Анатолий Маев - Генетик
Приподняв руками живот, профессор закинул ногу на ногу и откинулся назад. Зайцевский размышлял. Этот хитрый, расчетливый человек никогда не принимал скоропалительных решений и сейчас пытался найти тот единственный и, возможно, последний шанс, использовав который можно было бы заполучить результаты работ Ганьского по «синдрому попугая». Но больше профессор мечтал обладать секретом лечения, проводимого Аполлоном Юрьевичем. Надежды, которые Зайцевский возлагал на Марину, не оправдались, и никакой компенсации за те огромные деньги, которые он ей выплатил, получить не удалось.
— Когда он вернется? — прервав молчание, спросил профессор.
— Не знаю, Николай Сергеевич. Сказал лишь, что программа насыщенная, у него несколько предложений выступить с лекциями в университетах, но дал согласие только лондонскому. Обещал написать мне письмо. Наверное, задержится.
Было видно, как сильно Марина волнуется. Еврухерий не только слышал, но и ощущал ее дыхание. Космополит попросил у Макрицына тетрадь и остался весьма разочарован прочитанным текстом:
— Я же вас просил, Еврухерий Николаевич, каждое слово записывать, а не «собственную интерпретацию», которую я терпеть не могу. Пишите заново!
— Отстану от их разговора, — возразил Макрицын, на что получил странный ответ:
— Они вас подождут.
— Но я не помню в точности, — растерялся Еврухерий.
И тогда Семен Моисеевич повторил диалог слово в слово. Едва было записано последнее предложение, последовал вопрос Зайцевского:
— Почему ты думаешь, что задержится?
— Потому что взял с собой дневники. В первый раз за все годы, что мы живем вместе, — объяснила Марина свое предположение.
На столе профессора лежало все то, что Марина нашла в мусорной корзине, и фотоаппарат, которым делала снимки с листов, исписанных рукой Ганьского. Ясновидящий отразил наблюдение в тетради.
Толстяк поднялся и, скрестив на груди руки, стал прохаживаться по кабинету. Несколько раз вплотную подходил к Макрицыну и стоявшему рядом Семену Моисеевичу. Даже наступил космополиту на ногу, однако тот и виду не подал, словно не заметил, чем привел в изумление Еврухерия.
В это время один из лилипутов разбежался и с края стола проворно прыгнул на колени к Марине.
— Здравствуй, Велик! Играешь с ребятишками? — ласково поглаживая малютку по голове, спросила супруга Аполлона Юрьевича.
— Играю, черт бы побрал твоего мужа! — злобно ответил Велик. — Он же, негодяй, лечить меня отказался! Вот и прыгаю по турникам и перекладинам, как обезьяна африканская, вместо того чтобы на съезде выступать.
— Это же Велик! — не скрывая эмоций, вскрикнул Макрицын.
— Что вы говорите? — удивился Семен Моисеевич. — А я, признаться, никого из посторонних не заметил. Но если вы настаиваете на том, что Велик может быть с розовым бантом на голове, я соглашусь.
Макрицын перевел взгляд на Марину и увидел у нее на коленях… пушистую белую болонку с большим розовым бантом.
— Банальный обман зрения, Еврухерий Николаевич. Нередко от переутомления случается, — заметил космополит.
— Наверное, и впрямь показалось, — вздохнул ясновидящий.
А профессор и его гостья продолжали разговор.
— Не вижу смысла в нашем дальнейшем сотрудничестве, Марина, — вернувшись в кресло, констатировал Зайцевский. — За пять лет ты так и не смогла раздобыть материалы, которые меня интересовали. Я ни на сантиметр не приблизился к цели. Не представляю, как можно не найти то, что столько времени находится рядом с тобой на площади в каких-нибудь пятьдесят-шестьдесят квадратных метров.
— Самоуверенный тип! — с негодованием заметил Семен Моисеевич. — Терпеть не могу огульных обвинений! Надо его проучить.
Едва прозвучало последнее слово космополита, как на голову профессора рухнул полутораметровый портрет французского психиатра Крюанвиля, впервые описавшего «синдром попугая» в конце девятнадцатого века. Упав плашмя, картина не причинила вреда голове Николая Сергеевича, но ситуацию исправил вывалившийся из стены крюк, на котором висело произведение искусства. Толстяк, держась за затылок, вскочил с места, заорал и схватил со стола колокольчик. На раздавшийся звон быстро прибежала пожилая сотрудница, которой рассерженный ученый сделал выговор:
— Ингрид Францевна, как вы могли не заметить, что крепление расшаталось? А если бы меня убило? Идите и вызовите ремонтников!
Марина подняла с пола какой-то пыльный сверток и протянула профессору.
