошо спросил. Это, наверно, странно, но детство я помню по рассказам мамы. Сама я как-то… Мама любила вспоминать, я любила слушать, и у меня как бы возрождалась память. Понимаю, что на самом деле, скорее всего, не помнила, но мамины рассказы были такие живые… И мне стало казаться, будто она извлекает их не из своей памяти, а из моей.
— Наведённые воспоминания.
— Что?
— Неважно.
С наведёнными воспоминаниями я столкнулся году, кажется, в девяносто седьмом, когда писал для журнала статью-расследование о махинациях известного в те годы в Израиле «экстрасенса»: он обучал желающих (за деньги, естественно) астральному каратэ и, тем временем, гипнотизируя или как-то ещё воздействуя на психику, внушал жертвам ложные воспоминания. Они вспоминали, что задолжали своему гуру двести тысяч шекелей, долг надо отдавать, а где взять такие деньги? Расследование (полицейское, в том числе) началось после того, как одна из жертв, молодая женщина, мать-одиночка, повесилась, поняв, что запуталась в долгах, которых на самом деле не существовало.
— Значит, — сказал я, — «воскресла» ты в возрасте лет пятнадцати.
— Воскресла?
Я объяснил ей про Точку Омега и, пока говорил, мне начало казаться, что всё это Ира уже слышала, уже знает, она кивала и не задавала вопросов, как тогда, в первый раз, несколько месяцев назад. Тогда она много спрашивала и раздумывала, а сейчас только слушала — неужели помнила что-то и из той своей жизни?
— Ты когда-нибудь работала в Институте экономики? — спросил я, прервав объяснения.
— Нет, — сказал она, помедлив, будто ей вспомнилось что-то… не настоящее… а как бы… Нечто, что могло бы быть, но чего не было на самом деле… или было?
— Нет? — повторил я.
Ира помолчала.
— Знаешь, — заговорила она, наконец, взвешивая каждое слово на весах памяти, — ты сказал, и будто действительно возникла наведённая память… как мама мне о детстве рассказывала. Смутно вспоминается…
— Что? — заинтересованно спросил я. — Не буду напоминать. Попробуй сама…
— Ты, — она опять помедлила, — знал меня, когда я работала в Институте экономики?
Я промолчал, глядя на луну, уже высоко поднявшуюся над крышами — белое лицо паяца.
— Мы были знакомы? Я хочу сказать: мы прожили жизнь вместе, но у меня ощущение…
— Не думай сейчас об этом, — быстро сказал я. Не хватало, чтобы воспоминания перемешались в её сознании так, что не разберёшься, откуда какое.
И ещё само собой сказалось, я сам не ожидал, что произнесу такое:
— Мы не должны больше расставаться. Ни на секунду. Иначе…
Иначе мир мог опять измениться, мы опять оказались бы в разных эмуляциях, я не знал, в какое мгновение происходит переход. Но в сознании отложилось, что, если не расставаться, пусть мир меняется, мы всё равно будем вместе.
— Да, — сказала Ира.
Решимости у неё было больше, чем у меня.
— Всё равно, — сказала она, — Алик меня уже ищет. Может, в милицию позвонил. Я не вернусь домой. Не смогу с ним. Не смогу посмотреть в глаза, не то что…
«Лечь в постель», — закончил я за неё фразу. А я мог? Сейчас?
Не вернуться? Лиля с ума сходит, Вова не спит, оба стоят у окна, высматривают папу на улице, а он всё не идёт. Двенадцатый час… Лёва, если и пробовал меня «отмазать», скорее всего, оставил попытки и уехал к себе, в холостяцкую квартиру, где меня не стали бы искать.
— Поедем к моему другу, — сказал я. — Бог не выдаст, свинья не съест.
С какого бодуна пришла мне в голову эта пословица? Может, я и читал где-то когда-то, но точно не держал в активной памяти.
— Меня знобит, — сказала Ира.
Мы обнялись и долго целовались. Кто-то проходил мимо, я слышал шаги, кто-то хихикнул, приняв нас за влюблённую парочку (и разве ошибся?).
Когда мы пришли в себя, луна поднялась почти до шпиля Академии. На моих часах было десять минут первого, и я подумал, что даже для Лёвы это был час поздний и к принятию быстрых решений не располагавший. Автобусы не ходили, добираться придётся пешком. Почти час ходьбы.
