Владимир Серебряков - Оборотень в погонах
Валентин Зорин, пятница, 18 июня
Я потряс башкой… нет, все-таки головой, отгоняя искушение обернуться. Солнце, солнце, меня озаряет ясное солнце, а не предательница-луна… Конечно, уличный фонарь мало похож на дневное светило, но, вперившись в него взглядом, я сумел-таки убедить бунтующий организм, что человеческий облик мне сейчас подходит больше звериного.
– Уф-ф! – выдохнул аквариумист.
Только сейчас я сообразил, что все это время он держал меня на прицеле – наверное, опасался, что я, не разобрав, брошусь.
Я перевел взгляд на перемолотое в фарш тело пантеры-оборотня. Интересные у него патроны… простая дробь не может повредить перекидышу до такой степени.
И вот тут меня начало трясти. Крупной дрожью. В тот момент, когда я осознал разом две вещи. Первое – что я только что чуть не поддался своей волчьей натуре. Окажись на месте Серова кто-то на самую каплю менее знакомый – и тот мог бы погибнуть под когтями и клыками смертельно испуганного, и потому смертельно опасного зверя. Аквариумист повел себя совершенно правильно. Когда имеешь дело с одиночным, случайным, не науськанным оборотнем – стой не двигаясь, говори повелительно, стреляй без колебаний. Но Серов, в конце концов, бывший егерь; навидался, верно, «за речкой» моих сородичей.
А второе – меня только что пытались убить. Безо всяких сомнений – убить, и именно меня. Один из немногих способов гарантированно расправиться с оборотнем – это натравить на него другого оборотня, крупнее и сильнее. Второй способ только что продемонстрировал Серов, но об этом я предпочитал не думать. В конце концов, не у каждого найдутся дома особые боеприпасы. Есть еще и третий способ – смертная магия, однако к ней перевертни до некоторой степени устойчивы.
Меня пытались убить. Эта мысль вновь и вновь билась в мой обронзовевший череп, заполняя мысли набатным гулом. Меня хотели уничтожить – тихо, надежно, страшно. Еще бабушка надвое сказала, осталось ли бы от меня хоть что-то, кроме пятен крови на мостовой и одного-двух мослов, не случись поблизости Серова – чтобы прокормить тело пантеры, нужно очень много мяса.
На подкашивающихся ногах я сделал два шага вперед. Смерть запустила процесс обратного превращения, и то, что лежало передо мной, с каждой секундой все более напоминало совершенно обычный изувеченный женский труп.
Впрочем, обычный – это сильно сказано. На человеке раны заживают не так. И уж во всяком случае – не затягиваются после смерти. Я обратил внимание на смуглую кожу, огрубелые руки, золотую серьгу на полуоторванном ухе. Одежды на оборотне, само собой, не было – у нас, в отличие от колдунов-перевертней, она не захватывается в нелюдское обличье, – а то, что осталось от лица убийцы, можно было показывать в музее ужасов, но и так было ясно – цыганка. И то правда – у кого еще в наших краях может найтись в жилах кровь леопардов, как не у ромалэ, чьи предки вышли из Индии?
Я перевел взгляд на своего спасителя. Серов медленно опустил револьвер.
– Вы в себе? – коротко спросил он.
Я молча кивнул.
И только теперь мне пришло в голову еще одно. Мой спаситель – не тот, за кого выдает себя. Потому что простые аквариумисты не ходят по ночному Подольску с обрезами за плечом. Даже если они шесть лет трубили в Афгане.
– Куда теперь? – поинтересовался Серов так же резко.
– Ко мне? – полувопросительно выдавил я – меня все еще трясло всего, вплоть до кончика языка.
«Афганец» поразмыслил секунду.
– Рискованно, – предупредил он.
– Деньги. – Я пожал плечами.
– А. – Серов кивнул. – Пошли.
Со стороны наш диалог, должно быть, напоминал сценку из бандитской комедии типа «Таро, талеры, два жезла». Аквариумист развернулся, быстрым шагом направившись в сторону моей инсулы. Я едва поспевал за ним.
По дороге мне пришла в голову еще одна мысль: откуда ему знать, где я живу?
И кстати – как он вообще здесь очутился?
– Брат Серов… – начал я невнятно.
– Потом, – отрезал афганец. – Когда оторвемся.
«За нами что – следят?», хотел было спросить я, но прикусил язык. Серов, видимо, шел по моему следу не хуже гончей от самой Москвы, так почему бы другому не повторить этот подвиг?
Всю дорогу я нервно озирался оттого, что в каждой тени мне мерещились рубины чьих-то глаз – к счастью, только мерещились, потому что слепая ярость, без которой моя жидкая кровь не позволяла оборачиваться, сошла, сменившись парализующим страхом. Но до самых дверей квартиры мы дошли без приключений.
