Илья Крымов - Маска
Ещё больший шок я испытал, переведя взгляд вниз, туда, где должны были быть мои ноги. Они там действительно были, восемь длинных членистых конечностей покрытых чёрным хитином, росших из продолговатой паучьей головогруди, а также огромное паучье брюшко в придачу. Признаться, я впервые за долгое время поддался панике, в конце концов, всю свою жизнь мне приходилось бороться с арахнофобией, а тут вдруг такое. Пришлось опять же смириться с тем, что восьминогое "оно" это тоже я.
Не знаю, сколько я валялся, изредка поднимая руки словно перископы, и оглядываясь. Вокруг была пустыня, иначе эту местность было не назвать, хотя с привычными песчаными просторами мира под Луной эта пустыня не имела почти ничего общего. У неё не было солнца, небосвод чернел ровной тьмой, ни звёзд, ни луны, просто девственно чистая тьма. Но при этом темно не было. То есть белые пески… по-настоящему белые, не жёлтые, не белёсые, а белые, как снег, они будто освещали сами себя. Но это было не так. То, что творилось со светом в этом месте, не поддавалось пониманию даже для моего ума, хотя я очень тщательно постигал физику в своё время. Свет никуда не стремился, не сталкивался ни с какими объектами. Просто небо было чёрным, пески — белыми, ниоткуда ничто не светило, но при этом равнина с редкими невысокими барханами просматривалась на километры.
Первая моя попытка подняться окончилась ничем. Искать центр тяжести можно было сколько угодно, восемь паучьих ног не желали подчиняться, мешали друг другу, запинались, тяжёлое брюшко тянуло назад, а то, что я всё ещё пытался менять направление взгляда, вертя слепой головой, ничуть не помогало делу. В конце концов, даже моё терпение иссякло и в порыве гнева я набросился на единственное, до чего мог дотянуться — до белого песка. Рыча как тупой зверь, и молотя когтистыми лапами, я вслепую кромсал его обманчиво мягкую плоть и бился об неё всем телом. В таком поведении не было достоинства, но когда пелена слепой ярости спала с моего рассудка, я обнаружил, что уверенно стою на всех восьми. Стоило мне подумать, как такое получилось, и я рухнул обратно на песок. Чёрт подери! Я взрослый тэнкрис, я не обязан задумываться над тем, как переставлять свои ноги! Я просто должен идти!
Тогда я поднялся и пошёл, как если бы всё ещё имел две привычные конечности, и они привычно несли меня туда, куда мне надо без моего довлеющего контроля. Восемь ног передвигались в слаженном ритме, о котором я старался не думать, как и о том, где находится мой новый центр тяжести. Мысли же мои обратились, собственно, к тому, куда именно я иду? Я не знал, где нахожусь, и, следовательно, не знал, куда стремлюсь.
Белые пески расстилались под ногами, которые с одинаковой простотой возносили меня на вершины белых барханов и опускали во впадины. Изредка я проходил мимо одиноких деревьев, тощих, лишенных листвы и коры, напоминающих побеленные солнцем кости. Их веточки оказались сухими и ломкими как будто сработанными из мела скульптурами, они легко ломались, крошились и не содержали в себе и намёка на влагу. Не знаю, почему я придавал этому такое большое значение, ведь мне не было ни жарко, ни холодно, я не чувствовал усталости и жажда не терзала меня. Вообще-то, внимательно изучив новую обитель своей грешной души, я не смог точно решить, способна ли она вообще что-то чувствовать?
Большую часть моего тела покрывал чёрный матовый хитин, лишь лицевая сторона головы представляла собой белую выпуклую костяную пластину. Сзади на голове существовал некий суррогат волос — недлинные упругие отростки, напомнившие растолстевшие щупальца без присосок с округлыми кончиками. Они не достигали моих плеч, и не имели, как мне показалось, никакого практического применения. Заглянув в свою пасть, благо теперь такой трюк получался у меня легко и непринужденно, я не обнаружил там ни языка, ни отверстия пищевода, но обнаружил пару удобно сложенных хелицер с ядовитыми по виду клыками и небольшую впадинку с сомкнутым колечком мышц, закрывающих небольшое отверстие.
