Эрик Рассел - Зловещий барьер
Заглянув в маленькое зарешеченное оконце, они увидели перед собой совершенно голого мужчину. Он стоял у кровати, расставив тощие ноги и выпятив неестественно раздутый живот. Потухший взор страдальца был неотрывно, с какой-то дьявольсвй сосредоточенностью прикован к собственному брюху.
– Это часто бывает при шизофрении: пациент принимает определенную позу, порой непристойную, и может, не шелохнувшись, находиться в ней. так долго, что нормальный человек ни за что не выдержал бы, – скороговоркой зашептал Фосетт. – Случаются такие периоды, когда больные превращаются в живые статуи, зачастую довольно отталкивающие. Вот этот – типичный позер. Его безумный мозг одержим мыслью, что в животе у него – живая собака. Вот он и ждет, когда она пошевельнется.
– Боже правый! – вырвалось у Грэхема, явно пораженного увиденным.
– Уверяю вас, это вполне заурядная галлюцинация, – заметил Фосетт, являя собой образчик профессиональной невозмутимости. Он смотрел через решетку с видом натуралиста, разглядывающего пришпиленную на булавке бабочку. – Только иррациональная реакция Уэбба заставила меня обратить на этого пациента особое внимание.
– А как реагировал Уэбб? – Грэхем еще раз заглянул в палату и сразу же поспешно отвел глаза. У него в мозгу мелькнула та же мысль, что и у Воля: «Я бы ни за какие блага туда не вошел».
– Больной его просто заворожил. Он сказал мне: «Фосетт, бедолагу доконали невидимые студенты-медики. Это всего лишь изувеченные останки, которые супервивисекторы выбросили на свалку». – Фосетт погладил бородку. – Образно, но логики – никакой, – произнес он со снисходительной усмешкой.
По телу Грэхема пробежала внезапная дрожь. Несмотря на железные нервы, он ощутил приступ дурноты. У Воля вид был тоже бледноватый. Оба они почувствовали одинаковое облегчение, когда Фосетт повел их обратно, в свой кабинет.
– Я спросил Уэбба, что, черт побери, он имеет в виду, – все с той же безмятежностью продолжал доктор Фосетт, – но он только натянуто усмехнулся и процитировал изречение о том, что глупо быть мудрецом, когда неведение – благо. Через неделю он в страшном волнении позвонил мне и попросил дать сведения о статистике заболевания зобом среди слабоумных.
– У вас они есть?
– Есть. – Совсем исчезнув за своим огромным столом, Фосетт порылся в ящике и вынырнул с листом бумаги. – Вот, я приготовил специально для него. Поскольку Уэбб умер, информация несколько запоздала. Он подвинул листок Грэхему.
– Но отсюда следует, что на две тысячи обитателей клиники не зарегистрировано ни одного случая зоба! – воскликнул Грэхем, пробежав глазами текст. – Из отчетов других клиник тоже видно, что таких случаев либо нет вообще, либо они крайне редки.
– Это ровным счетом ничего не значит и свидетельствует лишь о том, что слабоумные не особо подвержены болезни, которая вообще встречается редко. Вероятно, такие же данные мы получили бы и по двум тысячам водителей автобусов, торговцев краской или… полицейских.
– Как только подхвачу зоб; так сразу же вам сообщу, – мрачно пообещал Воль.
– А что вызывает зоб? – перебил его Грэхем.
– Недостаток йода, – с готовностью ответил Фосетт.
– Йода! – Грэхем и Воль обменялись многозначительными взглядами, и Грэхем спросил:
– А избыток йода как-нибудь связан со слабоумием?
Фосетт расхохотался так, что козлиная бородка затряслась.
– Будь так, среди моряков встречались бы сплошные идиоты – ведь они употребляют в пищу продукты, богатые йодом.
В мозгу у Грэхема молнией мелькнула ослепительная мысль. На лице Воля было написано, что до него тоже дошло. Весть от покойника, страдающего отсутствием логики:
– Особенно восприимчивы моряки.
Восприимчивы – но к чему? К иллюзиям и основанным на иллюзиях моряцким поверьям? Ко всем этим морским змеям, русалкам, сиренам, летучим голландцам и прочей бледной, леденящей душу нечисти, колеблемой морской зыбью в лучах луны?
Необходимо более подробно разработать эту проблему и получить сравнительные данные по экипажам морских судов и сельским жителям.
С трудом сохраняя обычную невозмутимость, Грэхем взял со стола записи Уэбба.
– Благодарю, доктор. Вы нам очень помогли.
– Обращайтесь ко мне без всяких колебаний, если я хоть чем-нибудь смогу быть вам полезен, – сказал Фосетт. – И если вы в конце концов выясните причину странного состояния Уэбба, мне было бы интересно узнать подробности.
