Шамиль Идиатуллин - СССР™
– Так, – сказал Рычев и сел. – А зачем остаешься?
– Ну, во-первых, это красиво, – напомнил я.
Мы посмеялись.
– Не, в самом деле, здесь красиво, воздух правильный, ребенку лучше. Спортзал есть, опять же. Автономного режима у обоих зданий года на три хватит, а провал, я так понимаю, досюда, – я топнул здоровой ногой, – до весны точно не дойдет. Времени хватит, чтобы придумать чего-нибудь интересное. Может, прекрасный новый мир не только на слезинке замученного ребенка нельзя построить, но и на костях замоченных упырков. Может, прекрасный новый мир, без которого невозможно дышать, не равен потребительскому раю. Может, прекрасный новый мир строится только на смехе счастливого и умного ребенка – и мы на полпути к этой умной радости. Может, не все проклятые места прокляты навсегда. Может, совет да любовь не забываются и возвращают к себе. Поищем, короче.
– Поищем?
– Ну, Славка остается, Егоршев, Паршев, еще несколько... Семнадцать человек уж точно наберем.
– Даша, – спросил Рычев понимающе.
– Хочется верить, что нет, но тут все зависит от пары факторов. Посмотрим, короче. Ну вот, в общем, что сказать хотел.
Рычев помолчал, глядя в стол, потом сказал:
– Да, это красиво. Только я ведь мудак получаюсь, раз не остаюсь с вами.
– Да фигня. На вашем месте я бы вообще в какую-нибудь Исландию свалил и лет пять сползанием ледников любовался. Или вице-премьером каким-нибудь стал бы. Приглашали ведь, признайтесь?
Рычев неопределенно мотнул рукой и жестом попросил продолжать. Я человек послушный.
– Помните, вы как-то спрашивали, не жалею ли я, что попал в Союз? Я тогда сказал, что не жалею – и, по-моему, не объяснил. А теперь пора, наверное, объяснить. Есть такое пошлое выражение: что-то там – девушка, работа, пивбар – это, типа, лучшее, что у меня было. Так вот Союз – это не лучшая вещь, которая у меня была в жизни. Это просто жизнь. Правильная жизнь. Мак Саныч, я очень благодарен вам за то, что она у меня есть. И сделаю все, чтобы, с одной стороны, она была у меня и впредь. А с другой – чтобы право на такую жизнь получили как можно больше наших людей. То есть в прямом смысле – тех людей, которых мы с вами без труда готовы назвать нашими.
– Завидую твоему оптимизму, – сказал Рычев.
Я пожал плечами:
– Понятно, что сейчас вам не до того. Но ничего ведь не кончилось, вы сами понимаете. Это не поражение, а отступление. Вернее, как это лет сто назад говорили – выравнивание линии фронта. Выровняем, оглянемся – и обнаружим, что мы вернулись и все нам рады. Вот над этим способом нам и надо поработать. А вас мы все равно будем ждать. И будем счастливы дождаться. Говорю ж, я в вашу честь сына Азаматуллой назвал.
Рычев на шутку не повелся, а ведь обычно почти хохотал над нею. Медленно, чуть ли не покряхтывая, встал, отодвинул стул и, неуверенно улыбнувшись, сказал:
– Нет, ребят. Уж давайте как-нибудь без меня.
– Мы будем счастливы дождаться вас, – повторил я.
Рычев кивнул, пожал мне руку, резко развернулся и пошел к выходу, к людскому морю, волновавшемуся в ожидании того, кто подтвердит, что все хорошо и под контролем.
А я, чуть подождав, пошел к отползшему от этого моря островку, который предпочел выйти из-под контроля, чтобы все было хорошо.
До вечера и начала экспедиционной оккупации надо было забить оба подвала резервными батареями, которые еще предстояло вытащить и привезти со склада третьей площадки.
Зиму обещали лютую и долгую.
5
Ступай отсель! Разорван наш союз!
Алексей Толстой– И куда вы теперь?
– И увезут меня туда, где суждено остаться, где от разлуки застывает кровь.
– Я должен узнать цитату?
– Хм. Ну, удиви старика.
– Вертинский. Нет? Ну, Окуджава. Хотя на самом деле на Козьму Пруткова похоже.
– Достаточно. И этого человека я кормил ирисками.
– Не кормили вы меня ирисками, Максим Александрович, это леденец был, у меня горло болело. Ладно, я не об этом. Вы всерьез не соглашаетесь на наше предложение?
– Миша, я согласился, кажется, вообще на все предложения, которые вы мне сделали. Хоть каплю гордости мне оставьте. На развод.
