Стив Эриксон - Сады Луны
Голос Калама звучал громче всех, он вошел в роль распекающего рядового капрала больше, чем того требовали обстоятельства. Дуджек вопросительно взглянул на Вискиджака. Тот заторопился к люку. Он подошел к краю и заглянул в комнату внизу. Все были в сборе, они окружили Горечь, которая стояла, прислонившись к перилам лестницы и, казалось, скучала от всего происходящего.
– Тихо! – рявкнул Вискиджак.– Проверьте свои вещи и припасы, побыстрее! – Он увидел, как они зашевелились, и, удовлетворенно кивнув, пошел обратно к Дуджеку.
Верховный кулак разминал обрубок своей левой руки и морщился.
– Будь она неладна, эта погода, – пробормотал он.
– Маллет может помочь, – произнес Вискиджак.
– Нет необходимости, – ответил Дуджек. – Я просто старею, – он сжал зубы. – Все ваши тяжелые вещи уже отправлены к месту назначения. Готовы к полету, сержант?
Вискиджак посмотрел на вторые седла Кворлов, вздымающиеся на их спинах, и коротко кивнул.
Они следили за тем, как члены отряда поднимаются один за другим из квадратного отверстия, у каждого был тяжелый сверток, все были в плащах с капюшонами. Скрипач и Еж шепотом спорили, причем последний косился на Троттса, который шел за ним по пятам. Баргаст обвешал различные части своего тела всевозможными амулетами, трофеями и оберегами и походил на дерево, украшенное по случаю канизского празднования дня Скорпиона. Баргасты всегда славились своим неординарным чувством юмора. Быстрый Бен и Калам конвоировали Горечь; каждый шел, не спуская с нее глаз, пока она, не обращая на них ни малейшего внимания, неспешно двигалась в сторону ожидающих Кворлов. В ее мешке была только походная постель, а вот ее плащ был не просто плащом. Он выглядел как-то иначе и доходил ей до лодыжек. Она сняла капюшон. Несмотря на винно-алый цвет зари, лицо ее оставалось в тени. «Это все, кто у меня остался», – вздохнул Вискиджак.
– И как она? – спросил Дуджек.
– Все еще жива, – холодно ответил Вискиджак. Верховный кулак медленно покачал головой.
– Как не повезло молодым в наши дни...
При этих словах Дуджека на Вискиджака нахлынули воспоминания. Короткое пребывание в Пятой, осада Засеки, потом моттская кампания. Горечь появилась с вновь прибывшим в Натилог пополнением. Он видел, как она всаживала нож в трех местных наемников, которых они заключили в тюрьму в Сером Псе. Они не пожелали давать информацию, но, как он вспомнил, передергиваясь,– в этом только и состояла их вина. Никакой необходимости убивать их не было. Он стоял, пораженный и оцепеневший, пока Горечь издевалась над ними. Он вспомнил и то, как встретился взглядом с Каламом, и отчаянный жест, с которым черный человек пошел вперед, обнажив кинжалы. Калам оттолкнул Горечь и тремя быстрыми движениями перерезал три горла. Потом было то, что уже не раз заставляло сердце сержанта сжиматься: последними словами наемников были слова благодарности Каламу.
А Горечь просто убрала нож и ушла.
Хотя она уже два года была в отряде, люди вес еще называли ее новобранцем и будут так называть и впредь, пока живы. В этом был какой-то смысл, Вискиджак это понимал. Новобранец – это не Разрушитель Мостов. Это звание многое означает, оно подразумевает определенные дела. Горечь была новобранцем, поскольку мысль о том, что она по своим поступкам может считаться членом отряда, была для всех них как острый нож к горлу. И сам сержант думал так же, как и его люди.
Все это промелькнуло в голове сержанта, его лицо по-прежнему было непроницаемо. Но в глубине души он кричал: «Молодым? Нет, молодых можно простить, можно удовлетворить все их простые желания, им можно смотреть в глаза и видеть знакомые вещи. Но она? Нет. Лучше не смотреть в ее глаза, в них нет ничего от молодости, абсолютно ничего».
– Давайте двигаться, – произнес Дуджск. – По коням, – верховный кулак повернулся, чтобы сказать сержанту несколько прощальных слов, но выражение лица Вискиджака отбило у него всякую охоту говорить что-либо.
Два приглушенных удара грома раздались в городе, пока заря заливала багровым светом небо на востоке.
Последние капли дождя стекли по водостокам и теперь лились потоком по канализационным трубам на улицах. Грязные лужи заполнили вес впадины, отражая в себе густую пелену облаков. В узких улочках Краелского квартала Засеки еще пряталась ночная сырость и тьма. Кирпичи и булыжники квартала поглотили раскаты грома, не было слышно даже эха.
В одним из проходов, ведущих к южной стене, показалась собака величиной с мула. Ее огромная голова была низко склонена, на широких плечах и груди играли мускулы. Ночной дождь не коснулся ее: собачья серо-черная шкура была покрыта сухой пылью.
