Стивен Кинг - Двери Между Мирами
Примерно часа через три, когда луна уже спускалась с небосклона, он наконец отключился.
Детта в ту ночь больше не кричала – то ли потому, что Роланд напугал ее, то ли потому, что хотела сберечь голос для будущих сигналов тревоги, а может быть – может быть, не более того – потому, что Одетта услышала стрелка и осуществила контроль, о котором он ее просил.
В конце концов заснув, Эдди пробудился вялым и неотдохнувшим. Уповая на чудо, он поглядел в сторону кресла: пусть там будет Одетта, Боже, прошу Тебя, пусть сегодня утром это будет Одетта…
– С добрым утречком, лебедь белый, – сказала Детта, по-акульи ухмыльнувшись. – Я уж думала, до обеда продрыхнешь. А это нельзя, верно? Против факту не попрешь: нам еще не одну милю отмахать надо, ага? Ага! И сдается, рвать пупок тебе придется, да, можно сказать, единолично – тот-то, другой чувак, у которого зенки как у ведьмака, все хиреет, как ни поглядишь, вот что я тебе скажу – хиреет! Думаю, жратву переводить ему недолго осталось – хоть то чудное копченое мясо, что вы, белые, сундучите на случай побаловаться друг с дружкой, с огарками своими недомерочными, хоть что! Ну, погнали, беложопый! Детта не хочет, чтоб остановка была за ней. – Веки и голос женщины едва заметно дрогнули; Детта хитро скосила глаза на Эдди: – По крайности, с самого начала.
«Ты нонешний денек запомнишь, белый, – обещал этот хитрый взгляд. – Надолго запомнишь, ой, надолго. Факт».
В тот день они прошли три мили – может быть, чуть-чуть меньше. Кресло Детты опрокидывалось дважды: один раз – с ее легкой руки, которая опять медленно и неприметно подобралась к ручному тормозу и рванула его; во второй раз Эдди обошелся без посторонней помощи, чересчур сильно толкнув кресло, увязшее в одной из проклятых песчаных ловушек. Случилось это под вечер, и Эдди попросту запаниковал, подумав, что на этот раз не сможет вытащить его оттуда, не сможет – и все. Поэтому он поднатужился, дрожащими руками мощно толкнул кресло вверх и, естественно, перестарался. Детта кувырнулась, точно Шалтай-Болтай с пресловутой стены, и Эдди с Роландом немало потрудились прежде, чем вернули кресло в исходное положение. Работу они закончили как раз вовремя. Пропущенная у Детты под грудью веревка теперь туго затянулась на горле. Скользящий узел, умело завязанный стрелком, душил женщину. Лицо Детты приобрело странный синеватый оттенок, она была на грани обморока, и все равно продолжала с хрипом выдавливать из себя мерзкий смешок.
«Оставь ее, что же ты? – чуть не сказал Эдди, когда Роланд быстро наклонился, чтобы ослабить узел. – Пусть удавится! Не знаю, хочется ли ей ухандокать себя, как ты говорил, зато ухандокать нас ей хочется наверняка… ну так брось ее, пусть!»
Потом он вспомнил Одетту (хотя их свидание было таким кратким и казалось таким далеким, что воспоминание о нем уже начинало тускнеть) и подался вперед, помочь.
Стрелок нетерпеливо оттолкнул его одной рукой.
– Двоим места нет.
Когда веревку распустили и Владычица принялась жадно хватать ртом воздух (выталкивая его обратно взрывами злого смеха), Роланд обернулся и критически посмотрел на Эдди.
– Думаю, пора делать привал на ночь.
– Чуть попозже. – Эдди почти молил. – Я могу пройти еще немного.
– Факт! Он вона какой крепкий парняга! Такой и мокрощелку стервозную оттараканит, и еще сил хватит, чтоб вечерком тебе по первому классу отсосать, огарок белый!
Она по-прежнему наотрез отказывалась есть; лицо постепенно превращалось в сплошные углы и обводы. Глаза сверкали из все больше углублявшихся глазниц.
Роланд не обращал на нее абсолютно никакого внимания, пристально изучая Эдди. Наконец он кивнул.
– Немного – да. Но только немного. Далеко не пойдем.
Двадцать минут спустя Эдди и сам объявил: шабаш. Ему казалось, что руки у него превратились в желе.
Они уселись в тени камней. Кричали чайки, возвращался прилив, а они ждали, чтобы солнце село и гигантские омары, появившись на берегу, начали свой тягостный перекрестный допрос.
Понизив голос так, что Детте было не услышать, Роланд объяснил Эдди, что у них, кажется, кончились боевые патроны. Эдди чуть крепче сжал губы, и только. Роланд остался доволен.
– Придется тебе самому размозжить голову одному из них, – сказал Роланд. – Я слишком слаб, чтобы управиться с достаточно большим для такого дела камнем… и не промазать.
Теперь настала очередь Эдди внимательно приглядеться к собеседнику.