– Да ладно, на все вы согласились. А мы в таком случае вообще... Честно говоря, так нас давно не нагибали.
– Боже мой, Миш, ну в чем вы нагнулись? Вы хотели целиковые технологии – вы их получили, от рабочего чертежа до схемы логистики. Вы хотели всех авторов в функциональном состоянии – получили. Хотели весь производственный цикл вместе с рабочими и складскими остатками – получили. Хотели, чтобы Союза не было, ни в каком виде, – пожалуйста, голый пустырь.
– С двумя зданиями посередке.
– Как приняли, так и сдаем.
– Принимали одно вроде, и без наворотов вокруг и на крыше.
– Считай, что это компенсация за шахту. Или ты хочешь, чтобы мы время еще и на демонтаж того, что не вывезешь, тратили? Я понимаю, это в отечественных традициях: до обеда яму роем, после обеда закапываем. Но может, без лютого маразма обойдемся?
– А почему здание не пустое?
– Ну, во-первых, мы и принимали не пустое – там вообще-то трехсменная бригада шахтеров была. Остается-то сильно меньше. Во-вторых, мы вроде договаривались.
– Договаривались просто о людях – мы думали, хантов местных подселите. А у вас топы остаются, на местных жителей не сильно тянут.
– Ну почему же. Если приглядеться...
– Максим Александрович, я помню, что вы замечательно остроумный человек. А вы, наверное, помните, что у меня чувства юмора нет.
– Оно хорошее, только хромает.
– Н-ну да. Вот вечно вы меня сбиваете. Чуркан, допустим, что там делает?
– Он не чуркан... Впрочем, ладно. Живет с семьей, насколько я понял, у него идея-фикс ребенка в чистом воздухе вырастить. Вот и устроил зимние каникулы для узкого круга.
– М-да. Дауншифт затягивает. У нас ведь на него совсем другие виды были.
– Миш, ну погодите уже. Пусть отдохнет человек. Силком вы его в сортир сходить не заставите, даже если ему приспичит. Вы уж поверьте.
– Да мы уж убедились, что у вас все вязкие, как это самое.
– Значит, он так ничего и не сказал?
– Да какая уже разница?
– Значит, совсем ничего. Я все-таки прав был.
– Вы о чем сейчас?
– Да о своем, стариковском. Когда он выходит?
– Вы как будто торопитесь, Максим Александрович. Не надо торопиться.
– Миша. Мы со своей стороны сделали все, что обещали. От вас того же ждем.
– Так мы и выполняем.
– Я на всякий случай повторю попунктно: выплата сбережений и задолженностей всем сотрудникам Союза: тем, кто уходит, – за вычетом затрат по переезду, тем, кто остается на ваших производствах, – в полном объеме. Это раз.
– Это не раз, это три десятка лямов, за которые еще со всех нас спросят.
– Никто не спросит – вы десятку экспортом за месяц закроете. Полный уголовный и административный иммунитет всем нашим сотрудникам по состоянию на сегодняшний день, и пусть каждый сам выбирает чего хочет и куда пойдет – это два.
– И за это с нас спросят.
– Не о чем спрашивать. И ведь это всё, остальное подпункты.
– Которые не так существенны.
– Миш, ты говорил, у тебя чувства юмора нет. Вот пусть его и не будет – допустим, до конца этой беседы. Ты не ответил, когда он выходит.
– Вот дался он вам.
– Мы своих не бросаем.
– Ой ли. И вообще, чего это он своим стал? Я недавно совсем про другое отношение слышал. С драками, погонями и объявлениями вне закона.
– Когда он выходит?
– На этой неделе он выходит. Дело закрываем за отсутствием, прокурорам фотки дырки покажем, чтобы убедились, что ловить совсем нечего, и пускай гуляет.
– Но прежде...
– Но прежде устроим сеанс связи вашим красавцам. Ей-богу, я абсолютно не понимаю, чего ради вы меня экзаменуете и чего ради мы должны для вас что-то делать, да еще и отчитываться. Моя бы воля...
– Росла бы из меня березка?
– О господи. Нет. Но рукавицы шить вы бы научились. Это ж подумать только – разбазарить несколько процентов ВВП, бюджет целого субъекта федерации, я бы сказал, поставить под угрозу государственную стабильность, затеять парламентский переворот, развратить целый отряд не последних чиновников и без счета рядовых граждан, наконец, оставить в центре страны дырку размером с Садовое кольцо – пришли, нагадили, ушли, красота – и свалить на почетную пенсию.
