Иван Магазинников - Вредители по найму
– Ну так теперь будешь знать! А претемный Улиан что завещал?
– Делиться, – коротко хохотнув, подсказал один из громил, что стояли сзади.
– Верно, – кивнул заводила и протянул ко мне руку. – Так что давай делись.
– Неверно. Улиан Менемхетут* завещал оросить пустыню кровью врагов, – поправил я его. – К тому же мне делиться уже нечем. Все до последнего шура* отдал за лечение этой проклятой колдунье, а от ее наговоров только хуже стало. Смотри, проказа по всему телу пошла!
С этими словами я закатал рукав, демонстрируя огромный синяк вполруки. Как я и думал, уличные грабители понятия не имели, как выглядит пораженная проказой кожа. Но все трое дружно отшатнулись и шагнули назад, стараясь держаться от меня подальше.
– Чешется, просто жуть! – жалобно добавил я и старательно поскреб руку. – А вы не знаете, проказа и впрямь такая заразная, как говорят, или это все враки?
Грабители сделали еще шаг назад.
Сунув руку в карман, я старательно там пошарил и, широко улыбаясь, вытащил медную монетку.
– О! Один шур затерялся. Претемного Улиана я уважаю, так что… Лови! – выкрикнул я и швырнул монетку в главаря.
Тот вытаращил глаза и бросился в сторону, уворачиваясь от медяка. Позади раздался удаляющийся топот тяжелых сапог. Оставшийся в одиночестве заводила свирепо сверкнул на меня глазами и прошипел:
– Тебе повезло, мальчишка… На этот раз…
Он, пятясь задом и не отрывая от меня взгляда, вошел в плотную тень у живой изгороди и… пропал! Скорее всего, там был какой-то не замеченный мною проход.
– Эй! Вы куда? А как же заветы претемного Улиана? – закричал я вслед, едва сдерживая смех.
– Ушли, – раздался голос банника. – Здорово ты их! Я уж думал все, плакали наши денежки.
– Мои денежки, – поправил я. – Кстати, а почему те двое убежали?
– Я их слегка поскреб. Одного по шее, второго по руке. Видать, подумали, что их проказа достала.
– Хорошо придумано, – похвалил я банного духа. – Спасибо тебе, Йорхш.
Остаток пути мы проделали безо всяких происшествий. Особняк Эмилио находился за внешней городской стеной. Нет, не в западных трущобах и не в южном ремесленном квартале, а в восточной части, которая называлась Вольной. Здесь ютились безземельные дворяне, которым гордость не позволяла жить рядом с простыми горожанами, а тощий кошелек – обзавестись собственным загородным поместьем и землями.
Улица, которую назвал мне наниматель, называлась Журчащая – и впрямь журчать там было чему: с добрый десяток фонтанов и два полноводных ручья, текущих с востока на запад вдоль главной дороги. И это не считая миниатюрных водопадов и фонтанов, которые украшали фасады домов или дворы. Улица оказалась довольно длинной, но домов здесь было мало, просто к каждому из них прилегал огороженный участок таких размеров, что можно было еще полдесятка зданий рядом построить.
Нужный дом я отыскал почти сразу: это был двухэтажный особняк, перед которым стояла статуя… лошади! Ну кому в здравом уме придет в голову отливать в бронзе коня? Аза домом раскинулось самое настоящее поле с сочной зеленой травой, на котором паслась пара лошадей. Или существ, очень похожих на лошадей, если не считать пары аккуратных рожек и мощного костяного гребня, идущего у странных животных вдоль спины. Интересно, что это за травка такая, раз ее с удовольствием жрут эти твари?
Мы с банником расположились прямо напротив особняка Эмилио, спрятавшись за кустами мухоловника, росшими вдоль дороги. Я вывалил из карманов щепки и пару горстей земли, прихваченных мной там, где когда-то стояла баня Йорхша, – благодаря этому банник смог покинуть место, к которому был привязан. Отряхнув руки, я приказал духу следить за окнами дома.
– Зачем? – удивился тот.
– Я бы хотел к нему в гости наведаться… когда там никого не будет.
– Так спросил бы у домового. Поместье большое, от такого дома домашний дух далеко отойти сможет. Позвать?
– Эмм… Уверен, что он не выдаст нас хозяину? Может, он в нем души не чает?
– Домовые уж больно конюших не любят, постоянно друг другу пакости строят. А ежели хозяин в лошадях души не чает, значит, первым делом будет задабривать того духа, который ему лошадей подпортить может. Или наоборот – присмотреть за ними как следует.
– Звучит разумно, – согласился я.
– Да ты сам посмотри: в доме на окнах снаружи паутина висит, а конюшня ухоженная. Вот с конюшим его точно не советую знакомство водить: сдаст хозяину за махровый шнурок!
