Семен Кирсанов - Т. 2. Фантастические поэмы и сказки

Берег моря.
                    Где я?
                                  Стоп!
Вкусный,
              сладкий запах сдоб…

Изменили
              мне силенки,
устаю,
            устаю!
В поле
            сахарной соломки
я стою.

Я ж
      не сладкого искал…
Сколько
             сахара-песка,
что за розовая ваза!
Ах, как пенится
                        у скал
Море
          Клюквенного Кваса.

Золотятся пески —
самый лучший
                         бисквит!
Горный
               тянется хребет —
чистый, радужный шербет!
А в долине,
                          вдали,
но отсюда
                недалек —
разноцветный
                               городок
в бонбоньерке
                           залег.

Белосахарных палат
расцветают купола.
— Заходи,
              стар и млад,
хочешь,
             кушай мармелад,
хочешь,
             губы шеколадь,
наряжайся
                  в маки, —
хорошо
              щеголять
в серебряной
                           бумаге!
Посмотри
                  на домик тот,
это — торт.
Ну, а это
             фортепьяно
сделано
              из марципана.

          Гуляют
                ангелочки —
          на плечах
                кулечки,
          в обертках,
                как шейхи,
          раковые
                шейки.

Прямо, прямо
                нет спасенья!
От соблазна
                плачет Сеня.
                Ах,
          он бы съел
          ну хотя бы
          монпансье.

Посредине города,
неширок и короток,
домик
          из печеньица,
а оттуда
          голосок,
словно
           ананасный сок:
— Мое вам
          почтеньице!
В райские
          кущи
заходите,
          скушайте
абрикоску,
          сливку,
вишневую
          наливку.
Не стесняйтесь,
          заходите!..

Сеня,
          слюни вытерши,
видит:
          Главный Кондитер
          с Главною Кондитершей.

Сколько, сколько
          сладостей!
Где ж это
          кончается?
У Сенечки
          от слабости
все в глазах
          качается.

Время клонится
      к восьми.
И весь мир
      просит Сеню:
— Слушай,
      скушай
этих яств новизну!
      Ну, возьми!
      —  Не возьму…

А мальчиковы
                          пятки
вязнут, вязнут в
                           патоке.
Па-атока тяну-чая,
ги-бель неми-нучая,
тя-анутся
       сладкие
             ли-ип-кие
                               нити…
— На помощь,
 на помощь,
        спасите,
              вытя-
                        ните!
То-
    ну!
То-
      ну! —
А хитрая
          Кондитерша
смеется:
            — Да нну?

Вот уже рубашка
           в патоке подмокла.
Но что это?
          Откуда это
                   мчится подмога
Кем это
          выслано
соленое
             и кислое?
Армия
           столобая —
мчится
          соль столовая,
а за нею
             мчится
перец
           и горчица…
Как ударила
                        соль
в сахарную
                  антресоль!
Как повылетел
                            хрен —
шоколады
                     дали крен!
А горчица
                  горячится:
— Эх!
           Не грех —
бей в мускатный орех!
Кондитерша
                кубарем,
блещет
             нижним бельем.
Ну-ка,
       уксус откупорим,
обольем,
               обольем!
Налетают,
                  налетают
стаи перца
                  на туман,
тают,
        тают,
                тают,
                            тают
шоколадные дома…
И сахарная жижица
льется
              и движется.

Странной силою ведомый, я вошел в гусиный домик.
За столом и чашей пунша, в свете карточной игры,
под тик-так часов-кукушки ждали Андерсен и Пушкин,
Гофман, Киплинг и Чуковский, Кот Мурлыка, Буш и Гримм.
И сказал Чуковский: «Сядьте! Мальчик Сеня, ты — читатель,
и, конечно, как читатель, без завистливых затей,
ты рассудишь, ты научишь, кто из нас, сидящих, лучше
пишет сказки для детей!»

Тихо
           и нерадостно
начал сказку
           Андерсен —
маленький,
           ледащенький
                    седой старичок:

«Лежали вместе
           в ящике
Мяч и Волчок.

