Валерий Генкин - Водолей и Весы
«Почему я не родился под знаком Юпитера? — думал он, крутясь под одеялом. — Или Марса…» Он вспомнил, чем награждает своих подопечных этот воинственный бог. Силой и решительностью, авантюристической жилкой и любовью к бродяжничеству, азартом, огнем, страстью… «Вот и был бы я бродягой с горячим и решительным сердцем. Ну почему я не родился под Марсом?» И, засыпая, он так ясно представил себе, как холодный Сатурн срывается с места и уносится вдаль, а на его месте утверждается огненно-красный суровый Марс.
Марс воспаленной точкой висел над горизонтом. Ветер разодрал в клочья сизые ватные облака. Двое стояли у борта небольшого суденышка, готовившегося с утра в очередной раз распахивать глади Азовского моря. Стоящие молча поплевывали в черную воду.
Вдруг один из них поднял голову, глянул в небо и дернул приятеля за рукав с тускло светящейся флотской нашивкой.
— Григорий Иваныч, ты только глянь, — сказал он изумленно, тыча пальцем в сторону горизонта, — ты только глянь!
Под куполом обсерватории было спокойно. Молодой астроном Лева Кислюк, жуя бутерброд с сыром, бурча под нос и пританцовывая, приближался к телескопу. Настроение было отличное. Последняя серия снимков колец Сатурна и его работа закончена. Телескоп, урча плохо смазанным часовым механизмом, медленно поворачивался в сторону этой внушительной планеты, опоясанной серебристыми полосами знаменитых своих колец, открытых еще, кажется, Галилеем. Лева привычно стукнулся о стремянку и, потирая ушибленную коленку, заглянул в окуляр и стал «фокусироваться». Бутерброд выпал у него изо рта. «Ва-ва», — сказал он и лязгнул зубами.
Последний раз хотел он взглянуть на столь знакомые ему кольца, но никаких колец не было. Не было и самого Сатурна. Черное бархатное пустое небо загадочно смотрело на Леву сквозь окуляр.
Кислюк принялся бешено вращать винты. Тщетно. Сатурн исчез.
Лева отпрянул от телескопа и, опрокинув стремянку, загрохотал вниз.
— Аркадий Афанасьич! — взывал он почти рыдающим голосом, потирая уже другое колено.
Сонный Аркадий Афанасьевич нехотя поднялся под купол и приткнулся лбом к окуляру.
— Ну что ты говоришь, Лева, — начал он скрипучим голосом и осекся. Вместо зеленоватого Сатурна на него смотрел нахальный рыжий Марс.
Когда Володя вечером вернулся домой, он застал Лелю, сидящую в оцепенении с телефонной трубкой в руке.
— Лелечка, ты чего? — спросил он ласково.
— Судариков, — сказала она торжественно, — мир перевернулся.
— Как это перевернулся? — поинтересовался Володя.
— Он исчез.
— Кто исчез?
— Сатурн.
— Сатурн? — похолодев, пробормотал Володя. — Куда же он исчез?
— Болтается где-то за Марсом. Точнее, за тем местом, где должен был находиться Марс. А сам Марс теперь на месте Сатурна. Вся Солнечная система летит к чертям. И вместе с ней моя диссертация.
— А это точно? — спросил Володя. — Эти твои астрономы не напутали? Телескопы у них не поломались? Может, это шутка?
— Какие уж тут шутки, Судариков. Обсерватория гудит, как улей. Вот, только что звонили.
— Ну и дела, — сказал Володя, опускаясь на стул. — Ты знаешь, Лелюшек, — продолжал он осторожно после минутной паузы, — я должен тебе признаться… в одном…
— В чем это еще? — сказала Леля и слабо улыбнулась.
— Мне кажется, это я виноват.
— В чем виноват? Что ты мелешь, Судариков?
— В исчезновении этого несчастного Сатурна.
— Судариков, у тебя нет температуры?
— Лелечка, милая, я не уверен, но мне кажется. Понимаешь, я умею двигать предметы. Ну как тебе это объяснить… Вот, смотри, — он поднял глаза вверх, — следи за люстрой.
Леля возвела равнодушный взор к потолку, и в этот миг люстра начала раскачиваться. Сильнее. Все сильнее.
— Судариков! — завизжала Леля. — Останови немедленно.
Люстра замерла на секунду в отклоненном положении, а затем плавно опустилась и больше уже не двигалась.
— Ну, Судариков, ты даешь. — Леля выцарапала из пачки сигарету. — Как ты это делаешь?
— Этого сразу не объяснишь.
