Александра Седых - Башня континуума
— Неужели ты не хочешь…
С этой неоконченной фразой Лэнгдон навсегда исчез из ее жизни, оставив ей свою квартиру и свою фамилию. Не Бог весть какие приобретения, но, пожалуй, лучше, чем совсем ничего.
Еще разок зевнув, Шарлотта села, облокотясь на подушку, и потянулась за первым за день шоколадным батончиком. Апельсиновый джем, нуга и карамель, как она надеялась, заполнят эту зияющую пустоту внутри. Кусая и смакуя, Шарлотта посмотрела утренний выпуск новостей всеимперской вещательной государственной сети ИСТИНА инк., в глубине души надеясь, что именно сегодня бодрые, подтянутые, высокооплачиваемые ведущие объявят о наступлении Армагеддона, Судного Дня или чего-то в том же освежающем духе… но — увы. Государь Император посетил какие-то скачки; парламент слаженно провалил очередную бездарную реформу Верховного Канцлера Милбэнка; в моду после долгих лет забвения вновь вошли рюши и оборки.
Выпуск новостей сменился прогнозом погоды. Сюрпризов на сегодня не намечалось. Благодаря сложной системе биокуполов и бесперебойной работе метеоспутников погода в столице всегда была предсказуемо великолепной. Зимы походили на глянцевые рождественские открытки, весны напоминали работы импрессионистов, осени заставляли вспомнить полотна Ван Гога, а летние деньки всегда были солнечными и ясными, разве иногда пойдет дождь, приятный, как теплый душ.
Шарлотта не любила душ — предпочитала принять ванну. Чем и занялась, пустив горячую воду и хорошенько взбив ароматную пену с запахом лимонов и клубники. После чего, свежая и благоуханная, она выпила чашку крепкого кофе без сахара и сливок, оделась, подкрасила губы и ресницы и уложила свои длинные, тяжелые, густые каштановые волосы. Потом схватила сумочку, затолкала в нее ключи, два шоколадных батончика — на обед и ужин, книжечку кроссвордов, чтобы скоротать время в пробках, и выскочила за дверь. Ей предстоял долгий, тяжелый день.
Цветочный магазин Либера, где Шарлотта работала, поставлял галерее Торнтонов цветы для вернисажей, выставок и перфомансов . Некогда галерея была чопорным, академическим заведением, но с тех пор, как хозяйкой здесь стала леди Серафина Милфорд, шестая жена лорда Торнтона, галерея превратилась в ультрасовременное, модное, скандальное местечко, популярное не только у богемы, но и у богатых обывателей, жаждущих острых ощущений.
Расположенная на сотом этаже Копилки, галерея разделялась на три части. Первый зал предназначался для полотен старинных и прославленных художников, второй — для картин молодых дарований. А вот третий зал был совершенно особенным, и представлял собой нечто среднее между кунсткамерой, орудием изощренных пыток и святилищем. Белый пол, белый потолок, черные стены и повсюду — зеркала. Огромные, в человеческий рост, и крошечные, не больше ногтя мизинца, старинные, помутневшие от времени и новые, в массивных бронзовых, покрытых позолотой, деревянных, пластиковых и стеклянных рамах. Здесь, бродя среди зеркал и среди своих неисчислимых отражений, человек должен был постигать самое совершенное, самое низменное, самое лживое, коварное и прекрасное из произведений искусства — самое себя. Обычно этот зал пустовал.
Сейчас, находясь во втором зале (для молодых дарований) Шарлотта расставляла по вазам цветы, лихо щелкая садовыми ножницами, и рассматривала выставленные картины, большинство которых выглядело так, будто их рисовали умственно отсталые дети. Хотя она ничуть не сомневалась, что всегда найдется богатый простофиля, готовый выложить миллион-другой за каждый из этих шедевров абстрактного искусства.
— Добрый день, — вдруг сказал ей кто-то в спину тихим, приятным мужским голосом.
Шарлотта терпеть не могла, когда к ней подкрадываются и что-то шепчут на ухо. Она резко развернулась, разведя руки в стороны так, что ножницы раскрылись и превратились в смертельное оружие, и нацелила стальные лезвия в подбрюшье элегантного темно-синего костюма, изысканную компанию которому составляли белоснежная сорочка, безупречные ботинки и галстук, похожий на поэму в прозе.
Шарлотта подняла взгляд выше галстука. Он был очень недурен собой. Лет тридцати. Высокий, светловолосый, гладковыбритый, широкие плечи, прямой нос, твердый подбородок. Дело портил его ледяной, акулий взгляд. Похоже, важный делец. Здесь, в Копилке, важных дельцов было больше, чем тины в застоявшемся болоте. Время от времени эти корпоративные монстры покидали естественные ареалы обитания — казематы своих шикарно обставленных кабинетов — и фланировали по коридорам Копилки, одетые с иголочки, бледные, как призраки, выжатые деланьем денег, как лимоны, скучные, как семь смертных грехов, и все с акульими глазами. Шарлотте не нравились эти парни, уж больно они походили на тени Аида.
