Галина Тер-Микаэлян - Грани миров
Сказав это, она поднялась и поспешила к своим детям, где возникший спор из-за ведерка грозил перерасти в драку.
— Триппер, — в восторге глядя ей вслед, повторил новое слово Антошка, а четырехлетняя Леночка немедленно с интересом спросила:
— Мама, а что такое тлиппел?
— Что такое триппер? — повторил за девочкой Антошка.
Лицо кудрявой дамы пошло пятнами, а Людмила спокойно объяснила:
— Это такая болезнь. Антоша, возьми мячик и пойди поиграть.
Он послушно обхватил большой пестрый шар и полным обожания взглядом с надеждой посмотрел на Лену — вдруг ей тоже захочется поиграть с его мячиком? Антоша больше всего на свете мечтал обратить на себя ее внимание — ведь она была самая большая в их песочнице! Но Лене было не до мяча и не до Антоши, она капризничала и ныла, потому что мать обтерла ее полотенцем и начала одевать сарафанчик:
— Пойдем, пока здесь эта собака, ты играть в песке не будешь. Пойдем в корпус, я скажу администратору, чтобы нашел сторожа, иначе этим безобразиям конца не будет, — она посмотрела на Людмилу, ища поддержки, но та по обыкновению молчала.
— Не хочу в колпус, — канючила Лена, — хочу купаться!
— А если собака залезет в бассейн? Знаешь, сколько у нее микробов? После обеда, когда сторож ее прогонит, мы опять придем, а пока я тебе лучше куплю в киоске мороженое.
— Эскимо? — в глазах Лены немедленно пробудился интерес, и она торжествующе покосилась на Антошу. — Ладно, пойдем, пусть они — презрительный взгляд в сторону Антоши — в бассейне купаются, а я не буду. А то я от миклобов заболею, и у меня будет тлиппел.
Дама поспешно увела дочку, а Антошка влюблено глядя ей вслед, мечтательно повторил:
— У Лены триппер.
«Не дай бог, мамаша Лены услышит», — подумала Людмила, а вслух строго сказала:
— Не надо это повторять, это некрасиво.
— Почему? Я тоже хочу триппер.
— Это очень некрасивое слово.
Антон был поражен до глубины души — слово понравилось ему своей загадочностью, а теперь, выходит, что оно некрасивое. Но ведь его сказала взрослая тетя!
— Еще некрасивее, чем у папы Владика? — уточнил он, вспомнив, как его ругали за слова, которые ему поначалу показались тоже невыразимо прекрасными — их сказал папа одного из мальчиков в их группе, когда пришел забирать сынишку, будучи сильно навеселе.
— Еще некрасивее. Иди играть, Антоша, или ты хочешь, чтобы я тебя тоже увела в корпус?
Антоша этого совершенно не хотел, поэтому побежал играть, прижимая к груди мячик. Людмила на всякий убедилась, что от собаки нет никакого вреда — поджарый пес, греясь на солнце, мирно дремал шагах в десяти от песочницы, — и закрыла глаза. Ей не хотелось думать об Андрее, но мысли против воли лезли в голову. Потом он и сам подошел к ней, взял за руку и сел рядом, а глаза у него были сине-голубые. Как море? Или как небо?
Она открыла глаза и поняла, что заснула. Где-то слышались голоса — многодетная перепиралась со своими четырьмя близнецами, которые ни в какую не желали идти обедать.
— Вы чего на обед-то не собираетесь? — спросила мать близнецов у Людмилы, угомонив и собрав наконец свой выводок. — Время уже. А где ваш Антоша?
Антоши не было — ни в бассейнчике, ни в песочнице, ни у кромки воды. Стали спрашивать у близнецов, но те помнили лишь, как пришел дядя сторож и прогнал собаку, а где был в это время Антоша и что делал, никто из них не заметил.
— Антоса к морю посол, — прошепелявила вдруг Верочка, которая среди близнецов считалась старшей, и указала пальцем: — Вот его мятик.
В прибрежных волнах действительно плескался до боли знакомый пестрый мячик. Людмила бросилась к этому мячу, и вот уже вокруг нее тревожно загудели, загомонили встревоженные голоса, какие-то мужчины в плавках ныряли в воду, отплевывались и снова ныряли. Плачущий женский голос отчетливо произнес: «утонул мальчонка». Лицо Людмилы оставалось безмятежно-спокойным, она лишь прижала руку к груди и медленно начала куда-то проваливаться. Последней мыслью ее, перед тем, как ушло сознание, было: «Мне наказание, что слишком много о НЕМ думала — о ребенке надо было думать».
