Эрнст Гофман - Собрание сочинений. Том 1
Килиан. Поэт? Придворный поэт? Что он этим хочет сказать? Что это вообще такое?
Родерих.
Поэт — или «пиит» высоким штилем
То существо особого порядка!
В сиянье дивном, в красоте нездешней,
В таинственной потусторонней дымке
Все сущее поэту предстает.
Мирская жизнь, убога и скудна,
Пресна, скучна, бескрасочна, уныла
Ему явится в пестром полнозвучье.
Как в серебристом ручейка зерцале
Отражены цветы, деревья, небо
Так целый мир в магическом кристалле
Души поэта дивно отражен
И в ней струится зыбкими волнами,
Переливаясь тысячью огней.
Вот так и мне поэзия открылась.
Узрел мой взор таинственную дымку
Романтики, что мир преображает.
И ты, о сир, не Килиан ты вовсе,
Не грозный, всемогущий повелитель,
О нет! — ты лишь поэзии виденье,
Картина, что пригрезилась поэту,
Ты лишь…
Килиан (в неимоверном гневе его перебивая). Как? Ах ты, бесстыжий наглец! Это я-то не Килиан? Это я-то не грозный повелитель? Виденье! Какая-то картина? Мазня? Ложь и мошенство! Ну, я тебе сейчас покажу! (Изо всех сил лупит придворного поэта скипетром, тот пускается наутек с криками: «Помогите! Пощады! Беру все свои слова обратно! Я вовсе не поэт! Не пиит!» и т. д. Килиан преследует его до края сцены, потом, отдуваясь, возвращается.) Теперь — попомнит — как — называть — меня — виденьем! Советник! Ну-ка, оботри мне пот со лба!
Советник пытается это сделать, но вынужден встать на цыпочки, дабы дотянуться до лба Килиана, спотыкается и сталкивает корону с головы короля.
Килиан. Какой же ты, советник, все-таки увалень! Сущую малость для блага государства попросишь сделать — и то оплошает!
Балтазар. В таком случае, ваше величество, можете сами потрудиться на благо государства и утереть себе пот! (Кидает Килиану платок, который только что у него взял.)
Килиан. Ну, хорошо, и так годится. (Вытирает себе лоб, мавры снова водружают корону ему на голову.) А теперь я хочу отдохнуть от царских дел и по возможности отвлечься от завтрашнего торжественного въезда в Омбромброзию. Подать мне в шатер полдюжины доброго пива и полфунта хорошо нарезанного табаку! А ты, советник, давай-ка на боковую и смотри, завтра утром будь посообразительней! Спокойной ночи, вы, головорезы! (Попыхивая трубкой, уходит в шатер, полог которого запахивается за ним.)
Балтазар. Не будь наш Килиан таким честным малым, не будь у него, как у всех грубиянов, такое золотое сердце, черта с два я бы ему служил. (Уходит вместе с остальными маврами.)
ИНТЕРЛЮДИЯ ЗА СЦЕНОЙРежиссер. Господин машинист, звоните, пусть делают ночь.
Директор. Как так? Сейчас — ни с того ни с сего, — и вдруг ночь? Это нарушит сценическую иллюзию — ведь всего каких-нибудь десять минут назад поэт Родерих у нас завтракал.
Режиссер. Но в книге написано: «Ночь».
Директор. Значит, вздорная книга — пьеса написана супротив всех канонов театра. Это действие обязательно должно закончиться при свете дня, а уж следующее, с божьей помощью, может начинаться в темноте.
Режиссер. Могли бы прочесть пьесу раньше и заблаговременно внести необходимые изменения, дабы обеспечить сколько-нибудь вразумительную иллюзию. А сейчас играть надо.
Директор. Что? Мало того, что я, директор, ставлю пьесы, я еще должен их читать? Милейший! Я бы попросил впредь воздержаться от подобных вздорных советов! Хватит с меня забот с кассой и с выдачей жалованья, которое я каждую неделю аккуратненько заворачиваю в бумагу и каждый сверток надписываю. Не говоря уж о том, что я пишу программки, что, между прочим, входит в ваши обязанности, как и чтение пьес. Я-то сразу заметил, опять у нас сегодня новомодная, эстетическая пьеса, где вершки и корешки — все вперемешку, а ведь я уж сколько раз вам говорил: не надо мне ничего эстетического, никакой эстетики я на своей сцене не потерплю. И опять попадаются стихи, вы могли бы в лучшем виде переложить их в прозу, как я вам уже неоднократно приказывал. И вообще, господин режиссер, вы-то для чего здесь? Я вами крайне недоволен.