– Стойте! – Я придержал за плечо уже намерившегося взяться за ручку Серова. Печати в углах проема уже начали тревожно посверкивать.
Я нашептал слово-шибболет (если кому интересно – «интенсификация»; только полные идиоты ставят паролем слово «пароль»), и защитный узор, вспыхнув напоследок, погас.
– Все. – Я распахнул дверь перед гостем. – Теперь можно.
– Сильно, – одобрил «аквариумист», по-хозяйски оглядывая мою гостиную, она же спальня и все остальные комнаты. – Где ставили?
– Сам, – коротко отозвался я, залезая в шкаф. Заначку я держал, по освященной временем традиции, в его задней стенке.
– Вы графомаг? – непритворно удивился Серов.
Я мотнул головой, не оборачиваясь. По комнате расползалось облако пыли.
– Готово? – осведомился «афганец» пару минут спустя.
Мне понравилась его манера – не сходя с места, осматриваться, чуть покачиваясь с пятки на носок. Совершенно наша, благочинская манера. Интересно, а в органах он прежде не работал?
– Погодите, – бросил я, переходя от шкафа к столу и углубляясь в недра его ящиков. – Прихвачу карандаши.
– Тогда берите все, – посоветовал Серов. – Может пригодиться.
Я хотел было ляпнуть «откуда вам знать?». Но не стал. Вдруг он и впрямь – знает? Человек бывалый…
Что за бред я несу? Откуда у этого типа, пусть даже бывшего егеря, уголовный опыт? Как в нем совмещаются нэпман-надомник – с убийцей оборотней, ворошиловским стрелком?
Стрелок.
В голове у меня с холодным железным лязгом сомкнулись половинки печати, вызывая демона Оккама.
– Вы! – воскликнул я невольно, оборачиваясь. – Вы – Невидимка.
Наверное, у меня был довольно нелепый вид – с вязанкой карандашей в одной руке и циркулем в другой. Но Серов не улыбнулся. Это мне очень понравилось. Потому что когда малознакомый человек с улыбкой наставляет вам в грудь дуло револьвера, в его улыбке сразу начинает чудиться нечто нехорошее. А если улыбки нет, то и глупости в голову не лезут.
«Афганец» кивнул. Один раз. Не сводя с меня взгляда – мол, заметил или нет?
Я заметил.
– Поторопитесь, – велел любитель тропических рыбок, опуская оружие. – И пойдем. Кажется, мы оба вляпались в очень неприятную историю.
Интерлюдия
Валентин Зорин
– Ну что, Осенев? – ласково поинтересовалась сестра Феврония. – Отвечать будем?
Осенев боднул воздух, но не промолвил ни слова. Сестра Феврония потеребила нарясный крест и благодушно улыбнулась.
– Так к каким категориям подданных Союзной Стройки относится уголовный кодекс? – переспросила она.
Уу, Хавронья!
Как эта кличка ходит среди студентов – ума не дам, потому что произнести ее вслух никто не решается, даже если сестры Февронии в универе нет заведомо. Только похрюкивают тихонько, или там пятачок покажут… медный. И все, что забавно, догадываются, хотя с лица наш преподаватель ничуть свинью не напоминает. Скорее уж лошадь. Скорбную поносом.
А Осенев тоже хорош. Попрут его, как пить дать, попрут после такого завала. Тут никакая «сильная рука» не поможет. Завалить семестровый зачет – это же надо! Хавронья, конечно, стерва изрядная, все жилы из тебя вытянет, стоит слабину почуять, но оценки ставит всегда справедливо. Во всяком случае, ее еще никто не поймал на том, что она валит знающего. А незнающим – не приходи. Премонитус, известное дело, премунитус.
– К людям… – выдавил из себя Осенев. – К нелюдям…
– Правильно, Осенев, и к людям относится, и к нелюдям, – подтвердила сестра Феврония. – А точнее?
Осенев обмяк.
– Ко всем подданным относится уголовный кодекс, – объявила Хавронья, словно приколачивая Христа к кресту. – Ко всем без исключения. Свободны, Осенев. Придете на пересдачу.
Мой сокурсник уныло поплелся к двери. Почти как в песенке про негритят – «и их осталось девять…». Нас, правда, осталось не девять, а девятнадцать, но суть от этого не менялась.
– Гармаш! – командирским голосом возгласила сестра Феврония. – Так почему уголовный кодекс относится ко всем подданным Союзной Стройки?
Мой сосед неторопливо поднялся с места.
– Потому, матушка, что подданным Стройки как раз и является тот, к кому относятся ее законы, – ответил он. Протяжный гоблинский акцент в его речи был почти незаметен. – А жители, к коим закон отнесен быть не может, подданными не считаются. Таковы суть нежить, равно как некрещеная и пришлая нечисть.
