Шамиль Идиатуллин - СССР™
– Все государства построены на крови, – сказал Баранов в треть голоса, но Рычев услышал.
– Да, все. И башня из слоновой кости кажется красивой, пока не видны горы слоновьих трупов с выдранными бивнями. Но нам это надо? Если да, если это – то я пас.
Он опять помолчал, и его опять никто не подгонял. Просто смотрели.
Тон Рычева чуть изменился:
– Мы не хотели ничего плохого. Мы хотели вернуть людям молодость, счастье, мечту. Мы не сделали ничего плохого. Мы подарили Родине огромный ресурс, производственный, финансовый и моральный. И не наша вина, что даже в связи с этим многие готовы убивать.
Снова пауза – и снова иной тон, к счастью не такой отчаянный:
– Никто не виноват – знать, судьба такая у Союза: хоть его в раю и из мармелада построй, все равно рассыпушка выходит. Слишком многое на слове завязано. А может, просто правы были наши хантские друзья – плохое место невозможно спасать. Здесь, получается, плохое место. Но надежда осталась, это главное. Не у всех, но у многих. А места – они разные бывают. Кто-то ведь говорил, не помню кто, – у Союза дискретное состояние.
Я помнил кто, но подсказывать не стал. И так довольно тускло было.
А стало совсем, правда, ненадолго: свет щелкнул и сбавил яркость – включился так называемый естественный режим.
– Станцию отключили, – вполголоса объяснил Малов.
– Ух ты, – сказал Баранов. – Не выдержали атомщики. Торопятся. А ничего, что без нас? Хоть бы посмотреть пойти надо.
– Не надо, – сказал Рычев.
– Риф там, проследит, – сказал я. – Ладно, проехали. Ребят, Мак Саныч, большая личная просьба – про джихад на митинге ничего не говорите. Нам только с этой стороны наездов не хватало.
Рычев узко улыбнулся:
– Сам хочешь про это сказать? Дарю.
– Не, я пас. И про то, как все шкурные интересы выше общественных поставили, – тоже, пожалуйста, не надо. Вы правы, конечно, со своей и, наверное, с моей точки зрения тоже. Но по большому счету такие слова не очень справедливы и очень несвоевременны. Не надо обижать людей – они ведь всего лишь люди. Потом сами поймут. То есть поймут – хорошо. Не поймут – чего ж ради дергаться вообще. Только ноосферу пачкать.
– А о чем прикажешь говорить? – осведомился Рычев.
– Прикажешь... Чего вы совсем уж. Ну ладно. Да о том, что вы нам, в принципе, сказали, только без негативной и критической части: ребята, так, мол, и так, перед нами стояла дерзкая задача – показать пример. Мы ее решили. Теперь перед нами стоит еще более дерзкая задача: доказать, что этот пример действует для всей страны. Мы очень верим в вас и надеемся, что вы всем покажете. Ура-ура. Встретимся в новом Союзе, совет да любовь. Что-нибудь в таком духе.
– Алик, прекрасная речь. Давай ты ее и произнесешь.
– Не, Мак Саныч. Вы первую речь толкали, за вами и крайняя. А про мою я как раз хотел у вас совета спросить – чуть попозже, хорошо? Ну ладно. Чего еще забыли?
Егоршев, подумав, спросил:
– А с запредельщиками что будет?
– За них как раз не беспокойся, – сказал Рычев. – Промплощадки и сбытовые сети никуда не денутся, вывеску поменяют – и больше для них вообще ничего не изменится.
– А партийная составляющая?
Рычев усмехнулся:
– Тут все интересней. Предмет для переговоров есть, они продолжаются. Само собой, сильный конкурент никому не нужен, убивать жалко и боязно. Короче, как всегда, попытаются в партию власти влить. Клеопатры, ей-богу.
Рычев, решив, что все сказал, легонько затыкал пальцами по столу, поймал недоуменные взгляды и милосердно пояснил:
– Ну, Клеопатра, египетская царица. Она, если помните, разными способами пыталась омолодиться, в том числе переливала себе кровь от юных невольниц. Не помогло.
– Джордж Ромеро представляет Брэма Стокера, – непонятно сказал Баранов, а Егоршев, подумав, усугубил:
– Тогда уж, скорее, Богданов-Малиновский.
Он огляделся в поисках поддержки и сообразил, что объясниться жизненно необходимо.
– Был такой пламенный революционер и создатель института крови. Пытался подарить человечеству бессмертие, переливая трупам живую кровь – и вроде бы наоборот. Умер, когда ставил опыт на себе.
Егоршев помолчал и добавил – в порядке добивания:
– Он еще писатель-фантаст был, написал роман «Красная звезда». Про светлое будущее.
Пауза затянулась – каждый думал, хочется верить, о своем.
Егоршев подытожил, усмехнувшись:
– То есть кремлевские кураторы пытаются со своей партией сделать то же самое, что Малиновский: оживить труп свежей кровью.
– А не то, что мы все пытались то же самое сделать? – поинтересовалась Даша.