А Антоша брел по пыльной дороге рядом с псом, которого сердитый дядя с красным лицом пинками выгнал за ограду санатория. Сторож был и впрямь зол на собаку, потому что администратор из-за нее сделала ему выговор, пообещав уволить в два счета — это тебе, мол, ведомственный санаторий, тут большие люди отдыхают, и никто церемониться не будет. К тому же он был пьян, поэтому не заметил, как мальчик увязался за собакой и пролез в щель между прутьями решетки — достаточно широкую для такого малыша.
Антоша, большую часть своей жизни проведший в яслях, прекрасно знал, что за ограду нельзя, а отходить куда-нибудь — тем паче. Однако, когда сторож побил собаку, ему вспомнилось, как его самого в сердцах отхлестала по щекам воспитательница. И ни за что — он ведь не нарочно вылил борщ, его Димка толкнул. Подробности эпизода, собственно, в памяти мальчика давно потускнели и почти забылись, но чувство обиды засело прочно и теперь вновь нахлынуло, вызвав сочувствие к незаслуженно побитому псу. Антоше захотелось пожалеть собаку, он побежал за ней и долго шагал рядом, поглаживая короткую жесткую шерсть, а когда оглянулся, то санаторий уже скрылся из виду.
Другой мальчик, возможно, тут же испугался бы и начал плакать, но только не Антон — он твердо знал, что не потеряется. Если человек может сказать, как его зовут, как зовут его маму, и какой у него адрес, то он никогда не потеряется — так сказала мама, а мама знала абсолютно все. Поэтому они с мамой много раз играли, будто Антоша потерялся в чужом городе и должен ответить на вопросы прохожего. В результате он так навострился, что в любую минуту готов был рассказать о себе абсолютно все и без единой запинки. Сейчас его немного смущало, правда, что рассказывать было некому, разве что псу — вокруг ни души. По шоссе, поднимая пыль, проносились машины, и любой шофер остановился бы, увидев одиноко бредущего по дороге крохотного ребенка, но Антон держался у обочины и на проезжую часть не выходил — он знал, что это опасно, потому что автомобиль большой и может его задавить.
Пес ковылял на трех ногах, ступая очень осторожно — сторож давеча стукнул его по больной лапе, и она противно ныла. Приласкавший его человеческий детеныш плелся рядом, что-то лепетал, и от этого у видавшей виды собаки родилось смутное беспокойство — что-то неладно, такие маленькие человеческие детеныши обычно не бродят одни, где же его мать? Ох, не было бы опять неприятностей, ведь и у них, собак, сучки порою кидаются на всех без разбору — если даже просто пройти мимо их щенков. На сторожа пес обиды не держал — сам виноват, не туда забрел. А все потому, что чуть подальше этого места был другой санаторий — и здание похожее, и вкусный запах из кухни тоже идет, но люди не такие, добрые там люди! Собак всегда привечали — за ухом почешут, колбаски кусок дадут или сахарку. Кухарка, бывало, обрезков подкинет, а когда и кость с мясом. Вот пес и перепутал — полез сдуру за ограду, а там полно детенышей. Теперь еще и этот привязался. Ох, не было бы беды!
Антошка устал, его мучили жажда и голод, болели исколотые камешками босые ножки, но больше всего терзала тоска по маме. Ох, скорее бы снова ее увидеть! Он долго терпел, но под конец не выдержал — сел на землю и заплакал. Пес постоял рядом, потыкал в ухо холодным носом, лизнул в щеку. Антошка обхватил его за шею и горько всхлипнул:
— Шобачка! — и тут же поправился: — Собачка!
Пес отбежал немного и в ожидании остановился, глядя умными глазами. Антоша поднялся и поплелся за ним. Ноги у него подгибались от усталости, он вцепился руками в жесткую собачью шерсть, и так было легче идти. А потом прямо перед ними возникли ворота и здание санатория. Пес одобрительно гавкнул, чтобы ободрить своего выдохшегося спутника, и обрадованный мальчик, забыв об усталости, побежал к калитке с вывеской
САНАТОРИЙ АКАДЕМИИ НАУК СССР
Если б Антоша умел читать, то прочел бы надпись на вывеске и засомневался, но читать ему было еще рано, поэтому он вбежал в вестибюль и остановился, как вкопанный — все игрушки и столики с пестрыми книжками куда-то исчезли, только на стене по-прежнему висели два знакомых портрета. На одном дяденька был лысый, его звали Ленин, а на втором дядя был с волосами и густыми бровями, но как его звали, Антоша не помнил. Под ними, закрывшись газетой, похрапывал третий — уже настоящий — дяденька. За стойкой вместо доброй тети в белом халате сидела другая — с раскрашенными глазами, длиннющими ресницами и ярко-красными губами. Антон засмотрелся на ее губы, а она тоже в недоумении уставилась на него, потом пожала плечами и спросила:
— Мальчик, ты откуда, ты что, здесь живешь?
— Да, — он кивнул и вновь оглянулся в поисках бесследно исчезнувших ярких книжек.
