Джозеф Д'Лейси - Мясо
Снайп согнул руку в локте и принялся постукивать пальцами по губам.
— Я дам вам шанс, — произнес он после недолгой паузы. — Выбор очень простой. Или я сейчас же отсылаю вас в администрацию с рапортом о ваших проделках, или вы на своей шкуре испытываете, насколько это безвредно — оказаться под струей высокого напряжения. — Он указал на валявшиеся под ногами шланги.
— Но, сэр…
— Выбор действительно простой, Роуч. Даже такой тупица, как ты, знает правильный ответ. Снимайте халаты, уроды! Да поживее! Одежду сложите вот здесь, в кучу. — Снайп нагнулся и поднялся с пола оба шланга. — Посмотрим, можно ли отмыть от тупости.
Они были так похожи на обычных животных, что горожане давно забыли, кто такие Избранные. Забыли или просто вычеркнули это из памяти. Но Шанти не забывал. Да и как иначе, если он работал с ними каждый день, слышал их хриплый шепот, условные сигналы, которые они посылали друг другу, когда бились головой об стены.
Не забывал он об этом и тогда, когда смотрел им в глаза, приставляя к их лбу дуло пневматического пистолета.
В полночь она его увидела. Его натянутые как струны сухожилия, струйки пота, сгорбленную от тяжести рюкзака спину, навечно согнутые ноги, кающуюся улыбку грешника. Ее глаза округлились, зрачки сузились, а радужка стала белой от гнева. Ей хотелось кричать.
Она подошла к нему в тот самый миг, когда он обливался холодной водой над старой ванной. Встала, уперев руки в бока, гневно сверкая глазами, и произнесла всего два слова:
— Ты обещал.
Он не осмеливался на нее смотреть. Чертов трус. Жалкий, презренный трус.
— Тебе плевать на всех, кроме себя.
Он стиснул зубы. Его ребра все еще болели после изнурительной пробежки.
— Ты не должна манипулировать мною, Майя. Это неправильно. Нечестно.
— Когда я просто прошу тебя о чем-то, ты остаешься глухим к моим просьбам. Речь не о морали, Ричард Шанти. Это касается семьи. Заботы о других.
В нем всколыхнулась ярость.
— Нет никакой, никакой связи между заботой и мясом для наших детей.
Она презрительно хмыкнула.
— В самом деле? Может, тогда ты объяснишь это доктору? Или Гарше с Гемой? А может… — Ее голос дрогнул, и она сказала, сдерживая то ли крик, то ли слезы: — Может, ты объяснишь это проповедникам из службы социального обеспечения, когда они снова придут совать нос в нашу жизнь?
— Какой доктор? Что случилось?
Он схватил старое изодранное полотенце, которым обычно вытирался, и, мокрый, бросился к дому.
Она поспешила за ним в спальню к девочкам, где он уже стоял, склонившись над их кроватками, поочередно ощупывая лоб одной и другой дочери своей костлявой рукой.
— Да они горят, — проговорил он.
Она стояла в дверях, качая головой.
— Что с ними? — спросил он.
— Какой-то грипп. Сейчас многие дети болеют.
— Но ведь они не ходили в школу на этой неделе.
— То же самое я сказала доктору Феллоузу. Он говорит, что у этого вируса долгий инкубационный период. Такое бывает.
Он повернул к ней голову.
— Они поправятся?
— Возможно, вирус одолеют, если ты это имеешь в виду. Но возникнут другие проблемы.
Он выпрямился и шагнул к ней.
— Что ты хочешь сказать? — спросил он.
— Доктор обеспокоен тем, что у девочек нехватка веса.
— Нет. Нет, Майя. Мы уже об этом говорили. Почему ты не сказала ему, что вес у них в норме? Я же тебе это сто раз повторял.
Гарша попыталась сесть в кровати. Но ей удалось лишь приподняться, облокотившись на подушку.
— У доктора холодные руки, папочка. Он сказал, что мы едим мало белков.
— Ложись, солнышко, — сказал Ричард. — Тебе нужен отдых, а потом станет лучше. Папочка достанет тебе немного белков.
Майя сделала ему знак спуститься вниз и подождать ее. Она протерла лоб каждой девочки влажной салфеткой и поцеловала их горячие щеки.
— Я буду проведывать вас. Постучите по полу ручкой швабры, если я вам понадоблюсь.
В кухне Ричард стоял, опершись ладонями на подоконник, и пристально смотрел в темноту за окном. Он опустил голову, и Майя увидела, как затряслись его плечи. У нее сжалось сердце.
— Трудно поверить, что должно было дойти до этого, чтобы ты осознал свою ответственность за собственных детей. Они слишком худенькие, Ричард. Мы все истощены. И ты, ты убиваешь себя этой бессмысленной беготней. Ни один человек не выдержит такого наказания, которому ты подвергаешь свое тело. Почему ты не можешь относиться к нам по-другому?
