Уитли Страйбер - Оборотни
И она опять его засекла.
Теперь уже было поздно! Люди поднялись. Он посмотрел на подвешенную к потолку лампу. Если они зажгут свет, то увидят его! В отчаянии он подтянулся на верхний этаж – вовремя же успел он это сделать! Тут же заскрипела выводившая на балкон раздвижная дверь, раздался шум шагов. Ее спутник-самец выглянул наружу, пахнув теплым, густым запахом своего тела. К счастью, благословенная слепота, присущая их виду, не позволила ему ничего толком увидеть. Эти бедные создания для восприятия пользовались только глазами: их нос, уши, кожа практически ничего не улавливали. Да, они действительно были самой легкой из всех добыч.
Когда мужчина вернулся в комнату и все опять погрузилось в темноту, он спустился в проход. Он встретился со своими сородичами с грустью в сердце: ведь он не выполнил задания, и она осталась жива. Но они знали, каким образом и ее можно было застигнуть врасплох.
Они были готовы к этому.
Глава пятая
Карл Фергюсон вернулся к себе. В пустых рабочих залах подвалов музея лишь на его столе светилась лампа. Через приоткрытую дверь виднелись расплывчатые контуры теней, отбрасываемых незавершенными выставочными экспонатами. Фергюсон держал на свету изготовленную им модель лапы.
Вот она. В сотый раз он повернул ее в руках, любуясь ее гибкостью и эффектностью. Затем положил на стол, снова взял и провел когтями по щеке. Какое великолепное оружие! Длинные пальцы, снабженные дополнительной фалангой. Чувствительная, широкая стопа. Когти острые как иглы. Почти… человеческая рука, – если не считать когтей, лапа имела ту же функциональную красоту, что и… смертоносная рука.
Внезапно он нахмурился. Что это? Ему вроде бы послышался легкий звук. Он рывком вскочил и пошел к выходу…
Там стояла коробка, в которой трепыхались на сквозняке перья.
– Я начинаю сходить с ума,– громко сказал он.
В пустой соседней комнате ему слабо отозвалось эхо.
Ученый взглянул на часы – девятнадцать ровно. Зимнее солнце уже зашло. Он устал, даже выбился из сил от этого дурацкого совещания в полиции и проделанной им в бешеном темпе работы по каталогизированию объектов. Новая выставка будет иметь громадный успех, она упрочит его положение в музее. Это была отличная идея насчет ее тематики – птицы Северной Америки…
Но как же классифицировать это… среди животных Северной Америки? Что ж все-таки это может быть, черт возьми?!
Инспекторы рассказали какую-то невероятную историю об оборотнях… и нашлись же по-настоящему суеверные люди. Ясно было только одно: они коснулись чего-то неведомого. Полиция в конечном счете поймает одного из этих существ, и тогда он его внимательно изучит. Судя по этой лапе, они должны быть крупными созданиями, побольше, чем волки. Возможно, килограммов на семьдесят. Даже в одиночку они могли быть очень опасными, но в стае… Это, несомненно, мутация волка. Они очень четко адаптированы к одному и тому же типу охоты. Их нельзя относить к лесным волкам в основном из-за размеров. В любом случае воспроизведенная им лапа говорила о том, что когда-то очень давно от эволюционного древа рода волков отделилась боковая ветвь, которая достигла очень высокого уровня развития.
Но почему тогда до сих пор не обнаружено их костных останков, образцов?
Тот факт, что в центральном роду волков выделился самостоятельный вид хищников, о которых наука ничего не знала, был настолько странным, что от этого в жилах стыла кровь.
И опять он вздрогнул. Ученый ясно слышал чье-то царапанье. На сей раз он отнесся к этому со всей серьезностью.
– Льюис,– позвал он, надеясь, что это совершает обход ночной сторож, проверяя освещение.– Это я, Карл Фергюсон.
Терпеливое, настойчивое царапанье не стихало… Кто-то упорно трудился над одним из подвальных окон, пытаясь его открыть.
Он посмотрел на муляж. А вдруг это они?
Он погасил лампу и закрыл глаза, чтобы побыстрее привыкнуть к темноте. Он стоял за своим столом, обливаясь потом и покачиваясь.
Царапанье прекратилось. Раздался легкий скрип. Поток ледяного воздуха снова всколыхнул перья в коробке. Затем послышался звук, напоминавший скольжение, и раздался глухой, как при падении, стук, за ним еще один.
Воцарилась тишина. Карл Фергюсон неподвижно выжидал с пересохшим от волнения горлом, сжимая в руках гипсовую модель.
– Кто там?
Внезапно электрический фонарик высветил лицо ученого.
– Здравствуйте, доктор,– громко произнес кто-то. – Сожалеем, что напугали вас.
