Мэтью Стовер - Герои умирают
Чей-то голос произнес:
– Чего бы вы никогда не сделали?
Коллберг покосился на зеркальную маску полицейского и увидел там собственное искаженное лицо с выпученными красными глазами в черных кругах. Он лизнул губы и ощутил на них соленый пот. Кровь понеслась по жилам со скоростью света и бросилась в голову, едва не разорвав ее.
– Я… ну, я никогда не послал бы ее на такое, ну, мелкое задание. Я выбил бы для нее что-нибудь более глобальное, ну, вроде этого…
Удовлетворило ли сказанное полицейского? Это было похоже на ночной кошмар, от которого Коллберг никак не мог очнуться. Он вытер вспотевшие ладони о штанины и взмолился про себя, чтобы Карсон добилась приостановления иска, прежде чем действительно произойдет что-нибудь опасное.
«Чтоб она сдохла, эта Дойл, – обратился Коллберг к богу, в которого никогда не верил. – И она, и ее адвокаты, и ее проклятые головорезы полицейские, и Марк Вило, и вся эта чертова Студия, и – самое главное – чтоб сдох Кейн».
Бегающие глаза Коллберга остановились на переключателе аварийного переноса.
«Особенно Кейн».
21Все пошло наперекосяк.
Король Канта не покинул свой наблюдательный пост в верхних рядах. Он скомандовал атаку, как только Кейн бросил сеть. Верный старый Деофад ринулся на арену, подняв зачарованный меч Лютен, сияющий на солнце ярко-белым светом. Он уже прирезал одного защитника и дрался со вторым, когда наконец подоспели другие кантийцы. Ни один из них не заметил, как король замахал руками и изо всех сил завопил; «Стойте! Назад!» – увидев, что безумный план Кейна провалился. Ма'элКот был здесь во плоти, и хотя сейчас он занялся Кейном, всем было предельно ясно, что разумным людям пора смываться.
Потом открылись ворота, и в проем ворвалась кавалерия Анханы. Деофад все еще был внизу, из-под его меча летели стальные брызги, откалывавшиеся от вражеской брони, – однако налетели конники и начали протыкать копьями кантийцев и фальшивую свиту. А потом началось землетрясение, и словно бы ниоткуда раздался ужасный голос.
Король ухитрился не потерять голову посреди криков и метаний горожан. Он искал путь к побегу, старательно отводя глаза от Пэллес Рил, сверкающей подобно солнцу.
Внезапно тепло солнца исчезло, ибо на него упала огромная тень, окрасившая Стадион в темно-зеленые тона с золотистым блеском, – солнце как будто сияло из глубокого озера. Не понимая, откуда взялась тень, король посмотрел наверх…
Над его головой текла река.
22Самое страшное то, что Ма'элКот совсем не боится. Он смотрит вверх, прикрыв глаза ладонью от яркого света, льющегося с обнаженного тела Пэллес, и улыбается, словно счастливый ребенок на Рождество. В его тоне сквозит удивление.
– Шамбарайя, если не ошибаюсь? А я всегда думал, ты не что иное, как миф.
В ответ он услышал голос, сложенный из птичьих песен, ломающегося камня и плещущей воды, из звуков бушующей вокруг схватки.
– Я не миф, божок. Не трогай Кейна, ибо он – наш. Шамбарайя? Я приоткрываю рот. Странный речной бог?
– Не трогать? С превеликим удовольствием, – с изысканной вежливостью отвечает Ма'элКот.
Он отступает на шаг от того места, где лежу я, и отряхивает руки, словно рабочий, завершивший свой труд.
– Я ждал, что кто-нибудь из старых богов придет сразиться со мной. Я надеялся на что-то более… впечатляющее. Впрочем, сойдешь и ты.
Пэллес сжимает кулак, и гирлянды цветов на платформе оживают – они обвиваются вокруг Ма'элКота, прижимают его руки к бокам и охватывают шею. Даже деревянная платформа пытается охватить его щиколотки. Какое-то время он силится разорвать их без помощи магии, да так, что его одеяние трещит на сверхъестественных мускулах. Гирлянды скрипят, но держат. Ма'элКот смотрит вниз, на обвивающие его массивное тело цветы, и широко улыбается.
Он пожимает плечами – и грохочет гром.
Он смеется – и солнце тускнеет.
Он поднимает голову – и с потемневшего неба падает молния, вливая в его тело энергию. Из него рвутся языки пламени, охватывающие платформу и в мгновение ока превращающие цветочные гирлянды в угли.
Следующий за этим гром оглушает меня, а Ма'элКот стоит, ликуя, среди языков пламени.
Он поднимает кулак в жесте, который знаком мне еще с Ритуала Перерождения. Я откатываюсь, бессвязным криком пытаясь переубедить Пэллес.
Кулак Ма'элКота таранит воздух. Взвивается огненная плеть; она с ревом устремляется к Пэллес и бьют ее в грудь. Моя жена распахивает руки и принимает удар, словно цветок, впитывающий солнечные лучи.