На серой морде горели янтарные глаза.
Гончая, считавшаяся седьмой в окружении Повелителя Теней и носившая кличку Клык, брала след. Добыча была ловкой, хитрой и увертливой. Но Клык шел в верном направлении. Он знал, что это не смертный: ни один мужчина и ни одна женщина не смогли бы ускользать от него так долго. Поразительно также было и еще одно. Клык уже почти поймал добычу. Но она вывернулась, прошла через Царство Теней, задев самого Повелителя и миновав все расставленные им ловушки. Единственной наградой за подобную прыть могла быть только смерть.
Скоро, Клык знал это, начнут охотиться за ним, и, возможно, ему будет трудно выполнить свою задачу. В городе были те, кто чувствовал, как рвется ткань. Спустя минуту после того, как Клык проскользнул в ворота Пути, конечности его похолодели, что означало близость магических сил. Пока есть время на поиски. Но времени очень мало.
Клык молча и с оглядкой бродил в лабиринте хижин и домишек, прижавшихся к городской стене, не обращая внимания на посторонние запахи, наполнившие посвежевший после дождя воздух. Он молча перешагивал все, что загораживало ему путь. Местные псы, завидев его, удирали прочь, прижав уши и поджав хвосты.
Когда Клык завернул за угол каменного дома, в морду ему повеяло свежим утренним ветерком. Он остановился, внимательно осматривая улицу, лежавшую перед ними. Кое-где клочьями висел туман. Завернутые в теплые плащи купцы выкатывали первые повозки с товаром – было уже слишком поздно.
Глаза Клыка остановились на большом, обнесенном стеной доме в дальнем конце улицы. У ворот стояло четверо солдат, они переговаривались друг с другом, не проявляя к проходящим особого интереса. Клык поднял голову и нашел закрытое ставнями окно на третьем этаже.
Гончая была довольна. След найден. Пес снова опустил морду и двинулся, не сводя глаз с часовых у ворот.
Смена караула закончилась. Один из заступивших на пост моряков увидел не запертые приоткрытые ворота.
– Что это такое? – спросил он, глядя на двоих, что стояли здесь ночью.
– Ну и ночка была, – отозвался один из них. – Такая, что вопросов лучше не задавать.
Двое новых часовых переглянулись, потом тот, что спрашивал, кивнул и усмехнулся.
– Знаю я такие ночки. Идите. Вас ждет постель.
Тот, что был постарше, убрал свою пику и хотел уже уйти. Он посмотрел на напарника, но тот вглядывался во что-то в конце улицы.
– Думаю, уже поздно, – сказал сменившийся часовой, – в смысле, что ничего уже не произойдет, но если появится женщина в форме Разрушителей Мостов, пропустите ее и не спускайте взгляда со стены.
– Посмотрите на этого пса, – произнес вдруг второй солдат.
– Я понял тебя, – ответил вновь прибывший. – Жизнь у нас во Второй...
– Посмотрите же на пса, – повторил солдат.
Все остальные повернулись. Глаза того, что был постарше, широко раскрылись, он изрыгнул проклятие и схватился за пику. Остальные не успели даже этого, когда Гончая оказалась рядом с ними.
Порванный Парус без сна лежала на спине в передней комнате. Ее усталость достигла такой точки, когда даже сон бежит прочь. Она смотрела в потолок, размышляя о событиях последней недели. Несмотря на то, что ее так и не посвятили до конца в планы Разрушителей Мостов, она ощущала волнение.
Желание использовать свою силу, открыть Путь и бежать, бежать от империи, от безумия Хохолка, от бесконечной войны, казалось теперь очень далеким, порожденным отчаянием, которого она больше не ощущала.
Но не только проснувшееся в ней сострадание заставило ее остаться и посмотреть, как пойдут дальше дела у Разрушителей Мостов – они, в конце концов, и сами неплохо могли о себе позаботиться. Нет, она хотела посмотреть на падение Тайскренна. Желание это ее пугало. Жажда мести отравляет душу. Казалось, что она уже долгое время жаждет унижения Тайскренна. Она подумала, что если так будет и дальше, то в конце концов начнешь смотреть на мир безумными черными глазами Хохолка.
– Слишком много, – пробормотала она, – слишком много всего сразу.
Шуршание у двери насторожило ее. Она села.
– А, – произнесла она, – это ты.
– Жив и здоров, – ответил Хохолок. – Жаль тебя огорчать, Парус, – марионетка махнула маленькой ручкой в перчатке – дверь, послушная движению, захлопнулась. – Сколько страху напустила эта Гончая Тени, – произнес он, прыгая в центр комнаты и переворачиваясь еще раз, прежде чем сесть, расслабив руки и ноги. Он захихикал. – Но в конце концов было только глупое и медлительное принюхиванис за каждым деревом. А Хохолка и след простыл.