— И ты скрывал?
— Понимаешь…
— Ладно, ладно. Но при чем здесь Сатурн?
— Я, собственно, ничего такого не хотел. Это все твои гороскопы. Стал я задумываться о Сатурне — это моя планета, понимаешь? Ну и зашвырнул его нечаянно. Я, конечно, не уверен… Может, совпадение…
— Судариков, это ужасно. Выходит, ты и Землю перевернуть можешь. Тоже мне, Архимед!
— Господь с тобой, Лелечка. Для чего ее переворачивать. Я и Сатурн этот с радостью вернул бы на место.
— Верни, Судариков, — умоляюще сказала Леля. — Через месяц защита, а тут вся астрономия летит в тартарары. Твой Сатурн сделал то, чего, как доказывает моя работа, не может быть никогда.
— Я попробую, Лелечка.
— Пожалуйста, голубчик, ты уж постарайся. Я люблю постоянство в небесном мире. Не нужны мне летающие тарелочки и скачущие планеты. Честное слово, в небесной механике не нужна никакая перестройка. Так было уютно думать, что в мире есть что-то устойчивое. Хватит с нас путаницы в людских делах.
— Я постараюсь, Лелечка. Но ведь ужас в том, что это уже произошло. Устойчивость нарушена. Это уже случилось. Научный, так сказать, факт.
— Э, фактом, больше, фактом меньше. Ты только возврати эту несчастную планету на место, и через день уже невозможно будет доказать, что она куда-то отлучалась. Ну, почудилось двум-трем астрономам. Бывает.
— Слушай, Леля. Вообще-то забавно все это. Что, если еще пару планет куда-нибудь закинуть? А?
Леля посмотрела на него испуганно.
— Да чего там — планету. Давай какой-нибудь город передвинем. Москву к Лондону поближе, а Харьков, скажем, к Хьюстону. Или наш дом к Черному морю.
— Судариков, прекрати! — закричала Леля. И вдруг жалобным голосом с наворачивающимися на глаза слезами: — Ну, пожалуйста. Хочешь, я на колени встану? — И действительно начала клониться.
— Леля! — Испуганный Володя схватил ее за плечи. — Я же шучу.
— Кончай шутить, Судариков. Верни Сатурн на место. Да, и Марс не забудь.
На следующее утро Володя поехал к Федору. Тот выслушал его молча.
— Неужели это я сделал? — воскликнул Володя.
— Ну. — Федор наклонил голову. — Однако не надо было так.
— Да я ж случайно, я и думать не думал.
— Наперед будешь думать. Запомни, так свою судьбу не изменишь.
— А я смогу вернуть все назад?
— Сможешь, — сказал Федор, — сможешь.
— Но как?
— А ты и сам знаешь. — Федор посмотрел на него жгучими своими глазами.
По коридору обсерватории шел человек. Серебряные жидкие волосы обрамляли его румяное лицо. На серый лондонский костюм легко был наброшен белый халат. Почтительная свита двигалась чуть поотстав в том же темпе. Это был член-корреспондент Петр Максимиллианович Склянкин. Забравшись под купол, он решительно двинулся к телескопу.
— Ну, что тут у вас за страсти? — недовольно процедил он, пристраивая лоб к аппарату.
Заглянул в окуляр. Почмокал. Свита затихла. В стороне у стенки стоял Лева Кислюк, зажав в руке бутерброд с сыром.
— Вы что, разыграть старика решили, судари мои? — строгим фальцетом сказал член-корреспондент.
Лева испуганно засопел.
— С каких это пор у Марса кольца, а? Я вас спрашиваю! — нажимал академический фальцет.
— Позвольте, Петр Максимиллианович, — робко начал стоявший за его спиной Аркадий Афанасьевич.
— Отчего же не позволить, позволю. — Склянкин отпрыгнул от телескопа. — Пожалте, полюбуйтесь на свой Марс. Фантазеры. Романтики. Революционеры.
Аркадий Афанасьевич заглянул в телескоп.
— Ну? — требовательно спросил Склянкин.
Несчастный астроном ничего не ответил. Он молча смотрел в телескоп и сопел.
— Судариков, дай я тебя поцелую, — Леля повисла у него на шее. — Мир снова устойчив и уютен. Сатурн на месте. Как ты напугал меня, однако. Обещай, что больше ничего такого не выкинешь, шалун ты эдакий.
— Конечно, Лелечка.
— Это же просто какое-то космическое хулиганство. Смотри, об этой истории — никому!
— Никому, Лелечка.
Он покорно склонил голову. Человек, который мог двигать планеты.
