Анатолий Ириновский - Жребий
Это понимание взаимосвязи между Добром и Злом давалось Нетудыхину с превеликим трудом и во всей своей полноте, по существу, так и не постигалось. Неискушенный в тонкостях веры, он не осознавал в полной мере, что понятия "добра", "зла", "свободы", "истины", на которые он опирался в своих рассуждениях, в логике толкователей христианства имели иной смысл и часто несли в себе казуистический оттенок. Получалось так, что разговор шел как бы на разных языках. Нетудыхин начинал теряться: все вызывало в нем подозрение и становилось сомнительно зыбким.
Но кое-что он все же для себя прояснил четко. В частности, положение Сатаны. Это его руками, руками падшего ангела, осуществляется на земле Зло. Сатана изворотлив и изобретателен. Насквозь прожжен, способен на любую подлость. Он боится креста, даже его условного знамения. Располагает целым легионом всякой мелкой и крупной нечисти: от леших и колдунов до всевозможных демонов и бесов. Изощрен в искусстве искушения. Ведет нескончаемую войну с архангелом Михаилом и его гвардией.
Не вполне выясненным остался вопрос, за что же конкретно Сатана был низвергнут Богом: то ли за совращение человека, то ли за собственную строптивость и гордыню. Но он по-прежнему пребывал во власти Бога, пользуясь той мерой силы, которая ему отпускалась Творцом.
В последний день посещения библиотеки Нетудыхин заказал себе несколько книг по праву. Полистал их, ознакомившись с образцами соглашений и договоров, и вышел из библиотеки с твердой уверенностью дать Сатане бой.
Вечерело. День заканчивался. Городской люд торопился по своим делам. Мир, как всегда, был озабочен повседневностью.
Тимофей Сергеевич шел не спеша, наблюдая за предвечерней суетой. Кучка мужиков у пивной бочки поглощала пиво. Тут человечек расслаблялся от своего дневного напряжения, отдыхал.
"А все-таки, — думал Тимофей Сергеевич, глядя на эту мирную публику, — почему же человек, считая себя существом разумным, проявляет агрессивность и творит Зло?" И опять всплывал перед ним клубок причин и следствий, в которых легко было запутаться.
Неожиданно Нетудыхину стала до осязаемости понятна заповедь, так настоятельно повторяемая Христом: любите друг друга. Чего бы, казалось, проще! И нет ничего более естественней и человечней этой мысли. Но вот же — не любят, стервецы, ни в какую не любят! Наоборот, постоянно делают пакости друг другу. И Бог не предусмотрел механизма в человеке, который бы удерживал его от злодеяний.
Кто-то Нетудыхина окликнул:
— Тимофей Сергеевич!
"Сатана! — подумал он мгновенно. — Ну, паскудник! Не оборачиваться! Пусть орет!" Но не выдержал, обернулся и увидел Сережку Фанина, ученика из 10-а класса и своего студийца. Был рад и подал парню руку, потому что среди прочих его учеников Фанин отличался незаурядностью и Нетудыхин втайне подлюбливал его.
— Здрасте! — сказал мальчишка, улыбаясь. Сережа весь светился изнутри и прытью своей напоминал Нетудыхину чем-то жеребенка-стригунка.
— Я вот что хотел спросить, — сказал он без всяких вступлений. — "Дано мне тело — что мне делать с ним, таким единым и таким моим? За радость тихую дышать и жить. Кого, скажите, мне благодарить?" Мандельштам. Почему тело? Куда же делась душа? Ведь сначала дана душа, а потом — тело?
Нетудыхин посмотрел на Фанина и сказал:
— Нельзя так ставить вопрос, Сережа. Тело и душа сосуществуют неразрывно. Правда, у иных людей душа зарастает таким чертополохом, что ее уже почти и нет как будто. Но есть просто обладатели тел и есть люди-гении. Мандельштам не отличался заметностью своего тела. Но душа, дух у этого небольшого человека были выдающимися. Ты прочитай его стихотворение внимательно. Там дальше и душа появляется. Разберешься — потом поговорим. Мандельштам — поэт не для легкого чтения.
Парень задумался. Он, кстати, сам раскопал Мандельштама и теперь пытался понять его, кропотливо собирая о поэте-мученике даже самую незначительную информацию.
В школьной студии у Нетудыхина таких выпадавших из общего ряда было двое ребят. Вот этот, Сережа Фанин, и еще один — шепелявый, погруженный не по-детски в себя и совершенно неожиданный Дима Хмель. Мир Димы был анимистичным. Окружающее он воспринимал через животных и растения. Животные у него разговаривали между собой, а растения кровоточили и умирали, подобно людям.
В отличие от Димы Хмеля Фанин был несколько отвлечен и неуемно любопытен. У подростков такое наблюдается нередко. Но быстро проходит. У этого — пока не проходило. Он все хотел объять, всем интересовался, и глаза у него горели ненасытно. Еще не было у него своей точки отсчета, но где-то в душе его уже пробивалась струя истинной поэзии. Нетудыхин много ожидал от Фанина и побаивался за его будущее.
