Песах Амнуэль - Конечная остановка
Без Иры?
И если я оказался в другой эмуляции, почему помню себя таким, каким был? Хорошо, я помню всю свою жизнь в «реальной» Вселенной, это как бы «родовая» моя память — никуда она не денется. Но почему я помню и прошлую эмуляцию, а не только эту, в которой оказался? По идее…
По какой идее? Что я знал об устройстве и связи миров, чтобы строить предположения? Если я найду ещё одну двушку…
— Алло, — растягивая звуки, произнесла Лиля. — Алло…
Она могла повторять «алло» до бесконечности, если в трубке не отвечали. Иногда что-то не срабатывало, звука не было, Лиля прекрасно понимала, что соединение не произошло, но всё равно повторяла «алло», пока я не подходил, забирал у неё трубку и опускал на рычаг.
— Это я. Дома всё в порядке?
— Миша, — возмутилась Лиля. — Восьмой час! Ужин стынет! Где ты? Почему, если опаздываешь, не позвонил раньше? Я тут места не нахожу!
Обвинять она тоже могла до бесконечности, если её не остановить…
— Задержался на работе, извини, — пробормотал я. — Буду через полчаса.
— Второй раз греть не стану, — сообщила Лиля.
Это был в точности такой же мир, где я прожил тридцать шесть лет жизни. Единственное отличие (может, были другие, но я их не вспомнил) заключалось в том, что здесь не было Иры. Вообще. Никогда.
— Помнишь, ты звонил по моей просьбе и искал Иру Маликову, она работала в Институте экономики? — спросил я у Лёвы, прекрасно зная ответ.
— Нет, — ответил он. — Ира? Не помню.
— А как мы на третьем курсе в КВН участвовали, помнишь? Ночью ездили репетировать в ДК Ильича?
— Конечно! — оживился Лёва. — Гусман экзамены устраивал для знатоков анекдотов…
Всё он помнил прекрасно, всё в этом мире происходило так же, как в том, откуда я попал в этот, не поняв, в какой именно момент это случилось.
— Можно Иру? — спросил я, позвонив в отдел переводов Института экономики.
— Простите, кого? — отозвался женский голос. — Иру? Маликову? Такая у нас не работает. Раньше? Нет, и раньше тоже, я здесь уже двадцатый год…
Я просмотрел газеты за весь месяц, журнал «Огонёк» за весь год и учебник новейшей истории для десятого класса: двадцатый век, революция, Советский Союз… Всё так. Всё, как я помнил. И так же, как помнил по прежней эмуляции, где прожил… Сколько?
Почему-то раньше эта мысль не приходила мне в голову. Меня занимали другие проблемы. В книге Типлера, страницы которой возникали у меня в памяти, будто фотографические изображения, проступавшие на бумаге в растворе проявителя, было сказано: «воскреснуть» для новой жизни в той или иной эмуляции человек может в любом возрасте — в сорок лет или двадцать, в том физическом состоянии, которое его больше устраивает.
Я помнил себя примерно с восьмилетнего возраста. Прежде мне это не казалось странным. Мама часто спрашивала: «Помнишь, когда тебе было четыре, ты перебегал улицу за мячом, и тебя едва не сбила машина? А помнишь, как мы ехали на дачу, солнце только что взошло, было так красиво! Тебе тогда было пять, неужели не помнишь?»
Я помнил жизнь, которую прожил до конца. Помнил свою смерть, но помнил и раннее детство. В полтора года заболел скарлатиной и лежал в больнице. Первый раз пришлось расстаться с мамой, и я весь день проплакал, закутавшись в одеяло с головой, не хотел есть, не принимал лекарств. Маму в инфекционное отделение не пускали, и женщина-врач, которую я невзлюбил с первого взгляда, сердито на меня кричала, а другая, тоже в белом халате, её урезонивала. Слов я не помнил, но ощущал отношение — злое, нетерпеливое, и доброе, понимающее.
Сидя в библиотеке Академии и перелистывая заказанный по межбиблиотечному абонементу журнал со статьёй Цвикки, в которой ни слова не было о нестыковках в определении масс скоплений галактик, я понял, что это не могло быть случайным совпадением. Не то чтобы понял, а осознал, как осознают индуисты Истину, которую не могут выразить словами, просто знают, что она есть и она им отныне известна.
Мы с Ирой — только мы — помнили себя в «реальном» мироздании, существовавшем после Большого взрыва, в той Вселенной, эволюция которой породила, в конце концов, Точку Омега.
Мы с Ирой — только мы — могли перемещаться из одной эмуляции в другую, сохраняя память о каждом прожитом мгновении.
