Роберт Хайнлайн - Дорога Славы
— Вздор! Мы имеем право знать, что происходит. И мы имеем право получить еду. Кто со мной?
Другой мальчик сказал:
— Ты только попадешь в затруднительное положение, парень.
Эдвардс остановился. Я думаю, что замечание обеспокоило его, но теперь он уже не мог отступить. Наконец он сказал:
— Послушайте, мы должны иметь своего уполномоченного, но у нас его нет. Просто выберите меня уполномоченным, и я достану еду для нас всех. Что вы на это скажете?
Никто не возразил вслух. Олух сказал:
— Ну, хорошо, тогда я иду.
Прошло не более двух минут, и появился уполномоченный; он принес с собой большую коробку с рационами. Он распределил их и задержался в конце коробки. Потом он пересчитал койки.
— Разве здесь не двадцать парней? — спросил он.
Мы поглядели друг на друга, но никто ничего не сказал. Уполномоченный достал из кармана список и прочитал наши имена. Эдвардса здесь, конечно, не было, и мужчина ушел, захватив с собой его рацион.
Потом Олух появился снова и увидел, что мы завтракаем. Ему захотелось узнать, где же его рацион. Мы сказали ему где, и он воскликнул:
— Господи, почему же он не оставил его вам? Мне так хочется есть! — с этими словами он снова вышел.
Скоро он появился снова, на лице у него была ярость. Следом за ним” вошел уполномоченный и пристегнул его к койке.
Мы только что покончили с едой, когда экран на потолке вспыхнул снова. Мы увидели Луну. Казалось, что мы направляемся прямо к ней, — и весьма быстро. Я постепенно начал спрашивать себя, не просчитался ли капитан Харкнесс на пару запятых.
Я лежал на своей койке и смотрел на постепенно увеличивающуюся Луну. Спустя некоторое время она показалось мне весьма опасной. Когда она стала такой огромной, что заполнила весь экран, и нам уже казалось, будто мы не сможем увернуться от нее, я увидел, что горы на ее поверхности плывут справа налево. Я облегченно вздохнул. Вероятно, старик знал, что делал.
— Теперь мы пролетим мимо Луны, и при этом наш курс немного изменится. Наша относительная скорость при максимальном сближении составит более пятидесяти миль в секунду, что производит весьма внушительное впечатление.
Было ли это потрясающим? Мы за полминуты промчались мимо Луны, и она осталась позади нас. Я сказал, что они направили на Луну только одну телекамеру, когда мы пронеслись мимо нее и совершили крутой поворот, а потом вынеслись в открытое пространство. Но повороты на такой скорости были обычным делом.
Двумя часами позже ускорение прекратилось. Я заснул, и мне снилось, что я прыгаю с парашютом, но парашют не хотел раскрываться. Я с криком проснулся. Прошло некоторое время, прежде чем я осознал, где я нахожусь.
Голос из динамика объявил:
— Конец ускорения. Сейчас мы приведем корабль во вращение.
Но “сейчас” было преувеличением. Все произошло гораздо медленнее. Мы подплыли к стенам, а потом соскользнули вдоль внешних стен корабля. Теперь внешняя стена стала полом, а потолок с экраном — другой стеной. Ко всем нам постепенно возвращался вес.
Оболтус все еще был пристегнут к своему ложу. Уполномоченный так установил застежки, что сам он не мог дотянуться до них.
Он умолял нас помочь ему.
Опасность ему не грозила, и он не должен был чувствовать себя так уж неудобно, потому что мы далеко еще не достигли нормальной силы тяжести. Потом оказалось, что капитан так рассчитал вращение корабля, что у нас здесь была только треть земной тяжести. Это было сделано потому, что тяготение Ганимеда составляло треть тяготения Земли. Так что не было никакой настоятельной необходимости освобождать Олуха.
Мы уже подготовились к этому, и пара наших товарищей отпускала шутливые замечания, которые очень не понравились Олуху, но тут вошел уполномоченный, он отстегнул Эдвардса и приказал нам всем идти с ним. Так я получил возможность присутствовать на суде капитана.
Он был таким же, как в старые времена, когда обязанность судей возлагалась на крупных землевладельцев. Мы последовали за уполномоченным — его звали доктор Арчибальд — к каюте капитана Харкнесса. В коридоре около нее уже собралась большая толпа людей. Капитан Харкнесс вышел из своей каюты и начал разбирать дело нашего Олуха.
Мы все были свидетелями, но капитан допросил только двух из нас. Меня среди них не было. Доктор Арчибальд рассказал, что он встретил этого парня в коридоре, когда корабль разгонялся, и капитан спросил Олуха, слышал ли он его приказ не покидать своих коек?
