Анатолий Маев - Генетик
Космополит отпустил Макрицына и восторженно произнес:
— Великолепный стол! Палисандр. Авторская работа.
— Стол другой, — чуть прибавил громкости Еврухерий.
— Ой, да какая разница? Ни за тот, ни за этот вас не приглашали, — справедливо заметил Семен Моисеевич. — Лучше присядьте и отдохните. У нас есть девять минут.
Ясновидящий обернулся, убедился в наличии стула и последовал совету. Семен Моисеевич переминался с ноги на ногу, Макрицын только сейчас заметил на космополите шорты и сапоги гусарского фасона.
— Почему вы не по-людски одеты? Прямо как клоун в цирке!
«Полуфранцуз-полуеврей» замечание воспринял совершенно спокойно:
— Я бы, конечно, мог обратить ваше внимание, Еврухерий Николаевич, на удивительно тонко подобранные цвета шнурков на ваших кедах или на длину ваших брюк, укороченных явно не мастером в ателье. Однако просто отвечу: в шортах мне удобно, и вентиляция превосходная, а сапоги же ношу из желания на гусара похожим быть.
— Понятно, — вяло произнес Макрицын. — Как же она так?
— Вы о ком, прощу прощения?
— О Марине, о ком же еще! Получается, она Аполлона обманывала.
— Именно так, Еврухерий Николаевич.
— Да как же он не видел ничего? — возмутился Макрицын.
Собеседник в шортах на вопрос ответил вопросом:
— Уж не хотите ли вы тем самым сказать, что сумели бы вывести Марину на чистую воду, будь она вашей супругой?
— Сумел бы, — уверенно подтвердил ясновидящий.
— Допустим. Но что же тогда вам помешало разоблачить Ангелину Павловну на начальной стадии отношений?
Макрицын недовольно посмотрел на собеседника:
— «Враг народа» она, что ли, раз ее разоблачать надо было? А вообще-то у нас с ней все хорошо шло, только я понять ее не сумел до конца… До сердца, так сказать, достать не смог — каждый раз что-то мешало.
— Бюстгалтер, может быть? — предположил Семен Моисеевич.
Макрицын не успел ответить — в комнате послышался слабый шорох.
— Вернемся к этой теме позже, — обронил «полуфранцуз-полуеврей». — Будьте готовы записывать, сейчас все начнется. Повернитесь к столу.
Макрицын выполнил указание. Сверху, посредине листа, он поставил заглавие: «В другом месте». И крупно пометил: «Про Залпа».
Шорох усилился и перешел в шум, который нарастал. Появились белые очертания дамы с легким желтым свечением вокруг. Стали вырисовываться силуэты других обитателей дома, определяться контуры мебели. Интенсивность и гамма цветов увеличивались, обозначились блики и тени, солнечные лучи экспериментировали с оттенками. Аура жилой квартиры, большой и просторной, воцарилась в пространстве и подтверждалась легким, не вызывавшим отрицательных эмоций поскрипыванием мозаичного паркета.
Первая фраза, которую сумел уловить ясновидящий, была необычна по своему содержанию: «А что материально вы можете дать ей? Надо у мужа спросить — как муж решит, так и будет». Слова были произнесены немолодым женским голосом, наполненным нотами повиновения и безысходности и доносились с одинаковым интервалом до Макрицына то справа, то слева. Будто под аккомпанемент метронома, подобно маленькому резиновому мячику, слова ударялись об стену, отскакивали и летели в противоположном направлении, чтобы с очередным щелчком маятника отскочить от другой стены и проделать тот же самый маршрут обратно. Еврухерий повернул голову, чтобы обнаружить говорящую, и то, что он увидел вокруг себя, мысленно вернуло его к несравненной Ангелине Павловне, благодаря которой ясновидящий единственный раз в жизни посетил театр (это произошло случайно на втором месяце их совместной жизни, когда в гастрономе в нагрузку к продуктовому набору экс-супруга получила два билета на спектакль труппы из Лаоса). Картина, представшая взору Макрицына, отчетливо напомнила сцену, с которой начинался спектакль: дорогая, без вкуса подобранная мебель; «он» и «она», неподвижно стоящие у окна, гипсовая статуэтка восточной богини…
С каждой минутой силуэты людей насыщались красками. Когда стали различимы их глаза, Макрицыну стало ясно: пара возле окна — влюбленные. В шаге от них на полу, без постамента, стояла скульптура женщины с золотым ореолом. Но самым необычным здесь был громадный трон возле входа, сделанный из шпал, тщательно отшлифованных и покрытых лаком. Торцы боковин венчали рельсы, а сиденьем служил матрас с железнодорожной полки. На троне восседал человек мужского пола, пожилых лет, лысый на верхнюю часть головы и с очень злыми, властными глазами.