– Однако, черт побери…
– Минуточку, минуточку, не кипятитесь. Мы сыщики и ведем расследование.
– Но, провались вы пропадом, что все это значит – вламываться сюда таким образом. Вы… вы меня напугали. Я думал…
– Что это они? – Уилсон нажал на ряд выключателей, и подвал залило жестким светом неоновых ламп.– Не мне осуждать вас за испытанный страх, доктор. Да здесь чудный уголок для привидений.
Бекки Нефф закрыла окно.
– Мы на самом деле искали вас, доктор. И мы были уверены, что найдем вас здесь. Поэтому и пришли.
– Но какого дьявола вы не прошли тогда через центральный вход? У меня до сих пор сердце скачет! Я еще никогда в жизни не боялся так, как сегодня.
– В таком случае вы можете легко представить, что испытываем мы, доктор. Мы в подобном напряжении находимся все время. Во всяком случае я. В отношении Уилсона не знаю.
Уилсон, не говоря ни слова, наблюдал за ними исподлобья.
– Но вы могли бы пройти нормальным путем. Я ведь не требую ничего невозможного, правда?
Он был разобижен и разгневан. Они не имели никакого права проникать таким образом в музей. Сразу видно, что полицейские! Им плевать на закон. Никто не позволил им нагонять на людей столько страха.
– Я считаю, что вы должны покинуть помещение.
– Нет, доктор. Нам необходимо потолковать.
Она сказала это тихо и мягко, но решительные манеры обоих заставили его нехотя отступить. Уилсон глубоко, в несколько приемов вздохнул, и Фергюсон внезапно осознал, насколько полицейский был напуган; напуган и обессилен.
– Тогда пройдемте в мой кабинет. Но я по-прежнему не понимаю, чего вы от меня добиваетесь.
Они притащили в небольшую комнату стулья. Фергюсон заметил, что его посетители разместились таким образом, чтобы со своих мест иметь возможность обозревать большую часть рабочего зала.
– Эти окна так просто открыть,– процедил сквозь зубы Уилсон.– Пара пустяков.
– Но есть же сторожа.
– Да, и мы в этом убедились.
– Так что вам угодно?..
Уилсон не ответил. Инициативу в свои руки взяла Бекки.
– Мы не пришли бы сюда, если бы не безысходность нашего положения,– спокойно обратилась она к Фергюсону. – Мы знаем, что вам больше нечего сказать о фактической стороне дела. Нужно другое. Мы хотели бы знать ваши теоретические соображения на этот счет, доктор.
– Все что угодно, но чтобы это помогло нам сохранить жизнь,– добавил Уилсон.– А в нынешней ситуации, поверьте, это не так легко сделать.
– Почему?
Бекки, игнорируя его вопрос, продолжила:
– Попытайтесь представить себе, доктор, чего добиваются эти создания, если они такие, какими мы их описали.
– Инспектор Нефф, я не могу сделать этого. Это даже не гипотеза. Это чисто абстрактное размышление.
– Пожалуйста, доктор.
– А если я ошибаюсь? И если введу вас в еще большее заблуждение? Неужели вы не видите, какой риск это влечет за собой? Я не могу громоздить теории на основании беспочвенной идеи. Я же ученый!
Бекки в отчаянии – и отнюдь не притворном – смотрела на него. Уилсон, не упуская ни слова из разговора, настороженно вглядывался в длинный ряд темных окон в дальнем конце зала. В мертвящей ночной тиши и выключенные из привычной обстановки, они, все трое, сидели сейчас лицом друг к другу; он был вынужден отбросить свои личные проблемы и признать очевидное: оба копа нуждались в помощи, но оказать им ее он был не в состоянии.
Разве что… ведь зачастую ученые даже не представляют степень невежества других людей.
– Все, что вы нам скажете, может оказаться для нас полезным, доктор,– продолжала настаивать Бекки, стараясь говорить максимально спокойно и любезно.– Почему вы отказываетесь говорить о том, что так хорошо знаете?
– О чем, например?
– Ну хотя бы о чувстве обоняния. Насколько сильно оно развито и что мы можем сделать, чтобы сбить их со следа?
– Ну диапазон здесь достаточно широк. У ищейки чутье может быть развито в семь-восемь раз сильнее, чем у терьера…
– Расскажите об ищейках,– попросил Уилсон.– Причем, о самых классных.
– Нос ищейки – это совершенно необыкновенный орган. У нее обонятельные нервы сконцентрированы не только собственно в нем – хотя нос и остается наиболее чувствительным органом– но и рассыпаны по всей морде. На обонятельной слизистой оболочке ищейки может находиться до ста миллионов воспринимающих точек. У терьера – двадцать пять миллионов.– Он посмотрел на Бекки, спрашивая ее взглядом, могут ли подобные сведения им в чем-то помочь.
