Владимир Серебряков - Оборотень в погонах
– Это вообще, извини, что? – поинтересовался Никодимов, обдувая листки струей дыма, достойной мичуринских драконов.
– Улика, – кратко ответил я.
– Ну… молчи-молчи, дело твое. Карандаш взял?
Я кивнул, изготовившись над общей тетрадкой, купленной в той же канцтоварной лавочке, где я снимал дубликаты.
– Тогда слушай. – Никодимов прокашлялся.
Я еще в прежние времена заметил за ним интересную особенность – мой старший коллега очень выразительно читал. Вот и сейчас я будто наяву слышал голоса – немузыкальный тенорок Парамонова и звенящий от страха баритон его неведомого собеседника – хотя не был знаком ни с тем, ни с другим.
Парамонов: Добрый день, Дмитрий Никитич. Как и договаривались…
Собеседник: Да, да! У меня мало времени… вот-вот придет… минуты две…
Парамонов: Тогда – я правильно понял, вы хотели сказать, что выступления серкелуин поддерживаются…
Собеседник: Именно! Кормильцев их науськал. Это его идея. Я тут не при чем… Он уговорил Долина, но он и его подставит, я знаю!
Парамонов: Успокойтесь, Дмитрий Никитич, Христа ради!
На этом месте я сообразил, с кем беседует газетер – в его списке последним шел некий Дмитрий Никитич Карлин. А вот как он связан с бывшим орским (или все же оркским?) мэром, а с недавних пор – пермским губернатором Долиным, оставалось пока загадкой.
Парамонов: Никаких документов у вас, само собой, нет?
Карлин: Кого вы за идиота держите? Меня? Упыря? Он ведет с ними свои дела, а Долина приглашает снимать сливки… Я уже тогда понял, что пахнет керосином… (неразборчиво)
Парамонов: Дмитрий Никитич?
Карлин: Идет, скотина… Вот что – я слышал, что Хиргор отправляется в Москву на днях, и акция назначена на двадцать третье. Все. Потом созвонимся.
Никодимов замолк.
Я ошарашенно потряс головой. Расшифрованная, стенограмма больше порождала вопросов, чем давала ответов.
Кто такие Кормильцев, Упырь и Хиргор? Какие сливки предстоит снимать мэру? Что за акция в Москве? И что означает загадочное словечко «серкелуин»?
Впрочем, последнее вызывает хотя бы смутные ассоциации. Слово, похоже, эльфийское… хотя я не настолько хорошо знаком с древней речью, в академии нас больше гоняли по греческому и латыни.
– Ну что? – поинтересовался Никодимов, помолчав.
– Полезно, – неопределенно откликнулся я. – Спасибо, Пал Кузьмич.
– Ох, Валя… – Старик покачал головой. «Беломорина» окончательно изошла пеплом; Никодимов машинально выплюнул окурок, глянул недоуменно – что еще за гадость? – и растер каблуком. – Укатают тебя еще крутые горки… смотри…
– Остерегусь, – пообещал я уверенно.
Никодимов пожал плечами.
– Тут… – Он пошарил по карманам. – Спрашивали о тебе, между прочим.
Сердце зачем-то попыталось спрятаться за ахиллесовым сухожилием, потом решило, что благочинским трусить неприлично, и вернулось за грудину.
– Кто? – каркнул я.
Чего я боюсь, Господи? Кому я нужен? Не уроды же вчерашние пришли довломить мне недовломленное?
– Да… мужичок какой-то… – отмахнулся Никодимов. – Без особых примет, но по повадкам – газетер. Подлость так и прет из глазенок. Ну да ты у нас теперь звезда эфирных волн… – прищурился старик. – Смотри, чтобы слава в голову не ударила.
– Меня в голову только кулаками бьют, – пожаловался я. – Совсем расклеился на кабинетной работе.
– Да, приложили знатно, – согласился Никодимов. – Ну что, может, по старой дружбе заедешь к нам? Мы-то не погорельцы, можно и кофею погонять, и… этой… после службы… беленькой…
– Спасибо, Пал Кузьмич, но откажусь, – ответил я с сожалением. – Мне до дому знаете сколько переть?
– Знаю, помню, ты еще в отряде все уши прожужжал… Ладно уж, беги…
Старик осекся. Я понял, отчего – верно, хотел по старческой снисходительности назвать меня, как всех своих подчиненных, «щенком», да вспомнил, что этого слова я не терплю. А прежде знал твердо, и запинок таких не бывало. Время летит…
Я распрощался с Никодимовым и двинулся прочь, к остановке.
Идти пришлось мимо пострадавшей инсулы. Я отскочил с дороги здоровенного тролля, в одиночку тащившего на горбу балку толщиной с меня, а длиной едва не с энтобус, под дикие вопли темпераментного десятника-орка:
– Ы-ы-ы!… Лэвэй, лэвэй, тэбэ говорат, гагронк ша-кушдуг! А ты стой, галрог твой мама ымел!..
