Эрнст Гофман - Собрание сочинений. Том 1
(Рубит мечом по шатру, шатер распахивается, Килиан спросонок приподнимается с ложа.)
Килиан. Что за крик? Что за шум? Кто это тут разбушевался? Кто, черт возьми, посмел нарушить самый мой сладкий сон? Если это опять ты, советник, то на сей раз, будь ты неладен, я тебя…
Амандус. Нет, это я! Отмщение Бландины, что нашло тебя и убьет! Выходи на бой!
Килиан. О господи, что за шутки! Какое отмщение, какой еще бой! Завтра утречком все добром уладится. Завтра, завтра, сын мой!
Амандус. Выходи, жалкий, трусливый злодей, или я прикончу тебя на твоем ложе!
Килиан. Ну-ну, к чему такая спешка? (Встает и выглядывает из шатра.) Как? Это ты-то, мальчонка, сопляк несчастный? Ты — со мной сражаться? Да супротив тебя я даже свой охотничий нож доставать не буду, я тебя столовой вилкой подцеплю!
Амандус.
Твоих насмешек не боюсь нимало!
Не много силы в том, в ком много сала.
Так выходи же, коль вооружен,
Еще посмотрим, кто из нас смешон.
Килиан выходит из шатра с огромной вилкой и движется на Амандуса, Амандус взмахивает мечом, и в тот же миг голова Килиана с глухим стуком падает наземь, а туловище опрокидывается за кулисы.
Труффальдино (выскакивая с факелом). Ура! Ура! Победа! Полный триумф! Перекинулось его величество, голова с плеч — и готово! Как верный оруженосец, я первым делом хватаю королевскую голову — и со всех ног в город — прямо во дворец! Там я ору что есть мочи — Бландиночка, конечно, вскакивает со своих перин — все ликуют — придворные музыканты срочно до блеска начищают свою позеленевшую медь и на всю округу трубят с городских башен гром победы, а канониры в кромешной тьме ползком нашаривают запальные шнуры и бабахают из всех орудий, какие еще остались в городе. (Поднимает голову Килиана и видит, что это всего лишь болванка для шляп.) Но что это? Ни капли крови? Бесценный наш герой! Ваше будущее величество! Взгляните вот то, что называется пустая голова. Воистину, этот Килиан, очевидно, ведет свою родословную из лавки какой-нибудь швеи. Всего-то лишь шляпная болванка, у которой сразу же отросло королевское туловище, едва к ней приложили диадему.
Амандус (глядя на болванку).
Предчувствие меня не обмануло:
Пустышкой оказался Килиан.
Ни искры жизни, ни кровинки крови,
Лишь чучело, лишь пустотелый жупел,
Которому обманный внешний отсвет
Обличие живого существа
Придал некстати. Так скала глухая
На звуки отдается гулким эхом,
И кажется, что говорит она.
Теперь же в прах повергнут мавр хвастливый
И, рассеченный молнией стальною,
Ничтожество, в ничто он обратился.
То тут, то там над лагерем мавров взметываются всполохи огня, слышны выстрелы, вопли, приглушенные крики. Mавры в панике бегут по сцене.
Мавры (пускаясь в бегство). Спасайся кто может! Король! Его величество лишились головы! Теперь мы пропали! Бежим! Бежим! Бежим!
Амандус.
Огнем сраженья небосвод объят!
Повергнут страшный враг, разбит и смят!
Бландина спасена! Спешим к народу!
Отпразднуем спасенную свободу!
(Собирается уйти, но сталкивается с Бригеллой.)
КАРТИНА ДЕВЯТАЯБригелла. Все удалось! Покуда вы, мой дорогой, занимались тут снятием головы с килианских плеч, я со своими верными воинами пробрался в неприятельский лагерь и подпалил его со всех концов, какие только в этой кромешной тьме возможно было отыскать. Лоточники в Омбромброзии теперь недели две могут торговать копченым мавританским мясом. Десять моих лучших стрелков, возглавив десять каре моих славных полков, творили чудеса храбрости; каждый по десять раз успел перезарядить ружье, и каждая из десяти пуль сразила по десять тысяч мавров, так что мы их поубивали куда больше, чем вообще было в лагере. Уличные мальчишки в Омбромброзии вовсю раззвонили о нашей победе, и принцесса Бландина вместе со всей придворной свитой уже вышла к городским воротам, чтобы оказать нам, двум героям, достойные почести. А посему спешите со мной, дорогой коллега, дабы положить голову Килиана к ее ногам. (Уходит вместе с Амандусом.)
Труффальдино.
Я ж поделю покуда без обмана
С самим собой наследство Килиана.
(Ныряет в шатер Килиана.)
КАРТИНА ДЕСЯТАЯТоржественный победный марш. Входят принцесса Бландина, Панталоне, Амандус, Бригелла, придворные, свита, омбромброзское воинство, народ.