Неподвижно стоявшая пара пришла в движение. Он шептал слова любви и смотрел ей в глаза. Она отвечала теми же словами и постоянно оглядывалась назад, на человека, сидящего на троне. Влюбленные обнялись и слились в поцелуе. «А что материально вы можете дать ей? Надо у мужа спросить — как муж решит, так и будет», — вновь прозвучало над их головами.
— Это же Залп! — воскликнул Еврухерий.
— Совершенно верно, — невозмутимо кивнул Семен Моисеевич. — Вы, являясь свидетелем событий будущего, видите то, что случится с Залпом через три года, если откажетесь помочь ему завтра.
— Я люблю тебя, Илл-Анна, — произнес Залп, склонившись к лицу женщины. — И прошу тебя стать моей женой!
— Я люблю тебя, Саша, очень люблю! И хочу стать твоей женой! — прошептала женщина. — Но пойми, не я это решаю. Если папа скажет «нет», я не смогу выйти за тебя замуж.
«А что материально вы можете дать ей? Надо у мужа спросить — как муж решит, так и будет», — пронеслось над ними, словно желая помешать забыться и соединиться воедино.
Лысый мужчина на троне голосом, полным злости, прохрипел: «Дом запустила, ребенка забросила, непутевая!»
— Пора мне, Сашенька. Неприятности будут, — тревожно произнесла Илл-Анна, услышав его слова.
— Мы же видимся с тобой всего раз в неделю, и то лишь несколько часов! — с досадой произнес Залп.
— Не знаю, Сашенька, ничего не знаю. Как папа скажет, так и будет. Я люблю тебя, ты необыкновенный человек. Я мечтаю, чтобы ты стал моим мужем. Мечтаю, чтобы рядом с моим сыном был такой человек, как ты. Но я несвободна, Сашенька. У нас женщины не бывают свободны. Пойми меня!
— Ты ведь взрослая, любимая, тебе двадцать девять лет, у тебя есть ребенок. Разве ты не можешь сама распоряжаться своей жизнью? — дрожащим голосом спросил Залп.
— Она все может! — неожиданно вмешался в разговор женский голос.
Макрицын увидел, что статуя ожила. С доброй, открытой улыбкой она подошла к Илл-Анне и тихо сказала:
— Сестра, если ты любишь его, если ты веришь и доверяешь ему, если чувствуешь в нем родного человека — иди наперекор всему ради него!
— Кто эти люди? — обратился Еврухерий к Семену Моисеевичу. — И почему у этой Илл-Анны на шее косынка повязана?
— Они — ажь-журры, — объяснил космополит, — болотные люди. Обычаи у них такие — порядочная женщина всегда с косынкой, а распутная — без.
— Никогда не слышал про них, — признался Еврухерий. — Даже если не гулящая, все равно распутная, когда без косынки?
— Значения не имеет. Они другой смысл в понятие вкладывают. Вернее, два. Первый — замуж вышла по любви, а не по воле отца; второй — пошла против веры. Если что-либо из этого женщина совершила, значит, распутная.
— У них по религии, что ли, так? — заинтересовался Макрицын.
— А если и так, то какие выводы вы сделаете, Еврухерий Николаевич?
— Тогда мне ясно все будет. Религия — вещь серьезная!
— Странно мне подобные высказывания слышать, — усмехнулся космополит. — Они вас характеризуют плохо. Вы, значит, человек непостоянный в суждениях и позицию меняете в зависимости от ситуации.
— С чего вы взяли?
— Ну как же, Еврухерий Николаевич! Я совершенно другие мысли от вас насчет религии слышал. Напоминаю ваши же слова: «Бред это все и ерунда. Понапридумывали глупости всякие от бессилия».
— Не помню такого, — буркнул ясновидящий.
— Ажь-журры — язычники, если вам интересно, — продолжал пояснения Семен Моисеевич. — Троепреклонцы-десвяполы.
— Никогда не слышал, — признался Макрицын.
«А что материально вы можете дать ей? Надо у мужа спросить — как муж решит, так и будет», — звучало в комнате, порядком уже поднадоев и Еврухерию, и космополиту. Из-за спинки трона вышел мужчина, приблизился к Илл-Анне и, активно жестикулируя, заговорил очень эмоционально под одобрительные кивки восседающего:
— Оставь его! Он небогат и не наш. Я уже договорился: скажи «да», и один человек нашего племени, занимающий высокое положение, с очень большими деньгами и связями, приедет из дальнего болота и женится на тебе.
— Нет, не хочу никого, я Сашу люблю! — ответила Илл-Анна. — Вик-Арра за нищего замуж вышла и счастлива, потому что в любви живет. Ее муж — совсем не болотный, из деревни приехал с жалкими копейками.
