Эрик Рассел - Ближайший родственник
– Ты откуда?
– С Земли.
– Как сюда попал?
Лиминг вкратце поведал ему свою историю.
– Как дела на фронте?
– Мы медленно, но верно тесним их. Но до окончательной победы еще далеко.
– Ты думаешь, война протянется еще долго?
– Не знаю. Трудно сказать. – Лиминг с любопытством разглядывал собеседника. – А ваша команда как здесь оказалась?
– Мы не военные. Штатские колонисты. Наше правительство послало передовые отряды, одних мужчин, на четыре новых планеты, принадлежащие нам по праву первооткрывателей. Всего двенадцать тысяч человек. – Ригелианин промолчал, внимательно огляделся, примечая, где находятся тюремщики. – Сообщество бросило на нас войска. Это случилось два года назад. Все закончилось очень быстро. Мы не ждали нападения и были почти безоружны. Мы даже не знали, что идет война.
– И они снова захапали ваши четыре планеты?
– То-то и оно. Еще и поиздевались над нами всласть.
Лиминг понимающе кивнул. Циничный и безжалостный захват – вот первопричина той страшной войны, которая распространилась теперь на большой участок галактики. На одной из планет колонисты оказали героическое сопротивление и все до одного погибли. Возмущенные этой бойней союзники нанесли ответный удар и теперь успешно теснили противника.
– Ты сказал – двенадцать тысяч. Где же остальные?
– Раскиданы по тюрьмам, вроде этой. Ты, конечно, выбрал отменную каталажку, чтобы пересидеть войну. Сообщество сделало эту планету своей главной тюрьмой. Она вдали от зоны боевых действий, навряд ли ее вообще обнаружат. Туземцы мало годятся для космических войн, зато вполне сойдут для того, чтобы охранять пленных. Они спешно строят огромные тюрьмы по всей планете. Если война затянется, эта космическая каталажка будет набита под завязку.
– Так ваша компания загорает здесь уже два года.
– Да, а кажется, что уже десять.
– И вы что же, ничего не предпринимали, чтобы смыться отсюда?
– Ничего особенного, – согласился ригелианин. – Но и этого было достаточно, чтобы расстреляли сорок человек.
– Сочувствую, – искренне сказал Лиминг.
– Не бери в голову. Я прекрасно понимаю, каково тебе. Первые недели – самые тяжелые. Одна мысль, что тебя посадили на веки вечные, может свести с ума, если не научиться воспринимать ее философски. – Он огляделся и заметил здоровенного охранника, несущего караул у дальней стены. – Пару дней назад этот лживый боров хвастал, что на планете уже двести тысяч заключенных, и еще добавил, что через год их будет два миллиона. Надеюсь, что он до этого не доживет.
– Я отсюда свалю, – сказал Лиминг.
– Как?
– Пока не знаю. Но все равно свалю. Не гнить же здесь заживо. – Он с надеждой ожидал чего-то от собеседника – например, что и другие чувствуют то же самое, или, может быть, едва уловимого упоминания о грядущих переменах, намека, что и он сможет принять в них участие.
Поднимаясь, ригелианин пробормотал:
– Что ж, желаю удачи. Тебе понадобится много сил.
Так ничего и не открыв, он засеменил прочь.
Раздался свисток, охранники заорали:
– Меро, фаплапы! Амаш!
На этом все закончилось.
Следующие четыре недели Лиминг часто беседовал с тем же ригелианином и с двумя десятками других, получая от них кое-какие отрывочные сведения. Но все они становились странно уклончивы, стоило ему поднять вопрос об освобождении. Они были дружелюбны, даже сердечны, но неизменно держали рот на замке.
Однажды, беседуя с одним из них, Лиминг спросил:
– Почему нужно обязательно разговаривать со мной украдкой и шепотом? Ведь охранникам, похоже, до лампочки, когда вы болтаете между собой.
– Тебе еще не устраивали перекрестного допроса. Но если они заметят, что мы слишком много с тобой разговариваем, то постараются вытянуть из тебя все, что мы сказали, и будут особенно интересоваться, не хочет ли кто-нибудь устроить побег.
Лиминг сразу же ухватился за милое ему слово.
– Да ведь побег – как раз то, ради чего стоит жить. Если кто-то хочет попытаться, я, быть может, смогу помочь. Я опытный космолетчик, а это что-то да значит!
Но собеседник сразу же охладил его пыл.
– Ничего не выйдет.
– Но почему?
– Мы в этой каталажке уже давно и усвоили многое из того, чему тебе еще только предстоит научиться.
– Например?
– Мы заплатили тяжелую цену за то, чтобы узнать – попытка побега проваливается, когда о ней знают слишком многие. Какая-нибудь подсадная утка обязательно выдаст. Или найдется самовлюбленный болван, который все испортит, начав в неподходящий момент.