— Эй, кто-нибудь дома? — вопросил делец и пощелкал у Шарлотты пальцами перед самым носом.
— Вы что-то хотели?
— Я хотел видеть леди Милфорд.
— Леди Милфорд вышла.
— Давно ли?
— Полчаса тому назад примерно.
— Куда?
— Леди Милфорд мне не говорила.
— А когда вернется, она вам тоже не говорила?
— Нет.
— А ее секретарь?
— Тоже ушел. Обедать.
— Ясно. Ну, а вы? Вы здесь работаете или что.
— Не совсем. Я из цветочного магазина.
— Откуда?
— Из цветочного магазина Либера. Мы поставляем галерее цветы для различных торжественных мероприятий. Сейчас, как видите, я оформляю цветочные композиции для сегодняшнего перфоманса .
Стекленея серыми глазами, делец обдумал эту, несомненно, бесценную и важную для него информацию. Потом сообщил, что леди Милфорд должна была ждать его в галерее в два часа и отдать какую-то безумно антикварную и очень дорогую сахарницу.
— О-о… дорогую? Насколько дорогую? — спросила Шарлотта.
Признаться, она не ждала ответа, но делец без тени смущения озвучил сумму. От потрясения Шарлотта едва не рухнула во всамделишный обморок. Не верилось, что кто-нибудь в здравом уме способен выложить подобные астрономические деньги за фарфоровую безделушку. Ей понадобилось некоторое время, чтобы оправиться от финансового шока.
— Разумеется, это не мое дело, но вам действительно так нужна эта вещь? Почему бы вам взамен не приобрести что-нибудь практичное, блестящее, хромированное.
Кажется, он был малость сбит с толку.
— О. Например.
— Кухонный комбайн. Или кофеварку.
— Да, пожалуй… но вы бы попробовали убедить в том мою сестру. Она славная, прелестная девчушка, но малость повернута на коллекционировании никому не нужных, очень редких антикварных вещиц. Если она не получит свою сахарницу, то снимет с меня семь шкур.
При взгляде на его суровое лицо не верилось, что кто-то может провернуть над ним такую процедуру.
— Ох… если это так важно… я пойду, поищу леди Милфорд. Точно не знаю, но, кажется, она может быть в парикмахерской. Вы подождете десять минут?
— Да. Постойте-ка.
Шарлотта приостановилась, любовно прижимая к груди в розовой форменной блузке здоровенные, острые, будто турецкие сабли, садовые ножницы.
— Странно, конечно, и, в принципе, не имеет никакого отношения к делу, но вы так и пойдете — с ножницами? — сказал он.
— Да. Лучше прихвачу с собой, а то кругом столько ненормальных бродит…
— Я нормален, — сказал он очень убежденно.
— Я вам верю, только, знаете, вот именно так все ненормальные и говорят.
— Тоже справедливо, — сказал он.
Шарлотта решила прекратить этот странный разговор, мило улыбнулась и отправилась за Серафиной. Та и впрямь оказалась недалеко — двумя этажами ниже, у своего парикмахера, который при помощи горячих щипцов и лака приводил в живописный беспорядок ее белоснежные локоны.
— Что-то случилось? — спросила она, глядя на Шарлотту огромными, лучистыми, будто у эльфа, прозрачными глазами.
Леди Милфорд была существом двадцати лет от роду, сладостным, как большая-пребольшая порция взбитых сливок. Одевалась Серафина всегда в персиковое, белое и золотое, любила мятные карамельки, играла на арфе, называла мужа папулечкой. Надо ли упоминать, что юное, невинное, обворожительное создание отличалось редкостной глупостью и вздорным нравом. Зная о том, Шарлотта старалась лишний раз не раздражать ее.
— Простите за беспокойство, леди Милфорд.
— Нет, нет. Я рада, что ты зашла, а то я здесь умираю со скуки. Присядь, расскажи мне что-нибудь интересное.
— Я бы с большим удовольствием, леди Милфорд, но мне надо работать…
Серафина капризно наморщила нос, еле заметно перепачканный сверкающей розовой пыльцой Мыслераспылителя. Именно нанюхавшись этой дряни, она делалась невообразимо несобранной и забывала о важных встречах и антикварных сахарницах.
— Работать… фи, какая скука! Вот папулечка всегда говорит: нам, высшему сословию, есть чему поучиться у простых людей. Не понимаю, почему он такое говорит? Сам, бывало, хватит за ужином лишку, берет хлыст и гоняется по всему дому за лакеями, мол, воруют наше столовое серебро. Догонит, хлыстом по спине оприходует, объяснит, что воровать — нехорошо. А так добрее души человека, чем мой папулечка, в целом свете не сыскать!
