Джузеппе Д’Агата - Америка о’кей
Чего не знаю, того не знаю. Еще не понял.
Неужели все сводится к удовольствию, которое Маргарита, моя мать, испытывает, сидя за рулем папского — о! — автопоезда, а?
— Ерунда, будто умней тебя никого нет, — качая головой, говорит Бетти. — На самом деле ты лопух. Ух! Лопух. А раз лопух, значит, не о’кей и, боюсь, никогда не станешь о’кей.
Ишь ты!
Никто не подозревает, на что я способен — теперь, когда принял решение (окончательное) действовать.
Тонкие преступные замыслы потихоньку — ууу — обретают очертания в моем мозгу.
6
Маленький телеэкран, на котором застыло изображение тронного зала, оживает.
Уродливый черный паук, казавшийся мертвым в своей неподвижной паутине, мгновенно реагирует на это.
Я хочу сказать, что бросаюсь к экрану.
Ух ты!
Двое стражников вводят арестованного.
Он без наручников. Но это арестованный, гражданин, которого задержали.
Стражники не вооружены. Ооо, оружие им не нужно (ни к чему). На них желтые балахоны городской полиции.
Иих!
Входит троица кардиналов («Только бы не путался под ногами этот страшила Ричард»), могущественнейшие после моего отца мужи церкви.
Я останавливаю изображение (стоп-кадр), чтобы вы тоже посмотрели, друзья.
Вот Марк, кардинал Бейкерсфилдский, первый inter pares[5] (о латынь!): он занимает самый высокий пост.
Пост государственного секретаря.
Марк — пожилой импозантный человек с животиком, видимо, большой любитель хорошо поесть. Два раза в день. Ради этого он позволяет себе грешок: отбирает самое вкусное из продуктов, предназначенных для мусора. Прямо из фургона, ай-ай-ай.
У него лысина мыслителя, на носу — очки с маленькими овальными стеклами.
Он одет в длинную, до пят, мантию.
Красную мантию. Соответственно своему положению.
Второй — ну да, в белой шляпе с загнутыми кверху полями, — Матфей, кардинал Далласский.
Крупный, плотный, он все время жует незажженную сигару.
О, он тоже занимает очень высокий пост. Следующий после госсекретаря. Пост защитника культа.
Коли я правильно понял происходящее, скоро и вы смекнете, что все это значит. Нам с вами — иих! — предстоит стать свидетелями редкого, если не исключительного, события.
У Матфея зеленая мантия.
Третий?
Высокий, степенный, в голубой мантии, смуглый, с ассирийской бородкой — э, это Лука (а кто же еще?), кардинал Ричмондский.
Великий инквизитор.
Я прибавляю звук (громкость), так нам будет лучше слышно.
Марк подходит к арестованному и смотрит на него (изучает) сквозь маленькие стекла очков. Вид у арестованного скорее спокойный, чем обреченный.
Он знает, что правосудие свершится. Ах, неминуемо.
Марк обращается к коллегам:
— Это, так сказать, и есть грешник?
Лука поглаживает ассирийскую бородку.
— О’кей, он самый.
У Матфея разъяренное лицо (о-о-о, защитник культа). Еще немного, и он бросится на арестованного. О, он бы охотно пустил в ход свои пудовые кулачищи. Иих!
— Мерзавец, негодяй! — бурчит он, выпятив губы с зажатой в них сигарой.
Остальные его удерживают. Не без труда, о да! Арестованный остается безучастным.
— Подожди, Матфей, — говорит Марк. — Этот человек, так сказать, имеет право на законный суд.
Матфей бросает на арестованного брезгливый взгляд.
Плюет.
— Какой еще суд! Эк куда хватил! Этих подлецов нужно наказывать, вот и все. Нарушители главного положения религии не заслуживают милости.
Ихихи. А что я говорил?
Марк ни на секунду — у — не забывает о роли миротворца.
Это ему как государственному секретарю надлежит сглаживать противоречия и стараться, чтобы во всем царили порядок и согласие.
Только не думайте, будто он — ох — добренький (мягкотелый).
— Так сказать, послушаем Луку. Он у нас великий инквизитор, ему и карты в руки.
Лука кивает (с важностью).
— О’кей, Марк, ты у нас государственный секретарь, ты и веди процесс.
— Именно веди, а не выступай защитником, — тявкает Матфей.
— Какие могут быть защитники, когда судят еретиков! — изрекает Лука.
Он подходит к арестованному. Ух!
Поскольку арестованный — обыкновенный гражданин, его изображение на экране смазано.
Ледяной, ой-ой-ой, взгляд Луки — это ли уже не приговор?
— О’кей, человек, что ты можешь сказать в свое оправдание?