— Черт побери, — выругался Зайцевский. — Я его уже несколько лет ищу, а он, оказывается, за картиной был. Слава богу, что нашелся.
— Еще бы, там же взятка в десять тысяч долларов, которую ему одна противная гражданка дала, — прокомментировал Семен Моисеевич.
— Десять тысяч — одна пачка, — подметил Еврухерий, — а сверток большой.
— Так взятка в рублях, про доллары я для удобства сказал. Кстати, можно не записывать. И смотрите, что дальше произойдет.
— Извини, — обратился Зайцевский к Марине, — срочно надо переговорить…
Профессор снял трубку телефона и стал куда-то звонить. Выражение лица Николая Сергеевича делалось все более печальным.
— Это он в банки звонил, — пояснил Семен Моисеевич.
— Зачем? — удивился ясновидящий.
— Вы разве забыли, Еврухерий Николаевич, что в позапрошлом году новые денежные знаки выпустили? Звонил, чтобы узнать, можно ли на них старые обменять. Да только уже поздно. Стало быть, профессор бескорыстно улучшил жилищные условия той даме.
— Разве профессор психиатрии может жилищные условия улучшать?
— Одним росчерком пера, — усмехнулся «полуфранцуз-полуеврей». — Расписался под заключением, что проживающие вместе с ней в двушке-проходнушке отец, муж, четверо детей и сестра мужа страдают психическими заболеваниями, а потому нуждаются в дополнительной жилплощади, и они три квартиры получили. При том, что и сама хозяйка, и ее муж с дочерью абсолютно свежи на голову. А больше родственников у дамочки и нет. Квартиру же она у пьяницы задешево купила, когда узнала, что дом в плане на снос числится. Вообще-то у нее пятикомнатная на Каляевской, двести шестьдесят три метра, а тут еще три приобрела. Мерзкая бабенка. По швейной части специализируется.
— Откуда вы все это знаете? — засомневался Макрицын.
— Вы, Еврухерий Николаевич, выходит, не верите мне, ежели такие вопросы задаете? Обидно, смею заметить. Кстати, запишите: в Италии драконов нет. Даже в зоопарках! И умоляю вас передать мои слова Бобу Ивановичу. Для его общего развития, так сказать.
Еврухерий не понимал, о чем говорит космополит, но уточнять не стал, так как времени не было: возобновился диалог Зайцевского с Мариной.
— Надеюсь, ты понимаешь, что не в твоих интересах посвящать кого-либо в факт нашего сотрудничества? — спросил Зайцевский. И, получив согласие Марины, выраженное молчанием, продолжил: — Уйдешь от него или останешься?
— Не знаю, — ответила женщина. — Любит он меня.
— А ты его? — проявил чрезмерное любопытство профессор.
Марина задумалась, ища ответ скорее для себя.
Макрицын подробно записывал не только то, что слышал, но и то, что видел, а потому неожиданно заслужил похвалу от своего спутника.
— Нет, я его не любила. Только вид делала… — после долгой паузы ответила Марина. — Но и неприязни Аполлон у меня не вызывал. Да и к Евгению относился как к родному. Привыкла я к нему. Наверное, останусь.
Ясновидящий был потрясен, что не ускользнуло от Семена Моисеевича.
— Впечатляет, не правда ли, Еврухерий Николаевич? Надеюсь, понимаете теперь, чем должны помочь Аполлону Юрьевичу?
— Скажу, что его Марина хуже Фанни Каплан! — выпалил ясновидящий.
— Да нет, просто дайте Ганьскому прочитать ваши записи, когда вернетесь в свое время. И Залпу. Завтра в восемь часов утра ученый вас примет. Залп будет присутствовать. Постарайтесь не проспать!
— Ладно, поставлю будильник на шесть, — успокоил собеседника Еврухерий.
— Запишите мою просьбу и подчеркните, пожалуйста, — попросил космополит.
— Это нетрудно. Но только что Залпу-то передать? Для него ж ничего нет в тетради.
Осмелевший Еврухерий протянул руку, указывая в сторону стола.
Однако рука его снова, будто онемевшая, застыла на полпути. А в следующую секунду ясновидящий с широко открытыми глазами произнес на глубоком вдохе протяжное хриплое «а-а-а-а» и пошатнулся. «Полуфранцуз-полуеврей» поддержал и успокоил его:
— Ну-ну, Еврухерий Николаевич, нельзя же каждый раз так реагировать на смену обстановки… Не дай бог сорвете себе нервную систему.
— Где стол и Марина? — одними губами прошептал ясновидящий.
Космополит отпустил Макрицына и восторженно произнес:
— Великолепный стол! Палисандр. Авторская работа.