Прислушавшись к фантомным ощущениям, я как бы попытался пошевелить несуществующим языком, и поплатился за это, когда из отверстия мне прямо в глаз ударила струя чего-то вязкого и тягучего, которое через миг уже превратилось в нечто липкое и упругое. Я ухитрился плюнуть себе в глаз паутиной. К счастью оказалось, что эта дрянь не липнет к хитину. Тогда я попытался оплевать одно из меловых деревьев, то попал с пятого раза и, дёрнув, сломал хрупкий стволик. Попытавшись отцепить добычу от паутины, потерпел новую неудачу — схватилось намертво и я смог лишь раскрошить ствол. Последней проблемой стал, собственно, паутинный канат, торчавший из пасти. Сколько бы я его ни тянул, канат лишь удлинялся, а когда я попытался напрячь свою ротовую полость, он удлиняться перестал, но и не порвался. В раздражении я клацнул челюстями — лишняя паутина отпала в мгновение ока.
Без солнца и луны, а также без какого-нибудь хронометра можно потерять чувство времени очень быстро. Бредя по белой пустыне под чёрными небесами, я чувствовал себя собакой, которая не способна чувствовать разницу между минутой и часом. Можно считать большой удачей то, что моя психика была достаточно закалена. Уже того, что ты оказался в иной оболочке, многим разумным существам хватило бы лихвой, чтобы лишиться рассудка, ведь психическое здоровье сильно завязано на восприятии своего материального тела.
Превратившись в чудовище, я остался самим собой, как бы иронично сие не звучало. А вот потеря чувства времени стала заметно подбивать колени моему рассудку. Тяжёлое мучительно давление делало каждый шаг труднее, а отсутствие цели отнимало желание двигаться дальше. Хотя, цель-то у меня была! Себастина. За свою жизнь я крайне редко позволял ей покидать меня, слуга, телохранитель, помощник во всех делах, она нужна была мне рядом и теперь, я, отказавшийся от дыхания как такового, испытывал жгучую потребность воссоединиться со своей горничной.
Поводив руками, я осмотрел чёрно-белый горизонт, и двинулся было дальше, когда заметил там, на стыке песка и неба крошечную движущуюся неровность. Я, отбросив сомнение и осторожность, ринулся туда на всех восьми. Пока бежал, несколько раз падал при спуске с барханов, и трижды терял крошечную движущуюся точку из виду, но после лихорадочных поисков, находил снова и продолжал бег.
Наконец, я подобрался достаточно близко, чтобы различить фигуру, почти сливающуюся с белым песком. Она вся была одета в белый костяной доспех с шипами, растущими тут и там, имела длинный хвост, похожий на крокодилий, и по спине её были разбросаны длинные чёрные волосы. Я следил за одиноким путником во все глаза, пока он вдруг не остановился, и не обернулся, отчего стали заметны довольно крупные рога, и сверкнули тёмно-красные рубины глаз.
— Себастина!!! — взревел я.
Она заметила меня и сорвалась с места, передвигаясь длинными стремительными прыжками на четырёх конечностях, как огромная белая кошка. Вот она уже стоит передо мной, всклокоченная, но совсем не запыхавшаяся.
— Себастина, это я.
— Безусловно, хозяин, — ответила она, как всегда невозмутимо и ровно, глядя на меня снизу вверх.
— Ты меня узнала?
— В мире никто и ничто не сможет помешать мне узнать моего хозяина, хозяин, — сдержанно кивнула она.
— Почему ты… почему ты такая маленькая?
— Мои габариты остались практически прежними, хозяин, не считая хвоста, это вы стали больше.
Пришлось ещё раз взглянуть на себя по-новому. Теперь я мог поднять Себастину на руки как пятилетнего ребёнка.
— Хозяин, вы знаете, что с нами произошло?
— Только смутные догадки. Настолько смутные, что я даже не могу их озвучить. Я даже не могу понять, как ухитряюсь говорить с тобой, у меня нет ни гортани, ни голосовых связок, и, судя по тому, что я не дышу, лёгких тоже нет. Пожалуй, только лишь своё нынешнее состояние я объяснить могу.
— Оно довольно очевидно, хозяин.
— И не говори. То, что он обещал перед тем, как уметь. У меня появилась Маска. Думаю, катализатором послужила смертельная угроза. Я и прежде рисковал головой, но на этот раз выкрутиться не получилось. Остаётся думать, что так моя сущность попыталась защититься. Но если эта теория выглядит правдоподобно, то всё остальное… — я осмотрелся, водя руками в разные стороны, словно слепой, шарящий впотьмах, — выглядит удручающе. Удручающе дерьмово, если мне будет позволено так…
— Высокородному тану не пристало опускаться до таких слов.
— Что не пристало высокородному тану, вполне приемлемо для восьминогого чудовища. Забирайся-ка ты мне на спину.
— Высокородному тану не пристало…
— А ещё мне не пристало скакать на твоей спине по крышам старкрарских домов, но когда-то это меня не остановило. Оставь нравоучения на потом, Себастина, и лезь ко мне на спину. Это приказ.