– Но ведь я-то не подсадная утка и не болван? Я не такой кретин, чтобы самому отрезать себе путь к свободе.
– Так-то оно так, – согласился ригелианин. – Да только заключение диктует свои, особые условия. Вот одно твердое правило, которое мы здесь ввели: план побега – исключительная собственность тех, кто его задумал, и только они могут осуществить попытку, используя свой метод. Больше никому об этом не сообщают. И никто ничего не знает, пока не начнется заваруха. Секретность – это тот защитный экран, который потенциальные беглецы должны поддерживать изо всех сил. И они ни на миг не позволят ни единой душе заглянуть в него, даже землянину, даже опытному космолетчику.
– Значит, я сам по себе?
– Боюсь, что так. Ты в любом случае сам по себе. Мы спим в общих бараках, по пятьдесят человек в каждом. А ты один в своей камере. Ты ничем не сможешь нам помочь.
– Что ж, тогда я распрекрасно помогу себе сам! – сердито бросил Лиминг.
На этот раз первым ушел он.
Он томился в неволе уже тринадцать недель, когда учитель преподнес ему сюрприз, можно сказать, фейерверк. Заканчивая урок, который отличался от других разве что особой тупостью Лиминга, учитель нахмурился и слегка подался вперед.
– Вам, вероятно, нравится рядиться в одежды идиота. Что же, по-вашему, я тоже идиот? Как бы не так! Меня не проведешь – вы усвоили гораздо больше, чем прикидываетесь. Через семь дней я доложу коменданту, что вы готовы к экзамену.
– Повторите, пожалуйста, – попросил Лиминг, изобразив на лице растерянность.
– Через семь дней вас будет допрашивать комендант.
– Меня уже допрашивал майор Клавиз.
– Это было на словах. А теперь Клавиз мертв и у нас нет никаких записей ваших показаний.
Дверь за ним захлопнулась. Принесли кашу и желтушный шматок какой-то жесткой дряни. Похоже, местный провиантский отдел прямо-таки одержим идеей доказать, что крысиные ляжки – вполне съедобная пища. Подошло время прогулки.
– Мне сказали, что через неделю меня пропустят через мясорубку.
– Не бойся, – успокоил его ригелианин. – Им ведь прикончить тебя – раз плюнуть. Их удерживает только одно.
– Что же именно?
– У союзников пленных тоже хватает.
– Да, но ведь чего не знаешь, того не жалеешь.
– Всем зангам придется крепко пожалеть, если перед победителями откроется перспектива обменять живехоньких пленников на сгнившие трупы.
– Вот тут ты прав, – согласился Лиминг. – Для такого случая было бы неплохо заиметь девять футов веревки и услужливо помахивать ею перед носом у коменданта.
– Было бы неплохо заиметь большую бутылку витков и пышную самочку, и чтобы она гладила меня по голове, – вздохнул ригелианин.
– После двух лет полуголодного существования тебя еще не оставляют такие мысли? Хотел бы я увидеть тебя в лучшей форме.
– Это так, мечты, – ответил ригелианин. Люблю помечтать о несбыточном…
Снова раздался свисток. Миновали часы напряженных дневных занятий. Снова миска эрзац-каши. Потом темнота и горстка звездочек, заглядывающих в зарешеченное оконце под самым потолком. Кажется, время остановилось – как будто и его обнесли высокой стеной.
Лиминг неподвижно лежал на скамье, а в голове роились бесконечные мысли. Ведь не может быть такого места, из которого нельзя выбраться. Немного силы и смекалки, времени и терпения – и выход обязательно найдется. Те бедолаги, которых застрелили при попытке к бегству, выбрали не то время и не то место, либо то время, да не то место, либо то место, но не то время. Или пренебрегли силой, положившись на смекалку – обычная ошибочка перестраховщиков. Или пренебрегли смекалкой, положившись на мускулы – ошибка беспечных.
Закрыв глаза, Лиминг тщательно взвесил ситуацию. Он в камере с каменными стенами, твердыми как гранит, и толщина их – никак не меньше четырех футов. Единственные отверстия – узкий проем, закрытый пятью толстыми стальными прутьями, да бронированная дверь, у которой постоянно несут караул охранники.
Что до него самого, то у него нет ни ножовки, ни отмычки, никаких инструментов – ничего, кроме затрапезной одежонки, в которой он тут загорает. Если разобрать скамейку на части, да еще умудриться сделать это неслышно, он станет обладателем нескольких деревяшек, дюжины шестидюймовых гвоздей и пары стальных болтов. Ничего из этого хлама не сгодится на то, чтобы открыть дверь или перепилить оконную решетку. А больше под рукой ничего нет.