– Последовал короткий смешок, скорее холодный, нежели примирительный. – Компетентный анализ каждой галлюцинации вносит ценный вклад в понимание общей картины.
Они сразу же отправились в обратный путь. Единственный раз за всю дорогу Воль нарушил напряженное молчание, сказав:
– В пору подумать, что среди ученых, которые слишком много шевелили мозгами, распространилась эпидемия временного помешательства.
Грэхем хмыкнул, но ничего не ответил.
– Гениальность вообще сродни безумию, – продолжал Воль, явно намереваясь развить свою теорию. – К тому же знание не может расти безгранично. Кое-кто из лучших умов неизбежно должен выйти из строя, пытаясь объять необъятное.
– Никто из ученых и не пытается объять необьятное. Ни один мозг не способен вместить такую уйму знаний. Вот почему каждый ученый, являясь специалистом в своей области науки, может быть сущим профаном в том, что выходит за пределы его научных интересов.
Настала очередь Воля хмыкнуть. Он целиком сосредоточился на дороге – что, правда, никак не сказалось на его манере брать повороты – и до самого дома, где жил Грэхем, не проронил ни слова. Там он высадил своего пассажира и, бросив: «До завтра Вилл», – умчался прочь.
Утро было ясным, как символ нового дня, несущего новые открытия. Грэхем стоял перед зеркалом, деловито жужжа электробритвой, когда зазвонил телефон. На экране возникло лицо незнакомого юноши.
– Мистер Грэхем? – спросил он, разглядывая собеседника.
– Он самый.
– Я из Смитсоновского института, – сказал юноша. – Вчера, поздно вечером, мистер Гарриман хотел вам кое-что сообщить, но не застал дома.
– Я был в Олбани. Что он хотел мне сказать?
– Мистер Гарриман просил вам передать: он связался со всеми информационными агентствами и выяснил, что за последние пять недель они опубликовали сообщения о смерти восемнадцати ученых. Семь из них – иностранцы, одиннадцать – американцы. Это раз в шесть выше среднего уровня – ведь информационные агентства редко подводят итоги больше, чем за месяц.
– Восемнадцать! – Грэхем так и впился взглядом в лицо собеседника. – А имена у вас есть?
– Есть, – юноша стал диктовать.
Грэхем быстро записывал фамилии и страны, где проживали покойники.
– Что-нибудь еще, сэр?
– Передайте, пожалуйста, мою благодарность мистеру Гарриману. Пусть он позвонит мне в офис, когда ему будет удобно.
– Хорошо, мистер Грэхем, – юноша отключился, оставив Грзхема в глубокой задумчивости.
Восемнадцать!
На другом конце комнаты мелодично прозвенел гонг приемника теленовостей. Подойдя к нему, Грэхем снял крышку с экрана, который у его аппарата был настроен на прием новостей газеты «Нью-Йорк Сан». Первый утренний выпуск «Cан» медленно поплыл по экрану. Грэхем машинально следил за заголовками, но мысли ем витали где-то далеко. Однако вскоре его взгляд снова сосредоточился, к нему вернулась обычная собранность На экране появились слова:
СМЕРТЕЛЬНЫЙ ПРЫЖОК УЧЕНОГО
Вчера вечером профессор Сэмьюэл К. Дейкин, пятидесятидвухлетний физик, проживающий на Уильям стрит, влетел на своем спортивном гиромобиле на рампу главной развязки со скоростью более ста миль в час и разбился насмерть.
Репортаж занимал две колонки и содержал фотографию места катастрофы, несколько упоминаний об «ушедшем от нас гении» и сообщение о том, что полиция выясняет причину трагедии. Заканчивался он словами: «Начиная со вчерашнего утра, это уже третий смертельный случай среди нью-йоркских ученых. 0 кончине профессора Уолтера Мейо и доктора Уэбба. мы подробно сообщали в нашем вчерашнем выпуске».
Грэхем извлек из ящика автоматического записивающего устройства фотокопию вечернего выпуска «Сан». Репортажи о случаях с Мейо и Уэббом были помещены рядом. Первый озаглавлен «МЕЙО ПАДАЕТ С МАРТИНА», второй – «ЕЩЕ ОДИН УЧЕНЫЙ МЕРТВ». Оба сообщения были весьма поверхностны и не содержали ничего нового, кроме того, что «полиция ведет расследование».
Как раз в этот момент появился Воль. Он ворвался в квартиру, как вихрь Глаза его сверкали. От выпуска «Сан» он отмахнулся, отрывисто бросив:
– Уже видел.
– Что это ты сам не свой?
– Все мои подозрения, – он сел, тяжело дыша. – Не только ты подвержен подозрениям. – Он перевел дух, виновато улыбнулся, еще раз вздохнул. – Получены результаты вскрытия. Оба – и Мейо и Уэбб – накачаны зельем до бровей.