Я знал, что не смогу жить в мире, где нет Иры, и где моя память сведёт меня с ума. Здесь я стоял, когда Ира вошла в холл… Здесь я ждал её после работы… Здесь мы гуляли, и я впервые сказал, что не могу без неё жить. То есть, не впервые, конечно. Впервые я сказал Ире «люблю» через месяц после того, как мы познакомились на автобусной остановке в том мире, где я не был женат и не знал Лилю.
— Миша, о чём ты всё время думаешь? — говорила Лиля, когда я вечерами сидел на диване перед телевизором, но смотрел не на экран, а внутрь себя, где неприкаянно бродили воспоминания о том, чего никогда не происходило. — Ты на меня внимания не обращаешь, я тебе рассказываю…
— Я всё слышу. — Я слышал каждое слово и мог повторить, но эта память была отдельно от главной, казалась временной, поверхностной, она нужна была здесь и сейчас, чтобы я не выглядел в этом мире сумасшедшим.
Я понимал теперь две вещи. Во-первых, необходимо придумать что-то, чтобы оказаться в той эмуляции, где есть Ира. Во-вторых, оказавшись, наконец, вместе, мы должны будем придумать что-то, чтобы никогда не расставаться. Чтобы вселенский компьютер (вот слово не из этой моей жизни, а из настоящей, прожитой до конца) не выбрасывал нас из эмуляции, где мы вместе. Что придумать? Как сделать?
— Иди спать, Миша, — вздыхала Лиля, отчаявшись вызвать меня на откровенность. Я шёл спать, и Лиля прижималась ко мне в постели, она хотела тепла, она ещё много чего хотела, чего я в последнее время дать ей не то чтобы не мог… не хотел… скорее не мог, не получалось. Воспоминание о том, как мы с Ирой целовались в парке, лишало меня моральных… нет, при чём здесь мораль, я был со своей женой… В общем, что-то происходило со мной, я бормотал: «извини, устал сегодня» и знал, что, отворачиваясь и сглатывая слёзы, Лиля укреплялась в мысли, что у меня кто-то есть, иначе почему я так изменился.
Лиле в голову не приходило, что изменился не я, изменилась моя память. Впрочем, разве не память определяет, кто мы есть, откуда пришли? И, следовательно, направление будущего жизненного пути тоже определяет память. У человека без прошлого нет и определённого будущего.
А какое будущее у человека, прошлое которого ветвится, как корни высокого дерева?
Я съездил на переговорный пункт и позвонил Боре, истратив на разговор четверть зарплаты. Знал — Лиля потребует отчёта и будет недовольна: если разговор по работе, то почему не заказал из института?
— Боря, — спросил я после того, как мы обменялись приветствиями, — помнишь, я звонил тебе месяц назад и спрашивал о физике по фамилии Типлер?
— А что? Я тебе сказал, что не знаю такого.
— Я подумал, что ты… возможно…
— Да! — воскликнул Борис. — Я собирался написать тебе письмо, но раз ты позвонил… Не знаю, зачем тебе, но Типлер действительно существует.
— Действительно, — повторил я. — Но месяц назад…
— Ты спрашивал о физиках! А Фрэнк Типлер — химик! В семьдесят пятому году защитил докторат в МИТе. Мне и тему назвали, но я не запомнил, химические термины вылетают из памяти, как через дырки в решете. Зачем тебе Типлер? Он работает в Калтехе, и, если тебе что-то нужно, я могу у него спросить. Мне проще, мои письма не проходят через экспертный отдел, ты знаешь.
У Шарова было особое разрешение, и Боря в своей научной переписке был избавлен от необходимости представлять письма на экспертизу.
— Нет, — сказал я, — у меня нет вопросов к Типлеру. Тем более, если он химик.
— Тогда почему…
Боре было интересно. А я не собирался объяснять.
— Спасибо, — сказал я. — До свиданья, Боря.
В этой эмуляции химик Типлер никогда не напишет книгу о Точке Омега. Но здесь он хотя бы существует.
На работе мы с Яшаром по-прежнему занимались внегалактическими рентгеновскими источниками. Я писал черновик статьи, выводил на бумаге слова, формулы, приложил графики и гистограммы. Яшар посмотрел из-за моего плеча и спросил:
— Что такое тёмное вещество?
Я действительно это написал — слова сами легли на бумагу. О том, что в исследуемой части Вселенной не удалось обнаружить признаков невидимой массы.
— Тёмное вещество… — пробормотал я, соображая, как ответить на вопрос шефа. — Ну… Вещество, которое пока невозможно обнаружить. Скажем, нейтронные звёзды в галактиках, чёрные дыры, остывшие белые карлики.
— Так бы и писал, — недовольно сказал Яшар. — Я понимаю, почему тебе захотелось обозначить многообразие объектов одним словом, но придумывать термины не надо.
Смяв лист, я отправил его в корзину.
— Кстати, — сказал шеф, — я слышал, скоро, возможно, отменят экспертные комиссии. Можно будет посылать статьи в зарубежные журналы.