На нее посмотрели осуждающе, а Рычев мягко сказал:
– Дарья Вадимовна, в некоторых домах не принято говорить о веревке.
Нависшую паузу громко порвал Баранов:
– Как обидно все-таки. Так все просрать из-за какой-то дырки.
Рычев, тихо свирепея, заметил:
– Эта дырка позволила нам из тупика без крови выскочить, вывести из-под удара толпу народа и минимум одного человека спасти.
– Кого это?
Я быстро посмотрел на Рычева, но он, к счастью, завелся не настолько, чтобы раньше времени светить карты:
– Меня, например. Мне уголовка светила, а теперь я веселый и неприкасаемый. Ура. Все, ребят, пошли, народ ждет.
Я дождался, пока все выйдут из зала, отсигналил Баранову, чтобы не ждал, и подошел к Рычеву. Он сказал, неторопливо надевая куртку:
– Не волнуйся, Алик, на митинге обойдемся без острой критики. Только вперед, и только все вместе. Пусть хотя бы первое время думают, что ни в чем не виноваты, – и катятся по новым местам с чистой совестью.
– Мелкие обыватели и мещане, – подсказал я.
– Шаришь. Детишек вот только жалко – трудно им в обычных школах придется. Ладно, зато они с малых лет узнали, как можно жить.
– И теперь с этим знанием будут жить так, как нельзя.
– Зато у них будет выбор, которого у нас не было.
– Выбор есть у всех и всегда, – вежливо сказал я.
– Жалко, что мы с тобой этого не замечаем. На самом деле, Алик, ты прав. Ничего совсем страшного не произошло. Ну, перетащили фабрику с разными железками на тысячу верст в сторону – вместе с людьми. Ну, покинули складку местности, в которой пять лет копошились. Россия – огромная страна, что ей несколько тыщ га. Это совсем не повод корячиться, жертвовать всем, семью чужим людям отдавать, жизнь себе урезать кусочками... Вот ты чувствуешь, что Союз у тебя жизнь откусывал?
Я пошевелил пальцами на ноге, народный изранник, и сказал:
– Ну, если бы сказал, что не чувствую, соврал бы. Только ведь, Мак Саныч, а что у нас жизнь не отнимает? Решительно все. И что мы, слабее от этого?
– Ницшеанствуешь все. Ладно, в твоем возрасте и это нормально, и потери как науку воспринимать тоже нормально. А мне учиться поздновато.
– Учиться никогда не поздно,– назидательно сказал я.
– Давай без глума, – попросил Рычев. – И все-таки я, наверное, слишком злой или слишком старый. Я им никогда сдачу не прощу. Ты думаешь, если бы все были готовы биться, я бы сдался? Я бы сдох. Ради них, веришь? – не ради себя. Но ведь без файды. Им зарплата нужна, отдельная квартира и литр водки каждый день.
Я сказал:
– Нормальное желание.
– Была ведь мечта сделать это ненормальным.
– Мак Саныч, такого рода эксперименты даже в Шумере и Египте провалом кончались, а там гораздо большим временем экспериментаторы располагали.
– Сравнил тоже.
– За последние сорок тысяч лет человек не очень сильно изменился. Особенно в части базовых желаний.
– Ну слушай, ерунда это. Он за последние полста лет изменился – иначе чего бы мы все это затевали? Ты плечами не пожимай, просто подумай: неужели твои ребята – ну, школьники, я имею в виду – к таким же желаниям придут?
Я послушно подумал и поднял руки вверх:
– Победили.
– Хоть здесь, – удовлетворенно сказал Рычев. – Ладно, рассказывай, как ты на митинге выступать будешь и что тебя в этом смущает.
Я присел на столешницу и объяснил:
– Меня, Мак Саныч, смущает, что я не буду выступать на митинге, потому что не пойду на него вообще.
Рычев поднял брови.
– Новость. Почему?
– Я не уезжаю.
– В смысле?
– В прямом. Я остаюсь в Союзе, потому что считаю это правильным лично для себя и для моей семьи. При этом я не считаю правильным трубить об этом. Чего народ с панталыку... Пускай едут.
– Так, – сказал Рычев и сел. – А зачем остаешься?
– Ну, во-первых, это красиво, – напомнил я.
Мы посмеялись.
– Не, в самом деле, здесь красиво, воздух правильный, ребенку лучше. Спортзал есть, опять же. Автономного режима у обоих зданий года на три хватит, а провал, я так понимаю, досюда, – я топнул здоровой ногой, – до весны точно не дойдет. Времени хватит, чтобы придумать чего-нибудь интересное. Может, прекрасный новый мир не только на слезинке замученного ребенка нельзя построить, но и на костях замоченных упырков. Может, прекрасный новый мир, без которого невозможно дышать, не равен потребительскому раю. Может, прекрасный новый мир строится только на смехе счастливого и умного ребенка – и мы на полпути к этой умной радости. Может, не все проклятые места прокляты навсегда. Может, совет да любовь не забываются и возвращают к себе. Поищем, короче.