То, что он увидел, ему совершенно не понравилось.
Роланд отмахнулся от его испытующего взгляда.
– Не беда, – сказал он. – Не беда, Эдди. Что есть, то есть.
– Ка, – сказал Эдди.
Стрелок кивнул и бледно улыбнулся.
– Ка.
– Кака, – сказал Эдди. Они переглянулись и рассмеялись. Казалось, хриплые звуки, срывавшиеся с губ стрелка, удивили и даже слегка напугали его. Смеялся он недолго. Когда смех смолк, у Роланда сделался отчужденный и унылый вид.
– Чего ржете? Надо понимать, сумели наконец наиграться друг с дружкой? – хриплым, срывающимся голосом крикнула им Детта. – А трахаться когда начнете? Вот чего мне охота поглядеть! Ваш потрах!
Эдди убил омара.
Детта, как и раньше, есть отказалась. Демонстративно съев пол-куска у нее на глазах, вторую половину Эдди протянул ей.
– Не-е! – сказала она. Глаза у нее зажглись, в них заплясали искры. – ХРЕН-ТО! Ты натолкал отравы в другой конец. Который силишься впарить мне.
Без лишних слов Эдди взял остаток мяса, положил в рот, прожевал и проглотил.
– Ничего не значит, – угрюмо сказала Детта. – Отцепись, сволочь белопузая.
Эдди отцепляться не собирался.
Он принес ей другой кусок.
– Разорви пополам сама. Отдашь мне любую половину. Я ее съем, потом ты съешь остальное.
– Меня на ваши штучки не подловишь, мистер Беложопый. Раз я сказала – отзынь, стало быть, я это и имела в виду. Отзынь.
Ночью Детта молчала… но наутро все еще была тут как тут.
За день они прошли всего две мили, хотя Детта не старалась опрокинуть кресло. Быть может, подумал Эдди, она становится слишком слаба для попыток саботажа. Или же поняла, что в них, собственно, нет необходимости. Сходились воедино три роковых фактора: усталость Эдди, ухудшающееся состояние Роланда и наконец начавшиеся после бесконечных дней однообразия изменения пейзажа.
Песчаные западенки теперь попадались реже, но это было слабое утешение. Земля пошла комковатая, все больше напоминавшая убогое неудобье и все меньше – песок (местами росли пучки бурьяна; при взгляде на них возникало такое чувство, будто им стыдно, что они здесь). Из этого странного сочетания песка с землей выступало великое множество крупных камней, и Эдди обнаружил, что лавирует, объезжая их, так же, как раньше лавировал с креслом Владычицы среди песчаных ловушек. Он понимал: довольно скоро прибрежного песка не останется вовсе. Медленно, но верно приближались холмы, бурые и унылые. Между холмами вились лощины. Эдди чудилось, будто это зарубки, оставленные тупым топором некоего неуклюжего великана. Вечером, уже засыпая, он услышал наверху, в одном из таких ущелий, нечто, схожее с пронзительным визгом очень крупной кошки.
Полоса прибрежного песка казалась бесконечной, но юноша постепенно начинал сознавать: предел у нее все-таки есть. Эти разрушенные дождями и ветрами холмы намеревались где-то впереди попросту вытеснить ее, свести на нет, строем прошагать к морю и войти в него – быть может, чтобы стать сперва своего рода мысом или полуостровом, а затем цепочкой островов архипелага.
Это тревожило его, но состояние Роланда тревожило его больше.
Теперь стрелок не столько сгорал в лихорадке, сколько словно бы таял, исчезал, становился прозрачным.
Опять появились багровые полосы, безжалостно поднимавшиеся по внутренней стороне правого предплечья к локтю.
Последние два дня Эдди непрерывно смотрел вперед, щурясь в надежде разглядеть вдали дверь – ту самую волшебную дверь. Последние два дня он ждал возвращения Одетты.
Ни дверь, ни Одетта не появлялись.
Вечером – Эдди уже засыпал – его посетили две страшных мысли (так иногда за явным смыслом анекдота кроется второй, тайный):
Что, если никакой двери нет?
Что, если Одетта Холмс мертва?
– Проснись и пой, козел драный! – Надтреснутый, визгливый голос Детты вырвал Эдди из небытия. – Кажись, теперь остались только ты да я да мы с тобой, ягодка. Сдается мне, дружок твой, наконец, приказал долго жить. Небось, уж черта в пекле в жопу дерет.
Эдди посмотрел на Роланда, калачиком свернувшегося под одеялом, и на один ужасный миг подумал, что стерва права. Потом стрелок пошевелился, издал сиплый стон и, шаря по земле руками, принял сидячее положение.
– Е-мое, вы гляньте! – Детта так много визжала и вопила, что теперь голос у нее временами почти полностью пропадал, превращаясь в неясный шепот сродни посвисту зимнего ветра под дверями. – А я думала, начальник, ты дал дуба!