Человек, который обернулся к ней, был древним измученным ископаемым. Его лицо напоминало маску скелета. Кожа была бледной, с красными пятнами от слез. Если бы она не виделась с ним последние десять лет и они вдруг встретились, то она вряд ли узнала бы его.
— Потому что я забочусь о тебе. Забочусь о твоей душе.
— Ричард, при такой жизни разговор о душе не имеет смысла. Ты должен заботиться о наших телах. Ты должен за нами ухаживать. Если этого не будет, в нас ничего не останется, кроме души.
Она вглядывалась в его глаза. «Святой отец, — подумала она, — он действительно ничего не понимает. Он бы предпочел, чтобы мы умерли во имя какой-то необъяснимой справедливости, а не жили здоровой жизнью».
— Ричард, пожалуйста. Это твой долг как мужа и отца — заботиться о нас, добывать нам пропитание. И у тебя для этого есть все возможности. Большинство тех, с кем ты работаешь, не получают мясного довольствия, а ты отказываешься от такого преимущества. В то время как твоя семья голодает.
— Ты не голодаешь, — прошептал он.
— Скажи это проповеднице из «Вэлфер». Она придет в понедельник вечером. И я надеюсь, что по такому случаю во время ужина на столе будет мясо, иначе я сама увезу девочек отсюда. Клянусь тебе здесь и сейчас, Ричард Шанти, если этого не произойдет, ты больше никогда нас не увидишь.
Вторая дойка завершилась, и дояры, ни на минуту не задерживаясь после смены, покинули молочную ферму. Снайп остался наедине со своим стадом.
Проходя по рядам, он ощупывал баночку с бальзамом в кармане халата. Большинство коров вернулись в загоны для откорма или на пастбища, но те, состояние которых вызывало у него беспокойство, остались. БЕЛАЯ-1260, БЕЛАЯ-091, БЕЛАЯ-7650 и несколько других нуждались в его помощи. Он осмотрел каждую, но, находясь в их стойлах, часто поглядывал в дальний угол, где все еще стояла в цепях БЕЛАЯ-047. Он приберегал ее напоследок. После того, что учинили мальчишки, она выглядела измученной. Это могло повлиять на ее надои, у нее также мог снизиться иммунитет. Коровы были куда более чувствительны к стрессу, чем это допускала администрация.
Он переходил от одной коровы к другой, стараясь сохранять мягкость и плавность движений, но думал только о БЕЛОЙ-047, вспоминая ее ясные и лучистые глаза. Он пытался разобраться в своих чувствах, которые испытывал при виде именно этой коровы. Сегодня Роучу и Парфитту от него досталось. Они сумели продержаться до конца смены, но малейшее движение вызывало у них боль. Вода из шлангов здорово потрепала их бледную кожу, оставив на ней синяки, а глаза у них едва не вылезли из орбит от такого душа. Он окатывал их ледяной водой под напором с головы до ног, заставляя прикрывать руками то мошонку, то лицо. Но они не успевали. Обработка гениталий была особенно эффектной. Когда они отворачивались, он бил струей в затылки, представляя, как дояры дуреют от сильных перепадов давления. А потом обливал водой тощий зад одного и другого, стараясь попасть между ягодицами, чтобы было больнее.
Когда он закончил, их кожа была красной и воспаленной. Роуч и Парфитт плакали, их тошнило, и они убегали от него по щиколотку в мутной бурой воде. Он молча смотрел им вслед, дрожа, не в силах сдвинуться с того места, где совсем недавно перед ними стояла БЕЛАЯ-047. В раздевалке он еще раз пригрозил доярам увольнением и предупредил, что вычтет им дневной заработок. Никто из них не сказал ни слова в ответ. Еще он добавил, что, если они попытаются взять больничный, он подаст на них докладную.
Корова, которой он смазывал вымя, зашипела, и он понял, что массирует слишком жестко.
— Ладно, извини, старушка. Ну, а так лучше?
Он ослабил давление, стараясь втирать бальзам как можно мягче. Шипение прекратилось.
Одну за другой он отправлял коров на пастбище. И вот, наконец, остался наедине с БЕЛОЙ-047. Сердцебиение участилось, когда он приблизился к ней, и, по какой-то необъяснимой причине, у него вдруг заныла поясница. Он сглатывал снова и снова, но горло и рот никак не хотели увлажняться. Он старался не обращать внимания на тяжесть в паху, не думать о том, почему вдруг там стало так горячо.
Стоя перед коровой, он снова ловил себя на том, что загипнотизирован ею. Она определенно отличалась от всех остальных. Но чем? Он долго смотрел на нее, пока его взгляд не стал бессмысленным. Только ее нервное шарканье и лязг цепей на ногах вывели его из отрешенного состояния.
