Ник Перумов - Я, Всеслав (сборник)
Всеславова изба стояла на дальнем краю деревни, четвёртая от конца, большая, с двумя горницами. Команду Сони встретил здоровенный чёрный пёс. Мяукнув, оказался возле самых ног и деловито потёрся о них хитрющего вида рыжий котяра – по всему видно, настоящий разбойник, гроза всех окрестных птичек и мышей, не то что деликатный, благовоспитанный Гоша, которого даже божья коровка запинать могла.
Входили, шагая через высокие пороги, кланялись низким притолокам. На стенах доживали своё плакаты ещё пятидесятых годов, о передовике-механизаторе Лисичкине, «чародее выращивания кукурузы», якобы ухитрявшемся получать высокие урожаи даже здесь, в непригодных для южанки прохладных краях; невольно Соне подумалось, какая судьба ждала этого Лисичкина, наверняка – фронтовика, одного из немногих, что вернулись домой с той страшной войны, вернулись в дотла разорённое Отечество, с тем чтобы в который уже раз поднять его из руин. И ведь подняли! Подняли, несмотря ни на что!
Они подняли. А мы уронили, да так низко, в такую бездну, какой не случалось со Смутного времени. Но тогда, стоило находникам и Лжедмитрию утвердиться в Москве, как поднялся Нижний, появились Минин с Пожарским, да что там они! Появились те, кто готов был умирать за нечто, чему они сами не знали точного имени, и потому говорили, что «против ляхов», или «за царя православного», или просто ничего не говорили, а брались за топоры и рогатины, чтобы двадцать четвёртого августа тысяча шестьсот двенадцатого года сойтись под московскими стенами с войском Ходкевича…
Внутри, в горнице, всё оказалось не по-мужски чисто и опрятно. Невольно Соня повела глазами, отыскивая признаки потрудившейся здесь женской руки, но тщетно. Ни брошенного цветастого передника, ни косынки или туфель у входа.
Кося зелёным глазом, мимо прошмыгнул кот, вспрыгнул на печной приступок, выразительно уставился на гостей. Всеслав широко развёл руками, приглашая к столу.
Баня оказалась замечательной. С собственным, хозяйского изготовления, квасом и ароматными вениками. Машка истошно визжала и норовила забиться под лавку, когда разошедшаяся Соня со злорадным огнём в глазах плескала на раскалённые камни очередную шайку.
Потом потянулись мальчишки, им Всеслав прочёл целую лекцию – они-то бани никогда и в глаза не видели.
А потом…
* * *После парной они маленько оттаяли, до того глядели совершенными волками – боялись, не понимали, скрывая страх под напускной крутостью. Под туристскими куртками пряталось оружие, с ним рассталась только одна, по имени Соня, – их командир. Она, кстати, единственная, кто смотрел не со страхом, а с какой-то диковинной, жадной надеждой.
Я соорудил самовар, выставил самодельных варений, невольно вспоминая совсем другое угощение. Разговор у нас пошёл, протянулись ниточки, зазвучали правильные слова; и чем больше всматривался я в ребят, тем яснее понимал – не просто так они сюда пришли, хоть и своей волей, а кто-то помог им отыскать дорогу. Но при этом – совсем не то, что Там, Наверху.
Конечно, по первости я приглядывался чуть ли не с подозрением. Памятуя Лику, я всматривался в сидевшую прямо напротив меня Соню – но всё впустую. Чистая она была, моя сегодняшняя гостья, чистая и настоящая, каких уже давным-давно не встречалось на моём пути. Чуть смугловатая, с остреньким подбородком и большими ясными глазами, ясно, что в ней намешано немало кровей, как и во всех нас; она говорила больше всех и с настоящей страстью.
Хотя, остуживал я себя, ты ведь точно так же не распознал и Равноапостольную. Даже после того, как та начала экзорцизм. Видно, это была не просто личина: кто-то на самом деле отправил ко мне ту несчастную монашку, тот головастый настоятель, с которым я всё сулился разобраться да так и не разобрался – уже много лет я не отхожу далеко от хранимого Меча.
Пока то да сё, пока сидели обедали-чаёвничали, пока бродили-гуляли по окрестностям – вывел я их к Чёрному озерку, где фильтрованная через сфагнум вода чище лабораторной и где шагни с берега – сразу глубина выше роста, – спустился вечер. А потом и ночь наступила, и филин, давний мой знакомый, троекратно проухал над избой – мол, выходи, на звёзды полюбуемся, покалякаем. Правда, подождав маленько, понял, что я занят, никуда не пойду, и думал было обидеться – да, видно, амбарный ему вовремя шепнул, что дело серьёзное. Ухнул ещё пару раз печально и улетел в поле, мышковать.