Случайно я натолкнулся плечом на встречного прохожего – молодого, ста лет не будет, эльфа, и был поражен тем, с какой ненавистью тот глянул на меня в ответ. Если бы скопившийся в глубине его синих очей лед взаправду обрушился на мою голову, думаю, меня бы и саламандра не отогрела. На мое растерянное «извините…» эльф даже не обернулся.
В злые времена мы живем. Даже эльфы, и те звереют понемногу.
Всеволод Серов, пятница, 18 июня
Быстро сгущающиеся сумерки сильно облегчили мне мою задачу – особенно с учетом того, что количество прохожих на улицах стремительно уменьшалось по мере удаления от портала. М-да, Подольск, это вам не столица. Хотя… тоже мне провинция – семь порталов от Царицына.
Как бы то ни было, мне снова пришлось освежить в памяти навыки скрадывания – благо редкие эльмовы огни общественных светильников давали света чуть ли не меньше, чем мелькавшая в разрывах мутных туч неровно обгрызанная луна. Я не теневик, я просто тень… просто тень, дергающая на стене в такт порывам ветра.
Зорин прибавил шагу – похоже, мы приближались к цели нашего путешествия. Я даже заранее зябко поежился, прикидывая, где можно будет обустроиться на ночь. Черт, как все-таки неудобно без личного ковра. Так бы сгонял домой, а с утра – обратно на пост. Тут же лету всего ничего.
Ага. Трудно жить в обители без боевого жезла, особенно отцу-настоятелю. Тем более, выпускать Зорина из-под колпака не хочется даже на ночь. Мало ли кто решит к нему в гости заглянуть.
Тропинка, по которой шел господин благочинный, резко свернула, выводя на узкую аллею, окаймленную молоденькими тополями и зарослями какого-то кустарника. Я замедлил шаг, осторожно глянул сквозь ветви… и время замедлило бег, растягивая минуты, точь-в-точь, как там, за речкой.
Что-то сверкнуло в дальнем конце аллеи, две алые точки в полутора саженях над землей. Я шагнул вперед, еще не осознавая толком, что увидел – дурак, не закапал вовремя эликсир, видел бы все, как днем – напрягая глаза, различил, как поднимается, горбясь, черная тень, рванул плащ…
Низкий, клокочущий рык волной прокатился по аллее, холодя кровь и заставляя рубашку на спине липнуть к позвоночнику. Черная как сама тьма, нечеловечески гибкая фигура метнулась вперед.
Ей надо было преодолеть сорок локтей, а мне – сделать три шага вперед и один вправо, и все-таки я едва не опоздал, потому что последние десять саженей тварь решила преодолеть одним прыжком.
Она словно бы плыла по воздуху, вытянув вперед отблескивающие когтями лапы, и я из-за всех сил жал на немыслимо туго поддававшийся спуск… просто наваждение какое-то!
А потом обрез рявкнул, изрыгнув из обоих стволов снопы пламени и оборотень отлетел назад, словно получив пинок гигантским сапогом.
Ух. Я вытер рукавом пот, едва не распоров при этом себе лоб курками обреза. Зорин все еще продолжал стоять соляным столбом, изображая из себя жену Лота. Я обошел его, на ходу пряча обрез в одну кобуру и доставая револьвер из другой.
Оборотень был еще жив, хотя заряды картечи разорвали его почти пополам. Тройка-прим, сталь, свинец и благословленное серебро в одинаковой пропорции, вообще-то ему после такой дозы полагалось склеить лапы на месте, но я не обольщался, памятуя о невероятно живучести этих существ. Может он… нет, она и не смогла бы выжить самостоятельно, но продержаться пару часов до квалифицированной помощи – вполне. Если, конечно, я предоставлю ей этот шанс.
При моем приближении оборотень издал хриплый полувой-полустон и завозился в луже крови, пытаясь приподняться. Ей пришлось наполовину оборотиться обратно – иначе серебро уже бы прикончило ее, но до конца стать человеком она тоже не могла и то, что балансировало на узкой грани между человеком и зверем, выглядело… отвратно.
– Ты… что…
Я не отвечал, занятый более важным делом – выясняя, которая из пуль в барабане имеет крестообразный надпил.
– Ты… где…
Она не могла видеть меня звериной составляющей, а для затуманеной болью человеческой я был всего лишь неясной тенью – и все же тварь нашла в себе силы приподняться и даже замахнулась на меня лапой.
Пуля «рекса» вошла ей переносицу – и голова оборотня лопнула, точно спелая дыня.
– Ну, вот и… – Начал я, оборачиваясь… и замер.
Его благочиние господство Зорин медленно надвигался на меня – чуть ссутулившись и низко, утробно рыча.
– Зорин, стоять! – Выдохнул я, старясь, чтобы окрик прозвучал как можно убедительнее. – Еще шаг и я стреляю!
Валентин Зорин, пятница, 18 июня
Я потряс башкой… нет, все-таки головой, отгоняя искушение обернуться. Солнце, солнце, меня озаряет ясное солнце, а не предательница-луна… Конечно, уличный фонарь мало похож на дневное светило, но, вперившись в него взглядом, я сумел-таки убедить бунтующий организм, что человеческий облик мне сейчас подходит больше звериного.
