Сергей Голосовский - Идущий к свету
И наконец, на третьей картине был изображен апостол Павел, закрывающий лицо руками от пламени костра, на котором горит человек в шутовском колпаке, вероятно, Джордано Бруно. Судя по выражению Сашиного лица, от нее не ускользнуло явное портретное сходство персонажа с ее странным новым знакомым.
— Я вам сказал еще в поезде, что познакомился с Андрюшей в одной из, увы, немногих в Москве столовых для неимущих. Я зашел посмотреть, как поставлено это дело, а он был там волонтером и устроил прямо в помещении столовой небольшую выставку своих картин. Я купил все, и он поехал со мной организовывать еще одну столовую в монастырь молчальников. Настоятель давно пытался приспособить под это старую трапезную, но не было спонсоров. Там Андрюша принял обет молчания, там и умер. Я не только не давил на него ни в чем, но и не знал даже, что он не уведомил о своем отъезде самых близких людей. Мне не известно, почему он так поступил, но болезнь есть болезнь, тем более такая, не судите его. А что касается денег, то они ваши. Если есть еще какие-то наследники, которым это может принадлежать по праву, то отдайте им их долю.
— Не понимаю! Андрюша, безусловно, был очень талантливым художником, но сколько же здесь денег?
— Я заплатил по двадцать тысяч долларов за каждую.
— Они же не могут столько стоить!
— Не только могут, но будут стоить намного дороже, в сотни раз. Я редко ошибаюсь.
Он взглянул на часы и включил стоящий в углу телевизор, и вовремя. Заканчивалась программа новостей, и диктор перешел к событиям культурной жизни. В кратком репортаже из Лондона опять, как и утром по «Маяку», рассказывали о покупке на аукционе «Сотби» двух не известных ранее полотен Пьетро Нанелли. Собственный корреспондент ОРТ в Великобритании сообщил, что эти две работы ранее лишь упоминались в дневниковых записях друга и наставника великого художника и считались безвозвратно утерянными. Необыкновенной была сохранность шедевров, словно специально веками ожидавших в хранилище своего часа.
Одна из картин называлась «Одиночество Лота» и изображала библейского праведника, склонившегося к основанию соляного столпа, в который обратилась по древней легенде его любимая жена. В неровностях соляного монолита проступали едва уловимые черты женского лица, излучающие тоску и нежность к одинокому старику.
Вторая картина была названа самим художником «Портрет друга». Саша вздрогнула, когда на несколько секунд на экране возникло изображенное в теплых тонах лицо человека, до невероятия схожего с тем, кто сидел сейчас в ее комнате.
Начался блок спортивных новостей, и Павел Ильич выключил телевизор.
— Эти картины когда-то тоже были намного дешевле, чем сегодня, и Андрюшины картины уже через пятьдесят, шестьдесят лет будут стоить очень немало, поверьте моему вкусу. И опыту.
* * *Этого мальчика, Пьетро, Павел нашел прямо на улице в Неаполе. Точнее, он спас его от побоев. Привратник какого-то богатея собрался надрать юному рисовальщику уши за попытку изобразить кусочком угля на стене охраняемого дома портрет наглого и облезлого уличного кота. Полуголодный десятилетний ребенок играл, изображая художника. Откинув назад грязные лохмы, он отдавал коту указания как сидеть, как держать лапы и хвост, а тот, естественно, полностью игнорируя все, что ему говорилось, умывался, довольный доставшейся ему на обед жирной и питательной мышью. Слуга владельца дома со стеной, превращенной в мольберт, подкараулил паренька и, если бы не проходивший мимо Павел, Пьетро было бы не сдобровать. Однако пригоршня медных монет легко остановила ретивого и не очень трезвого радетеля чистоты и порядка. Павел, взяв мальчика за руку, отправился с ним в корчму. Накормив ребенка, Павел отвел его к себе домой, отмыл и переодел. Он узнал, что мальчик сирота и живет у доброго, но очень бедного дяди плотника, имеющего еще и своих троих детей. Пьетро мечтает стать художником и рисовать все, что в этом мире есть интересного, красивого и даже страшного. В тот же день Павел пришел с мальчиком к знакомому ему мастеру.
— О, синьор Паоло хочет заказать еще одну картину?
— Не совсем. Этого мальчика зовут Пьетро. — Пьетро, отмытый и переодетый, смущенно озирался по сторонам. Еще полдня назад сама возможность быть допущенным в настоящую художественную мастерскую казалась ему нереальной и сказочной.
— Очень милый мальчик. Это ваш родственник?
— Нет, синьор Никколо, это ваш будущий ученик.
— Но, синьор Паоло, я не работаю с учениками уже много лет, у меня нет времени на это.