Олух некоторое время ходил вокруг да около, как кот вокруг сметаны, и не хотел признаваться в своей вине, но капитан взял его к ногтю, и тот вынужден был подтвердить, что слышал приказ.
Капитан Харкнесс сказал:
— Парень, ты — недисциплинированный болван. Я не знаю, как тебя с твоим поведением выбрали в колонисты, но на моем корабле ты не можешь оставаться безнаказанным.
Он на мгновение задумался, потом продолжил.
— Итак, ты утверждаешь, что сделал это потому, что был голоден?
— Да, — ответил Олух. — Я не завтракал и не получал пакета с ленчем.
— На хлеб и на зоду на десять дней, — произнес капитан.
Казалось, что Олух не мог поверить своим ушам.
Следующим случаем было сходное преступление — только на этот раз была женщина, одна из тех энергичных дам, которые всегда хотят сами все организовать. Она затеяла ссору с уполномоченным своего отделения и сбежала, чтобы пожаловаться на него капитану… во время разгона корабля.
Капитан Харкнесс быстро оборвал поток ее слов.
— Мадам, — сказал он с холодным достоинством, — из-за вашего глупого упрямства жизнь всех остальных подверглась опасности. Вы можете что-нибудь сказать в свою защиту?
Она начала свою тираду о том., как этот “неотесанный” уполномоченный обращался с ней и что она никогда не признает этот обезьяний цирк настоящим судом и так далее, и тому подобное. Капитан махнул на нее рукой.
— Вам когда-нибудь приходилось мыть посуду? — спросил он.
— Но как вы можете… нет, никогда!
— Хорошо, тогда все следующие четыреста миллионов миль вы будете мыть посуду.
6. Е = mc^2
После того, как нам разрешили выходить, я нашел папу. Это было все равно, что разыскивать иголку в стоге сена, но я все время искал и искал, пока не нашел его. У него с Молли была отдельная каюта. Пегги была с ними, и я заметил, что там было только две постели. Пегги тоже поместили в общий спальный отсек. Это значило, что на детей здесь обращают мало внимания.
Папа был занят тем, что снимал койки со стены и крепил их к полу. Когда я вошел, он оторвался от своего занятия; мы сидели с ним и беседовали. Я рассказал ему о суде капитана, и он кивнул.
— Мы видели это на экране. К сожалению, тебя я не видел.
Я сказал ему, что капитан меня не допрашивал.
— Почему же нет? — спросил папа.
— Не имею никакого представления, — я немного подумал о служении делу, потом произнес. — Скажи, Джордж, капитан является абсолютным властелином на корабле во время перелета в космосе?
Папа задумался.
— Гмм… да, он абсолютный властелин — но демократичный.
— Это значит, что я должна склоняться перед ним и обращаться к нему “Ваше Величество”? — спросила Пегги.
— Это будет неблагоразумно, Пег, — ответила Молли.
— Почему же нет? Это же шутка.
Молли улыбнулась.
— Ну хорошо. Расскажи мне, как это будет. Я думаю, он поставит тебя на колени к сдерет с тебя шкуру.
— Он не посмеет! Я стану очень громко кричать!
Я не был так уж убежден в этом. Я думал о горе грязной посуды, которую предстояло перемыть приговоренной женщине. Если бы капитан назвал меня лягушкой, думаю, я принялся бы прыгать.
Если капитан Харкнесс и был властелином, он не слишком много времени уделял правлению. Прежде всего, он позволил нам выбрать Корабельный Совет. А потом мы его больше почти не видели.
Каждый, кому исполнилось восемнадцать лет, мог быть избран в Совет. Нам сказали, что мы также должны были создать Совет Молодежи — но не потому, что он был на что-то нужен.
Кораблем все же правил настоящей Совет. Он даже взят на себя функции суда, и капитан больше никогда не налагал никаких наказаний. Папа рассказал мне, что капитан передает все права Совету и сказал — он вынужден был это сделать — что во всем согласен с ним.
И вы знаете, что сделал этот Совет после того, как бы то установлено обеденное время и другие подобные же вещи? Он решил, что мы должны ходить в школу!
Совет Молодежи аккуратно собрался на заседание и внес контррезолюцию, но она вообще не понадобилась. Мы обязаны были посещать школу.
Пегги избрали в Совет Молодежи. Я спросил ее, почему она не вышла из Совета, если он ничего не может сделать. Я, конечно, дразнил ее — а она, конечно, и не думала вступаться за нас.