Бландина.
Сбылись надежды, и развеян мрак,
Огнем и сталью изгнан подлый враг.
Разбиты неприятельские орды,
Мой край родной зарю встречает гордо!
Воистину, ты послан мне судьбой,
Амандус, о, отважный мой герой!
Меня спасая, проливал ты кровь
И тем завоевал мою любовь.
Ты отстоял в бою мою корону,
А потому — всех ближе будешь к трону!
Панталоне. О, сладкий миг! Кто бы мог подумать, отходя ко сну, что еще среди ночи мы будем здесь, под открытым небом, праздновать победу! На радостях я влез правой ногой в левую туфлю и впопыхах натянул халат наизнанку, что объяснимо лишь взрывом патриотических чувств и потому, надеюсь, извинительно. Что ж, вскорости, хвала небу, у нас будет веселая свадьба!
Снова звучит марш, все, кроме Бригеллы, уходят.
Бригелла. Вот так всегда: счастливчик уводит домой невесту! Он, видите ли, кровь за нее проливал — это Бландина так говорит. Да если бы он не поцарапал большой палец, когда салютовал принцессе мечом, в нем бы и сейчас было бы ни кровинкой меньше, чем прежде! Воистину, кого счастье ищет — того оно и во сне найдет. Во всяком случае, Амандуса оно сегодня ночью отыскало, хоть он тут совершенно ни при чем. Если бы я не подпалил вражеский лагерь, если бы не десять лучших моих стрелков, если бы… Не знаю, не знаю. (Уходит, недовольно бурча.)
Труффальдино (выходит из шатра с короной, скипетром, трубкой Килиана и прочим и с энтузиазмом восклицает).
Мой господин меня приблизил к трону!
Тем выгоднее я продам корону!
(Спешно уходит.)
Занавес. Конец первого действия.Необыкновенные страдания директора театра
Предисловие
Лет двенадцать назад[19] с издателем этих записок стряслось почти то же, что с известным зрителем, господином Грюнхельмом, в «Мире наизнанку» Тика[20]. Злой рок того бурного времени вытолкнул его из партера, где он было с удобством расположился, и вынудил решиться на прыжок хоть и не до самых подмостков, но все же до оркестровой ямы, до дирижерского места…
На этом месте он с довольно близкого расстояния наблюдал удивительный мирок, открывающийся за кулисами и занавесом, и эти наблюдения, но главным образом сердечные излияния одного очень славного директора театра[21], с каковым он познакомился в южной Германии, дали материал для беседы двух директоров, которую он написал уже тогда, еще до своего обратного прыжка в партер[22], и в самом деле им совершенного.
Часть этой публикуемой ныне полностью беседы была напечатана в здешнем «Драматургическом вестнике», почившем в бозе некоторое время назад. Вышеупомянутый издатель просит тебя от всей души, о любезный читатель, не искать в этой беседе глубоких, ученых дискуссий о театральном искусстве, а принять всякие попутные замечания, всякие намеки насчет театрального дела в целом, как раз в беседе-то обычно и возникающие, а также иные, пожалуй, слишком вольные шутки, прокравшиеся на эти страницы, благосклонно и невзыскательно.
Совершенно напрасный труд, дорогой читатель, подыскивать образам, навеянным давно прошедшим временем, оригиналы в нынешнем ближайшем окружении. От этих усилий погибла бы вся непредвзятость, на которую издатель особенно уповает.
Берлин, октябрь 1818
Э.-Т.-А.ГофманВ день святого Дионисия, то есть девятого октября, в одиннадцать часов утра, в «Венце из руты», знаменитой гостинице еще более знаменитого вольного имперского города Р., всё словно вымерло. Лишь один-единственный приезжий, не слишком высокого роста пожилой человек, одетый в сюртук тончайшего темно-коричневого сукна, одиноко завтракал в углу гостиной. На его лице лежало выражение внутреннего покоя и мира, а во всей его осанке, в каждом его движении чувствовались непринужденность и благодушие. Он спросил старого французского вина и извлек из кармана некую рукопись. Ее он читал с великим вниманием и подчеркивал иные места красным карандашом, прихлебывая из наполненного стакана и прикусывая сухариками. То на устах его играла ироническая улыбка, то брови его мрачно хмурились, то он устремлял взгляд в вышину, словно что-то обдумывая про себя, то качал или кивал головой, словно отметая или одобряя ту или иную мысль. Как не принять было этого человека за писателя, который, вероятно, прибыл в Р. для того, чтобы вытащить на свет божий какое-нибудь свое произведение… Тишина, царившая в гостиной, была нарушена странным образом. Дверь распахнулась, и в комнату ворвался человек в новомодном сером сюртуке, шляпа на голове, очки на носу…