Шли рядом, Тимофей Сергеевич со своим неизменным портфелем и слева — Фанин. Доходили до перекрестка. Здесь Нетудыхину надо было поворачивать направо — туда, к себе домой. Приостановились.
— А вообще, Сережа, — сказал Тимофей Сергеевич, — не ставь перед собой вопросов, которых ты не можешь решить. Надорвешься.
Нетудыхин, повернувшись, глянул на Фанина: перед ним стоял, криво улыбаясь, Сатана. Нетудыхин оцепенел. Он долго молчал, соображая, и наконец, сказал веско:
— Скотина! — И медленно пошел дальше.
— Тимофей Сергеевич! Тимофей Сергеевич! — заторопился за ним Сатана. — Ну я пошутил! Могу же я пошутить? Я знаю, что вы расположены к этому мальчишке. Вот я и хотел сделать вам приятное.
— Не тронь пацанов! — сказал Нетудыхин с остервенением.
— А я их и не трогаю. Я же вам говорю, мне хотелось сделать вам приятное.
— Не приближайся, мразь! — сказал угрожающе Нетудыхин. — Ударю портфелем — мокрое место от тебя останется. Что надо?
— Да собственно… разговор надо продолжить.
— С разговорами закруглились: сделка не состоится.
— Тимофей Сергеевич, голубчик, не режьте по живому! Никак не может этого быть! Вы же мне обещали подумать!
— Я и подумал, две недели думал. Сейчас вот наложу на тебя, нечистого, крест — и ты испаришься!
— Тимофей Сергеевич, так нечестно! Мы же должны еще договорить! Ну, испарюсь, — правда ваша, не будет меня. А что же автор будет делать потом? Поставит в неоконченном сюжете точку?
— Это его забота!
— Ах, какая жестокость! Какая неслыханная жестокость! Где же ваше декларированное Добро? А сами-то о душе так красиво пацанам проповедуете, — и такая жестокость!
— Не суши мозги! — зло оборвал его Нетудыхин. — Зачем явился?
— Да все по тому же, по договору нашему. Дело-то надо доводить до конца.
— Конец уже наступил.
— Почему наступил?
— Потому что это все афера! Во-первых, у меня нет текста договора, а он должен быть. Во-вторых, я что-то засомневался в подлинности моей подписи под договором.
— Как?!
— А так, очень просто. Экспертиза нужна.
— Но Тимофей Сергеевич…
— Подожди, не суетись, как голый на морозе! Дальше. Один экземпляр договора — мне! Сейчас же, сию же секунду! — Нетудыхин, не прекращая шагать, протянул в сторону Сатаны руку. — Ну!
— Как можно? Я не ожидал такого поворота!
— Договор! — непреклонно потребовал Нетудыхин. — Мне по праву стороны-соучастницы должен принадлежать идентичный экземпляр договора! Должен или нет?
— Должен, безусловно.
— Так гони же! — Нетудыхин остановился. — Иначе разговора не будет.
Требование было высказано крайне категорично и недвусмысленно. Идущие навстречу им люди обратили на их разговор внимание и подумали: конфликтуют мужики, что-то не поделили.
— Сейчас! Сейчас! Я попробую… Бойцы мои все в бегах… У каждого работы по горло… — Сатана повернулся к Нетудыхину спиной и что-то там шебаршил и причитал. Потом раздался какой-то чисто механический щелчок, и он обернулся, бледный и покрытый мелкими капельками пота.
— Вот, пожалуйста, — сказал он, протягивая подрагивающий лист бумаги Нетудыхину, — ксерокопия. Но все абсолютно то же, что и в оригинале.
— Какая еще ксерокопия?! — сказал нахально Нетудыхин. — Мне необходим только оригинал! Может, я судиться с вами буду. А в суде ксерокс не примут. Да еще и не заверенный у нотариуса.
Бумагу Нетудыхин все же взял и стал ее тщательно изучать. Да, это был тот текст, который Сатана показывал ему в прошлый раз.
— А исходящий номер? — спросил Нетудыхин.
— Какой исходящий номер? — удивленно спросил Сатана, вытирая платком взмокревший лоб.
— Вверху должен быть проставлен исходящий номер, под которым бумага зарегистрирована в небесной канцелярии.
— Ну, Тимофей Сергеевич, это уже бюрократизм чистейшей воды!
— Тогда это не документ. Суд такую бумагу не примет.
— Не надо судиться, Тимофей Сергеевич! Подождите, будет вам оригинал — завтра, даже, может быть, сегодня обнаружите его у себя на письменном столе, если уж такой нетерпеж. Но не ставьте меня в неловкое положение, на вашем месте я был бы более благоразумным.