– Ладно. Зови своего домового.
Рядом что-то едва слышно прошелестело листвой, а мне ничего больше не оставалось, как ждать и думать. А обмозговать было что. Например, способ, которым можно было проклясть или сглазить человека, да так, чтобы никаких следов не оставить. И чтобы жертве стало худо непременно в нужное время – ни часом раньше, ни часом позже.
Впрочем, как раз это можно было устроить. Госпожа Гюрзильда называла такой вид вредительства условным проклятием. Бывало, приходили к ней просительницы, которые хотели не просто сглазить свою соперницу или блудливого мужа, а непременно так, чтобы знал окаянный, за что страдает. Звучало это обычно примерно так:
«Проклятие на него наслать, чтобы крючило его во все стороны! Только чтобы не сразу, пусть, гад этакий, живет-здравствует. Но как только сунется за порог к этой стерве задастой, так прямо там его чтоб и скрючило, дабы неповадно было от женки к соседкам бегать да чужим девкам подол крутить!»
В таких случаях бабка проклятие клала особое, «спящее», которое сидит себе тихо на несчастной жертве, словно и нет его, потому как недоделанное: не вложено в него должной силы. А поверх такого проклятия – хитрый наговор, который вступает в силу только при определенных условиях. Смекаете? Только неверный муженек ступит на порог к соседке – за солью там или спросить чего – и наговор тотчас вступает в силу. А составлен он так, чтобы пробудить дремлющее проклятие.
Я уже начал составлять наговор, когда что-то острое – смертельно острое! – уткнулось мне в бок. На меня дохнуло перегаром, и раздался грозный голос:
– Ну и что мы здесь вынюхиваем, а?
Глава 7. Сложносочиненные проклятия
Мысли мои лихорадочно неслись вскачь. Я сижу на земле, а нечто острое упирается мне в бок – значит, противник не отличается высоким ростом, а, скорее, совсем наоборот. Солнце сзади меня, но второй тени рядом с моей на земле нет. Или он невидим, или стоит очень уж далеко. Маленький, невидимый, да еще и пьяный… Ах ты, гаденыш мохнатый, шутки шутить со мной вздумал?!
Ярость вспыхнула во мне, подобно лесному пожару, и я тут же всю ее пустил на проклятие. Точнее, проклятием его называли исключительно те, против кого оно было направлено, хотя на самом деле относилось оно как раз к целительным заклятьям. Ведьминским, разумеется.
– Это… это ты чего со мной сотворил, ирод окаянный? – Грозный голос стал недоумевающим и… совершенно трезвым!
– Как что? Протрезвил, конечно. Иначе ты своим ножичком да по пьяному делу мог и порезать кого-нибудь. Кстати, ты бы и впрямь его убрал, что ли?
Привычным движением прокусив губу и ощутив солоноватый вкус крови, я нашептал «ведьмин глаз» и оглянулся.
Позади меня стоял потрепанный домовой, сжимавший в своих мохнатых ручонках кухонный нож. Выглядел он паршиво: свалявшаяся борода с застрявшими в ней соломинками, латаный-перелатаный тулуп, словно из одних заплат сшитый, а шерсть, покрывавшая тело нечисти, отсутствовала целыми клочьями.
– Так это ж я того… токмо шутки ради, – оправдывался он, пряча нож за отворот тулупа.
– Со мной так лучше не шутить, понял? Слушай, паршиво ты выглядишь! Да еще и пьешь… Как только до жизни такой докатился?
– Да разве ж это жизнь, – вздохнул домовой.
– Что, сильно обижают?
– Не то слово! Хозяин еще ничего, терпимо, а вот конюший – тот лютует будь здоров. Коней портить хозяин ему не дозволяет, насупротив: велит ухаживать и беречь как зеницу ока. А разве может пакостный дух нормально жить, если ему вредничать не дают? На конюшне-то он смирный да хозяйственный, а вот дома…
Домовой сунул пятерню под тулуп и шумно почесался. На всякий случай я отодвинулся подальше.
– То молоко скислит, то занавески в косы заплетет… А то и вовсе – хозяину в башмаки нагадит. За двоих, гад, старается, только и успевай за ним прибирать.
– Прибирать? Это еще зачем? Вы же с конюшим духи места! Вам по природе своей зловредной положено вредить хозяевам, чтобы они вас умасливали и щедрые дары на откуп несли.
– Этот принесет, как же, дождешься. Ему проще собаку на меня натравить или святой водой углы окропить, чтобы проказничать неповадно было. Не те нынче времена, ой не те… Все вокруг ученые стали, нашего брата всяк обидеть норовит. Если порядка в доме не будет, то спрос с кого? С меня, вестимо! Уйти, сам понимаешь, не могу, спрятаться тоже – конюший живо хозяина на меня выведет, подхалим усатый.