— Я говорю лишь об одном ученике, и он не отнимет у вас много времени, у него прекрасный глаз и редкая рука. Я не часто ошибаюсь, синьор Никколо, а с этим мальчиком я уж точно не ошибусь. То время, что он займет у вас сегодня, окупится завтра.
— Да, но…
Художник не успел ничего сказать, а Павел уже снял с безымянного пальца левой руки массивное древнее кольцо с несколькими яркими камнями и протянул его собеседнику.
— Вот вам плата за первые три года обучения. Это кольцо носил Ирод Великий, оно было украдено рабом и продано в конце концов мне… — Павел запнулся. — Ну, то есть, моему предку. Это нельзя ни проверить, ни доказать, но, полагаю, у вас нет оснований не верить мне. Впрочем, это не важно: камни на нем стоят довольно и безо всей этой истории.
Синьор Никколо в восхищении рассматривал кольцо.
— Этого хватит не только на три года обучения мальчика, но и на то, чтобы купить все картины, которые есть в моем доме.
— Спасибо, синьор Никколо, но это излишне. Мне нужны только две.
— Какие же?
— Они еще не нарисованы. Их нарисует Пьетро, когда вы сделаете из него художника. Темы он выберет сам. Но это еще нескоро. А пока я оставляю его вам. Сам же буду заходить сюда и читать с ним Библию.
— А где он живет, синьор Паоло?
Павел подтолкнул мальчика к его будущему учителю:
— У вас, синьор Никколо. Ведь вы живете один, супруга ваша скончалась, не оставив вам потомства, а Пьетро, наверное, все умеет делать по дому, а чего не умеет, тому научится. До свидания, синьор Никколо. До свидания, Пьетро. Мы еще увидимся. Не забывай своего дядю, сходи к нему сегодня же, чтобы он не волновался за тебя.
— Синьор Паоло! — срывающимся голосом вскрикнул мальчик вослед уходящему Павлу. — Тот обернулся.
— Синьор Паоло! Я уже знаю, какую одну картину я напишу для вас. — Павел вопросительно поднял брови.
— Это будет ваш портрет, синьор Паоло, я очень хорошо его напишу, я уже вижу его. Только подскажите мне, о чем написать вторую картину, я хочу начать обдумывать ее уже сейчас.
— Учись, мой мальчик, учись! А потом ты напишешь мне картину о том, как страшно оборачиваться назад. Пока же забудь, что я хвалил тебя, учись растирать краски и натягивать холст. Мы скоро увидимся. А сейчас прощайте.
И Павел вышел, плотно затворив за собой дверь.
* * *Телевизор погас, и Павел Ильич поднялся со стула, чтобы пойти на кухню и поставить чайник.
— Это тоже совпадение, случайность? Саша глядела на него безумными глазами.
— Что именно? — обернулся Павел Ильич.
— Это же ваш портрет! — Павел Ильич пожал плечами. Саша тщетно пыталась собраться с мыслями.
— Павел Ильич, я, по-моему, совсем съехала с катушек, но я вам сейчас тоже кое-что расскажу. Вы ничего не объясняйте и, ради Бога, не принимайте это как-то на свой счет, то есть… ну, в общем, я расскажу, а вы как хотите, так и воспринимайте, можете хоть в психушку меня свезти. В общем так. Я вас узнала!
— Я вас всю жизнь видела во сне. Почти в одном и том же.
Павел Ильич взял стул и сел напротив Саши. На лице его появилось даже некое подобие заинтересованности.
— В общем так, лихорадочно частила Саша, мне снится, будто я негритянка, ну, то есть черная совсем, — она подняла глаза на Павла Ильича и, к своему удивлению, увидела, что он смотрит с напряженным интересом, прямо-таки впился в нее глазами. Ни сарказма, ни иронии не нашла она в его тяжелом сверлящем взгляде.
— Так вот! Я абсолютно черная и вся в косичках, маленьких таких и тоже черных, абсолютно голая, то есть вообще без ничего, купаюсь в каком-то ужасно холодном источнике вроде горной речки. А вы сидите на берегу возле костра и шалаша такой же прямо, как сейчас, только в плаще и сандалиях, и жарите на костре рыбину какую-то. А я очень хочу к вам выйти и хочу, чтобы вы меня такую, то есть голую, увидели, потому что я кажусь себе очень красивой, но, с другой стороны, мне очень неудобно, кажется, что я такая черная, то есть не белая, как вы, и я не знаю, а вдруг вам не нравится, что у меня все черное: и ноги, и руки, и эти… бюст, то есть, и лицо. И я тихо так к вам из этой речки маленькой подбираюсь и специально не надеваю эту тряпку свою, что на берегу лежит, хитон как бы такой.
И вдруг вы поворачиваетесь и называете меня по имени не тому, что сейчас, а по тому, что во сне. Вы встаете, поворачиваетесь и говорите мне…