Кардиналы весьма ревниво — о! — относятся каждый к своим функциям, эээ, этого у них не отнимешь. И не успевает арестованный открыть рот, как опять подает голос Матфей:
— Минутку. Кто из нас защитник культа? Я. Значит, первый вопрос мой.
Марк и Лука быстро переглядываются. Лука, кивнув, вырывает волосинку из бороды.
— Правильно, Матфей, начинай ты, — разрешает Марк.
Резким движением сдвинув белую шляпу — ух ты! — на затылок, Матфей делает шаг к арестованному и останавливается перед ним, широко расставив ноги. Арестованный едва достает ему до плеча. Он по-прежнему держится так, будто происходящее его не касается.
У, у нас удивительный народ!
— Ты признаешь себя грешником?
— Я?
— Покайся, тебе зачтется, — советует Лука.
Матфей швыряет на пол шляпу.
— Э, Лука, никак ты его защищаешь? Смягчающих обстоятельств нет и быть не может. О’кей? — Он поднимает с пола шляпу и припечатывает ее к лицу — ух ты! — арестованного.
— Ой, грешен, да-да-да, ай, грешен, черт побери!
Добровольное признание (покаяние) успокаивает Матфея.
— О’кей. О’кей.
Очередь за Лукой.
— О’кей, говори.
— Я? Ладно, э-э-э, это… там были туфли, две штуки, и-и, новые, ну я и подумал: возьму… уф!
Государственный секретарь с безутешно-укоризненным видом качает головой.
— Ты хочешь сказать, так сказать, что извлек из мусора туфли?
Арестованный несколько раз утвердительно кивает.
— У! Новые, совсем новые.
— Все туфли новые, — замечает Лука. — Где ты их взял?
— Ой, на улице, черт меня побери!
Вновь вспыхивает гневом Матфей. (Великий человек, разве не правда, а? Вы-то его терпеть не можете, люди, и-и-и, я знаю.)
— Народное добро! Отягчающее обстоятельство. Тошно слушать. Лично с меня довольно.
Да, что касается кардинала Далласского — то есть Матфея, — эээ, этот пусть себе живет я не против. Только в моей ли это власти?
Впрочем, послушаем, чтó еще скажет Лука. А?
— Ты отлично знаешь, что нельзя, категорически запрещается присваивать мусор.
— Что бы то ни было, хоть пуговицу, — уточняет Матфей.
— Это страшное святотатство, — продолжает Лука, — смертный грех.
Арестованный понятливо — ууу — улыбается.
— О’кей, как не знать!
Он показывает пальцем на свои башмаки. Сношенные. Все в дырах (каши просят).
— Не то что эти. Э, те были гораздо лучше, совсем новенькие, черт меня побери, и-их! Новенькие.
— Туфли полагается покупать — терпеливо объясняет Лука. — В магазинах полно обуви, о’кей? Каждый честный гражданин покупает минимум по одной паре в день.
— А еще лучше покупать по две, — добавляет мудрый Марк. — Если ты, так сказать, настоящий человек.
Матфей считает иначе:
— А я бы в два раза увеличил продовольственные покупки. В целях улучшения питательной среды для мусора.
Вот это мысль, люди. Здорово!
— Нет, нет, — решительно возражает Лука. — Увеличить следует распространение книг: все — у! — упирается в просвещение.
Простите друзья, но на этом я хотел бы остановиться подробнее.
Такого рода рекомендации мне доводилось слышать и раньше — причем от тех же кардиналов. В каждой из этих точек зрения есть свой скрытый смысл (я должен его открыть).
Итак…
Итак, Марк за потребление готового платья.
Матфей — продовольственных товаров.
Лука — бумаги и пластических масс.
Ух!
Пораскиньте и вы мозгами, если хотите. Это я вам, читатели.
Ага, после долгих раздумий арестованный горестно разводит руками.
— Чтобы покупать, деньги нужны. А у меня гроши.
Матфей возмущен (неумолим):
— Так ты, сукин сын, еще и не работаешь? У нас в Стране нет безработицы. При нашей нехватке рабочих рук мы не можем потакать бездельникам.
— А у меня — ууу — уважительная причина. Я инвалид, да-да. Ревматизм, черт меня побери.
— Существует государственное пособие, — замечает Марк, поправляя овальные очки на носу. — Сколько ты, так сказать, получаешь в день?
— Э, четыре фунта товаров, — отвечает арестованный. — Два на себя, два на выброс. Каждое утро — ох — выбрасываю, клянусь!
Лука — ах ты! — поражен.
Или притворяется. О-о, он у нас лиса.
— Всего два фунта на выброс? Слишком мало. Все равно что ничего, не правда ли?
— О’кей, — бурчит Матфей. — Но плохое материальное положение не оправдывает чудовищного преступления, которое совершил этот лоботряс. Ставшее мусором — священно. Брать его — смертный грех.