Ее смех полон неземной силы. Она показывает на север, за стену Стадиона, поднимающуюся высоко в небо.
Там возносится хрустальная гора, закрывающая полнеба, гора с изумрудными вкраплениями водорослей и серебристыми мерцающими рыбками. Сама река встала на дыбы…
Она приобретает форму шара величиной с деревню. Потом шар раскрывается подобно цветку или морской звезде…
Это рука.
Рука Шамбарайи низвергается на Стадион. Дерущиеся вокруг нас старые ветераны отбрасывают оружие и валятся на землю, закрывая глаза и визжа как дети. Горожане хватаются друг за друга и вопят. А я… я не могу отвести глаз.
Чем стала Пэллес, если она может делать такие вещи?
Рука размером с крейсер или самолет смыкается вокруг нас. Горящая платформа шипит, и вода вокруг нее закипает, посылая в небо клубы пара. Долгое мгновение я нахожусь под водой, нос к носу с удивленным карпом величиной с мою голову. Потом вода уходит, оставляя позади дымящиеся останки платформы, мокрые насквозь. Яд все еще горит у меня в ноге.
Высоко в небе, чуть ли не у самого солнца, рука держит Ма'элКота. Шар воды – около сотни метров в поперечнике, и я едва вижу императора сквозь его толщу.
Внезапно вокруг него начинает клубиться пар – Ма'элКот раскидывает руки и горит.
Он еще не сдался, и я совсем не уверен, что Пэллес – или Шамбарайя, поди разбери – может с ним справиться.
Я вообще не уверен, что кто-нибудь на это способен.
Я перекатываюсь, выкашливая из себя зеленоватую воду, и вдруг обнаруживаю себя возле разбитого лица Ламорака. За последние несколько дней ему здорово досталось – сломанная нога, сломанная челюсть, сломанный нос, запухшие глаза… Эти глаза встречаются с моими и безнадежно закрываются; если б я хотел убить его прямо сейчас, он не смог бы помешать мне. Он теряет сознание лишь потому, что знает меня слишком хорошо и понимает: мольбы бесполезны.
– Приходи в себя, ты, ублюдок, – рычу я, запуская пальцы под повязку на его челюсти.
Внезапная острая боль от врезающегося в подбородок полотна приводит его в чувство. Ламорак таращит глаза, словно испуганная лошадь.
– Не смей падать в обморок. Я хочу, чтобы ты все видел.
– Ч-что… но, но, Кейн…
Мне ужасно хочется полежать еще, однако я заставляю себя встать на ноги. Раненое бедро онемело вокруг укола, а волна огня уже докатилась до таза.
У меня осталось минут пять.
Я переступаю через безвольное тело Тоа-Сителла – надеюсь, этот маленький ублюдок захлебнулся – и подхожу к Х-образной раме, к которой была привязана Пэллес.
Она сейчас высоко над моей головой, она излучает солнечный свет. Кроме нее ничто больше не освещает Стадион.
Откуда-то вдруг появились черные облака – огромные, словно булыжники, бьющие в небо молниями.
Мне нужно всего лишь добраться до Пэллес, дотронуться до нее, и мы спасены, но она слишком далеко, она парит в воздухе…
Я кричу ее имя, кричу снова и снова, и тут поднимается яростный ветер, который рвет слова у меня изо рта и бросает их прочь. Пэллес не слышит меня и не сможет услышать. Может быть, если я взберусь на раму, то смогу балансировать на ее верхушке, смогу прыгнуть…
Зверски болят обе ноги – правое колено и горящее левое бедро. Я со стоном взбираюсь на крест… и вижу Берна.
Он на арене, кричит, сквернословит и пинает солдат, лежащих на земле вокруг него. По его губам я могу прочесть что-то вроде «застрелите эту чертову суку», однако почти ни у кого из его людей нет арбалетов, а те, кто вооружен ими, все еще дерутся с кантийцами и не слышат приказа.
Он поднимает голову – в свете Пэллес его лицо кажется неразличимым – и что-то прикидывает. Наконец он принимает решение, Косалл поднимается, Берн подгибает ноги…
И прыгает.
Одновременно со мной.
Он летит вверх как стрела. Я подпрыгиваю и стараюсь перехватить его из последних сил. Изначально у меня было преимущество футов в пятнадцать – двадцать, но этого недостаточно, я опоздал, я слишком медлителен… Я вытягиваю руки… и пальцы касаются верха его сапога, за который я неистово цепляюсь.
Мы сталкиваемся в воздухе. Я падаю, падаю, выпускаю сапог Берна, и мы падаем порознь. Наконец я шлепаюсь на песок и задыхаюсь.
Пока что я могу только лежать, чуть подергиваясь, пытаясь набрать воздуха в легкие. Когда я наконец ухитряюсь сделать глубокий вдох, рядом с собой я вижу силуэт Берна, подсвеченный молниями, сверкающими в тучах.
