Эрик Рассел - Ближайший родственник
Когда новость дойдет до Клавиза, он примчится во весь опор и напомнит, что Лиминга ловят уже не в первый раз, а во второй. Ну и что, в конце концов, с ним сделают? Лиминг терялся в догадках. Ведь раньше он просто не давал им времени как следует развернуться. Навряд ли его сразу расстреляют. Если они достаточно цивилизованная публика, то сперва устроят перекрестный допрос, а потом засадят его в тюрягу. А если нецивилизованная – тогда откопают Клавиза или кого-нибудь из своих союзников, знающих язык Земли, и, не гнушаясь никакими жестокостями, вытянут из пленника все нужные сведения.
В те незапамятные времена, когда конфликты ограничивались одной-единственной планетой, существовало защитное средство, так называемая Женевская Конвенция. Она предусматривала организацию нейтральной инспекции лагерей для военнопленных, доставку им писем из дома и продуктовых посылок. Теперь ничего подобного нет. У пленника всего два способа защиты: собственные силы плюс слабое утешение, что соотечественники могут отыграться на захваченном в плен неприятеле. Причем второе – скорее мечта, нежели реальность. Ведь отыграться они смогут в том случае, если узнают, что с кем-то из своих в плену жестоко обращаются.
Время тянулось еле-еле. Караул сменялся уже два раза. Еще раз принесли поесть. Наконец он увидел, что за окном темнеет. Украдкой поглядывая в сторону единственного окна, Лиминг решил, что пытаться из него выскочить под прицелом двух ружей – чистое самоубийство. Маленькое оконце находилось так высоко, что в спешке через него не очень-то протиснешься. Как бы ему сейчас пригодился пистолет-вонючка!
Первейший долг пленного – смыться. Для этого придется с нечеловеческим терпением выжидать подходящий момент и, как только подвернется удобный случай, использовать его на всю катушку. Один раз это ему почти удалось, так почему бы вторично не попытать счастья? А если пути на свободу нет, нужно его изобрести.
Да, перспектива не из приятных. И, похоже, скоро она станет еще неприятнее. Знай он туземный язык или любой другой язык сообщества, он бы даже полиглота Клавиза заставил поверить, что черное – это белое. Беззастенчивая наглость имеет свои преимущества. Как знать, может быть, приземлившись, он сумел бы сладкими речами и безграничной самоуверенностью вместе с необходимой дозой нахальства заставить туземцев отремонтировать ему дюзы и даже пожелать счастливого пути, так что они даже и не заподозрили бы, что оказали услугу врагу. Сладкая мечта, но совершенно бесплодная… Он не умел болтать ни на одном языке Сообщества, что сразу же подрубало ее под корень. Даже младенца не уговоришь расстаться с погремушкой, если вместо слов будешь издавать нечленораздельное мычание. Но должен же быть какой-то шанс! Уж он ухватился бы за него сразу и обеими руками! Если, конечно, противник настолько глуп, чтобы такой шанс предоставить.
Оценивая стражников – так же, как когда-то взвешивал способности офицера, своих первых конвоиров и Клавиза, – Лиминг решил, что они навряд ли принадлежат к интеллектуальной элите Сообщества. Зато у них медвежья хватка и крокодилья злоба – как раз то, что надо, чтобы засадить человека в кутузку и гноить там до скончания веков.
Вот уж ничего не скажешь – прирожденные тюремщики.
Его продержали взаперти четыре дня, с регулярными интервалами доставляя еду и питье. Долгими ночами он спал вполглаза, часами думал и часто угрюмо взирал на своих невозмутимых стражей. Мысленно Лиминг уже изобрел тысячу планов освобождения, рассмотрел их и отверг. Большинство казались надуманными, фантастическими и нереальными.
Однажды он дошел до того, что попытался загипнотизировать охранников, неотрывно глядя на них, пока у самого глаза чуть не закрылись. На них это не произвело ни малейшего впечатления. Как все пресмыкающиеся, они обладали способностью сохранять неподвижность и тупо пялиться в пространство до второго пришествия.
На утро четвертого дня в комнату ввалился офицер, гаркнул «Амаш!» и указал на дверь. Его тон и манеры явно не отличались дружелюбием. По-видимому, кто-то распознал в госте неприятельского лазутчика.
Поднявшись, Лиминг вышел в сопровождении четырех охранников. Двое шли впереди, двое сзади; шествие замыкал офицер. На дороге их поджидал обитый сталью фургон. Лиминга впихнули в кузов и заперли дверь. Два охранника вскочили на заднюю подножку и вцепились в поручни. Третий сел в кабину к водителю. Путешествие длилось тринадцать часов, причем все это время пленник трясся в полной темноте.