Режиссер. Но, дорогой господин директор, пьеса-то уже идет, что делать?
Директор. Ночь сейчас никак наступить не может, надо вставить еще парочку сцен, чтобы зритель успел позабыть завтрак, — пусть Килиан спокойно выкурит еще трубочку-другую.
Режиссер. Но, ради бога, какие еще сцены? Впрочем, я вот что придумал: одну мы с вами уже сами сыграли, дорогой господин директор, а теперь пусть выйдет кто-нибудь из труппы и произнесет нечто вроде пролога — ну, хоть бы и в середине пьесы, какая разница? — и принесет формальные извинения за автора, нарушившего сценическую иллюзию.
Директор. Да! Именно так! Но кого мы выпустим?
Режиссер. Лучше Адолара никого не найти.
Директор. Сейчас я его приведу.
На некоторое время возникает пауза, потом издали раздаются приближающиеся голоса.
Адолар. Не буду, ни за что я этого делать не буду!
Директор. Какой же вы, однако, упрямец! Послушайте, милейший, выручите меня из беды на этот раз — и я вас век благодарить буду. Записанный за вами штраф за самовольство в первой сцене мы зачеркнем, и вы получите талер прибавки еженедельно! Сами посудите, больше нельзя требовать от честного человека!
Адолар. Вообще-то вы грубиян похлестче мавританского короля, но, как я вижу, становитесь благородным человеком, ежели того требует выгода. Ну, ладно, будь по-вашему, сделаю что могу.
Режиссер (выталкивая его на сцену). На выход, на выход, дорогой коллега!
Адолар (выходит на сцену).
Многоуважаемые зрители,
Хотите ли вы, не хотите ли,
Но я умоляю вас, драгоценные,
Поверить, что день прошел между сценами.
Теперь у нас ночь настает понемногу,
Свершеньям великим давая дорогу.
Ведь автор пьесы, забыв про нас с вами,
Витает где-то за облаками
И крутит времени шестеренки
Шалой рукой озорного ребенка,
Определяя времени ход
Этак и так, как на ум взбредет.
Захочет — минута тянется час,
Захочет — столетья летят мимо нас.
Вот почему вдруг полночь настала,
Вражья орда уснула устало,
Дрыхнет-храпит и король Килиан,
Сном беспробудным в шатре обуян.
Господин машинист, делайте ночь!
Машинист звонит, и в театре становится несколько темнее, чем было прежде.
Адолар.
Видите, как вдруг стало темно?
Вы-то, конечно, все различаете,
Но басурманам, как вы понимаете,
Там, на сцене, не видно ни зги:
Грянул звонок — и ослепли враги,
Чтобы потом впотьмах, с перепугу
Шпагой махать, убивая друг друга.
Ну, вот, связал я действие вроде.
Теперь удаляюсь — герой на подходе.
(Уходит.)
КАРТИНА ВОСЬМАЯПоявляется Амандус с обнаженным мечом.
Амандус. Все вражье войско придавлено сном, как свинцовой гирей. Умолкла перекличка часовых, обхватив оружие бессильной рукой, они полегли в траве, и во сне им грезится, будто они не спят, будто они бодро держат пищали на изготовку, ходят взад-вперед и громким криком и пением не дают уснуть товарищам, — а они спят как убитые и только тяжко постанывают, с трудом шевеля непослушным языком. Бригелла со своими гвардейцами без помех проникнет в лагерь, но меня какой-то магической силой притянуло сюда. Здесь, где-то здесь должен быть шатер Килиана. Труффальдино! Зажигай факел!
Труффальдино (из-за сцены). Сей момент! Только если вы позволите, ваше геройское благородие, я вам отсюда, сверху посвечу. Такое живописное, романтическое освещение — оно, знаете ли, издали всегда гораздо лучше.
Вспыхивает далекbй отсвет факела, зажженного Труффальдино.
Амандус (узрев шатер Килиана).
А! Вот и шатер Килиана!
Злодея нужно пробудить от сна!
Пусть громовым раскатом прогрохочет
Сквозь сон его мой голос, и шатер
Как скорлупа личинки распадется,
Являя миру мерзкого червя,
Которому недолго жить осталось.
Эй, выходи, невежа мавританский!
Ты слышишь, как звенит булатный меч,
Готовый надвое тебя рассечь!
Вставай же! Смерть позорную свою
Изволь принять живьем — в честном бою!
(Рубит мечом по шатру, шатер распахивается, Килиан спросонок приподнимается с ложа.)