Я не стал говорить им ничего о пятом. Может, он с ними, специально оставлен следить, как бы чего не вышло; прятался этот пятый где-то под лесом на самом краю деревни, мои мелкие помощники исправно сообщали о каждом его движении, но я не особенно напирал – если это очередной посланец оттуда, лишняя суета совершенно ни к чему. Может, конечно, он из внутренников – не зря ж сегодня вертолёт их прилетал; хотя нет, непохоже. Тех шакалов я распознаю издалека, по источаемому ими жадному страху и гложущей их неутолимой алчности.
Разговор как-то неуловимо истаивал, иссякал, как всегда бывает, когда сошлись незнакомые люди, обменялись первым, внешним, куда позволено пускать чужих, и застыли в раздумье – то ли открыться, как открываешься порой случайному попутчику, то ли попрощаться и уйти.
Правда, судя по Соне, уходить она никуда не собиралась.
* * *Долго тянула. Невыносимо долго, весь бесконечный день, убитый на походы вокруг деревни и любование лесными красотами. Нет, конечно же, она не права – не убитый. Давно не приходилось видеть столь чистых озёр, мрачновато-торжественных боров и усеянных алым брусничников. Порой она вновь чувствовала на себе чьи-то взгляды, подобные тем, что следили за ней на пути от станции; её словно вели, передавая от одного наблюдателя другому.
И отчего-то она ничему не удивлялась и не торопилась задавать вопросы.
Соня смотрела на их провожатого.
По буреломам и чащобам он пробирался с закрытыми глазами. Не глядя, ступал по мокрым и скользким камням, переходя через ручей, где некогда стояла водяная мельница; отводил ветки ещё прежде, чем его собственные глаза могли их заметить. Сумрачная пуща для Всеслава была настоящим домом, даже больше чем домом – сам хозяин пустой деревни казался одним из древних лесных исполинов.
И всё-таки она никак не решалась заговорить. Шипела в спину потерявшая терпение Машка, бросали выразительные взгляды Костик с Мишаней, а Соня всё медлила.
Только когда они вернулись обратно, попили чаю (из настоящего, до блеска надраенного самовара) – она решилась.
– Всеслав Брячеславич… – имя далось с трудом. Щёки горели, ладони стали влажными.
– Да без отчества можно, – усмехнулся хозяин. – Не так мне и лет-то много…
Соня заставила себя поднять глаза, встретила устремлённый на неё прямой взгляд Всеслава и, выдохнув, бросилась как головой в омут:
– Ну как же, какие наши годы, только-только разменяли первую тысячу?
Сказала – и чуть не зажала сама себе рот ладонью. Получилось, если честно, не слишком-то вежливо, скорее даже вызывающе.
Всеслав снова усмехнулся, но на сей раз как-то невесело. Соня скосила глаза – мальчишки, похоже, совершенно очумели, Машка же, напротив, рассматривала хозяина холодно и деловито. Под столом, Соня знала, доставленный Ежом «узи» уже снят с предохранителя. Она была готова стрелять – решать по-иному Машка, похоже, или уже разучилась, или даже никогда не умела.
– Да вроде не тяну я пока ещё на тысячу, – попытался обратить всё в шутку Всеслав. – Сама погляди, гостьюшка! – И он даже демонстративно покосился на висевшее в углу зеркало.
– На тысячу – не тянете, нет, – Соня с усилием потёрла горящие щёки. – Хорошо, что вы – не свифтовский бессмертный.
– Я вообще не бессмертный, Соня, – он впервые назвал её по имени, а то всё больше «гостьей». – Обычный человек.
– Всеслав Брячеславич… – юлить и хитрить с ним не имело никакого смысла. – Можно я вам всё прямо скажу?
– Можно, да только что уж тут особенного говорить?
– Меч… – произнесла Соня так, словно это были её последние в жизни слова. – Меч… не знаю его имени… Русский Меч… он ведь у вас, правда?
Всеслав оцепенел. Побелели костяшки судорожно вцепившихся в стол пальцев.
Удар попал в цель.
– Немного у меня гостей бывает, – с натугой проговорил он. – А ещё меньше тех, кто задаёт мне такие вопросы.
– Ну вот я задала. – Кажется, это получается уж слишком умоляюще?
Всеслав молчал, пристально глядя на Соню. В глазах хозяина застыло странное выражение – сместь тревоги, надежды и ещё чего-то, чему питерская гостья не могла подобрать определения, но лучше всего, наверное, подошло бы слово «облегчение».
Словно Всеслав дождался того, кого и сам уже давным-давно не чаял увидеть. Правда, Соня не могла понять – к добру ли такое для здешнего хозяина или нет.
– Ежели всё так, как ты говоришь, – в полной тишине наконец проронил Всеслав, – то сама понимаешь, не могу я просто так тебе ответить, Соня.