Когда машина, наконец, остановилась, Лиминг уже изобрел новое, на редкость гнусное словечко. Он не преминул его выпалить, как только отворилась дверь.
– Хлюндик – энк! – заорал он.
– Амаш! – рявкнул охранник, не оценив вклад пленника в словарь бранных выражений, и бесцеремонно подтолкнул его в спину.
Лиминг неуклюже замаршировал из машины на землю.
Он успел увидеть высоченные стены на фоне ночного неба, а над ними – зарево ярких огней. Потом его провели в железные ворота и дальше, в просторную комнату, где его уже поджидало шестеро типов крайне мрачной наружности.
Один из шестерых подмахнул бумагу, которую вручил ему начальник конвоя. Когда стража вышла, закрыв за собой дверь, все шестеро недружелюбно уставились на пришельца.
Один из них что-то произнес начальственным тоном и знаками приказал Лимингу раздеться.
Лиминг тут же обозвал его хлюндиком вонючим, окопавшимся в тыловом болоте. Однако ничего хорошего из этого не вышло. Шестеро громил схватили его, мигом раздели догола и обыскали всю одежду, обращая особое внимание на швы и карманы. По ходу действия они продемонстрировали замечательную сноровку специалистов, которым уже не раз доводилось выполнять подобную работу и которые знали, что искать и где. Никто не проявил ни малейшего интереса к анатомии чужака, хотя он красовался перед ними в чем мать родила.
Наконец его пожитки положили в сторону, а одежду швырнули обратно. Пока Лиминг облачался, специалисты копались в его башмаках, что-то недовольно бурча. Оставив пленнику минимум, необходимый для того, чтобы прикрыть наготу, и на этом успокоившись, они выпустили его через заднюю дверь, провели по массивной каменной лестнице вниз и втолкнули в камеру. Стук захлопнувшейся двери прозвучал как удар судьбы.
Из ночной темноты в густо зарешеченное отверстие, расположенное под самым потолком, пробивался свет восьми звездочек и одной крохотной луны. Нижнюю часть оконца окрашивал слабый желтоватый отблеск наружного освещения.
Ощупью передвигаясь в темноте, он наткнулся на деревянную скамью, стоявшую у стены. Лиминг пошевелил ее – она подалась. Подтащив скамью к отверстию, он взобрался на нее, но выглянуть наружу так и не удалось: не хватало пары футов. Он возился с тяжелой скамьей, пока ему не удалось прислонить ее и стене под углом, потом осторожно поднялся на самый верх и приник к решетке.
С высоты сорока футов открывалось голое вымощенное камнем пространство, которое тянулось вправо и влево, насколько позволял видеть ограниченный обзор. Пространство замыкала гладкая каменная стена, возвышавшаяся до уровня его глаз. Вверху стена заострялась, образуя угол градусов в шестьдесят. Над ней на высоте десяти дюймов был туго натянут ряд гладкой, без шипов, проволоки.
Из невидимых источников, расположенных справа и слева, вырывались мощные лучи света, озаряя всю площадь между тюремным корпусом и наружной стеной, равно как и обширное пространство за ней. И никаких признаков жизни. Только стена, море света, да нависшая ночь с далекими звездами.
– Так, значит, я в тюрьме, – произнес Лиминг. – Ну, уж это ни в какие ворота!
Он спрыгнул на невидимый пол, и от этого легкого толчка скамья рухнула с оглушительным грохотом. Можно было подумать, что он раздобыл ракету и умчался на ней, пробив крышу. По коридору затопали, в тяжелой железной двери открылся глазок, через него брызнул луч света. В отверстии появился зрачок.
– Сач инвигия, фаплап! – гаркнул надзиратель.
Лиминг обозвал его плоскостопым толстозадым хлюндиком и добавил еще шесть слов – более старых, затертых от долгого употребления, но все еще достаточно выразительных. Глазок захлопнулся. Лиминг лег на жесткую скамью и постарался уснуть.
Через час он стал яростно дубасить в дверь и, когда глазок приоткрылся, выпалил:
– Сам ты фаплап!
Только после этого ему удалось заснуть.
Завтрак состоял из миски чуть теплой каши, напоминавшей перловку, и кружки воды. Подали еду с пренебрежением. Поглощая ее, Лиминг кривился от отвращения: она была еще хуже той мешанины, которой он перебивался, скитаясь в лесах. С другой стороны, тогда у него был не тюремный паек, а пропитание каких-то бедолаг-вертолетчиков.
Немного погодя к нему заявился тонкогубый субъект в сопровождении двух охранников. При помощи множества телодвижений посетитель объяснил, что пленнику надлежит освоить цивилизованную речь, более того, освоить ее срочно, в приказном порядке. Обучение должно начаться незамедлительно.