— Души я
           в вас не чаю,
люблю вас горячо…
Давайте повенчаемся…—
           Мячу
                  жужжит Волчок.
Но,
      гордостью наполненный,
Мячик говорит:
— Я с Соловьем
помолвлена,
он — мой фаворит.
Ему отдам
       невинность я! —
Наутро
           Мяч исчез,
Волчок
           не в силах вынести…
Прощайте,
           жизнь и честь!
Прошло
           немало времени,
но жег
           любовный яд…
— Наверно,
           забеременел
Мяч
           от Соловья.
Я видел
           на „ex-librise“
Соловья в очках… —
Тут мальчик
                    взял
                         и выбросил
через окно Волчка.
Истерзанный,
           искусанный,
с обломанным плечом,
Волчок
           в клоаке мусорной
встретился
           с Мячом.
— Любимый мой!
           Согласна я
стать
           твоей женой!..
(Сама ж
           ужасно грязная,
с дыркой
           выжженной.)
Волчок
           ответил,
                        сплюнувши:
— Я был
            когда-то
                        юношей,
теперь же
           поостыл, —
иная ситуация…
К тому ж
           решил остаться я
навеки
           холостым!..»

Тих
           и нерадостен,
кончил сказку
           Андерсен,
и совсем
           иначе
Афанасьев
           начал:

«В дальнем
           государстве,
в тридесятом
           царстве,
у того
           царя Додона,
у Великого Дона,
что и
           моря синевей,
было
           трое сыновей.
Вот идет
           первый сын
мимо
           черных лесин,
а ему навстречу —
           ишь как! —
лезет мышка-норышка,
куковушка-куку́шка,
           и лягушка-ква́кушка
из озерных глубин:
           ква-
                    кум-
                          бинь…

А за ними
           кыш —
По-Лугу-Поскоки́ш,
           а за ними
                      вишь? —
Я Всех-Вас-Дави́шь.
Лесиная
           царевна
Лиса
           Патрикевна,
из сосновых
           капищ —
Михаил
           Потапыч,
и фыркает
           кофейником
Кот
           Котофейников».

Тут промолвил Сеня нежно: «Это ж длится бесконечно,
это старо, длинно, скучно, ну, а я весьма спешу».
«Погодите! — крикнул Гофман. — Пусть на миг утихнет гомон,
и прочту, что я пишу:

„В тысяча восемьсот (звездочки) году
в Городке Aachenwinde
жил Советник fon der Kinder,
ростом с Какаду.
Знали Жители
           давно:
был der Kinder
           Колдуном.
Ночью Дом
           стоял вверх Дном,
и стоял
           у Входа
                        Гном.

И была
           у Колдуна
дочка малая
           одна —
Kleine Anchen,
           kleine Anchen,
kleine Tochter
           Колдуна.

И скажу я вам — она
в Виртуоза
                   влюблена.
Herr
           Amandus Zappelbaum,
вами
           занята она.

Хочет
          Anchen
                      под венец,
просит Папу
                      наконец:
— Herr
           Коммерции Советник,
уважаемый Отец,
я люблю
             Amandusʼa
                            Zappalbaumʼa.
Если я
             не выйду замуж,
то лишу себя
                      Ума!

Как завоет
           Fon der Kinder:
           — Эти Глупости
           откинь ты,
Ты уже
           помолвлена
с грозным Духом
           молнийным
Choriambofaxʼoм!
Вытри Слезы,
           Плакса! —
И себя он
           хлопнул по Лбу,
взял, открыл
           большую Колбу,
вынул Пробку
           Дым пошел,
синий,
           складчатый,
                              как Шелк“».

— Погоди, товарищ Гофман, не довольно ли стихов нам.
Нет ли здесь у вас «Известий»? Очень хочется прочесть.
Не о том, что вы соврете, а статей и сводок вроде:
«Рабселькор, возврат семссуды, резолюцию, протест…»

Врать постыдно и бестактно. Мы стоим на страже факта,
здесь наш пост и наша вахта (что рабочим до Камен?).
Пыль цветистой лжи рассейте, обоснуйтесь при газете,
где (хотите — поглазейте!) что́ ни слово — документ.

Лишь раздался звук «газету» — дым пошел по кабинету,
зашептали сказотворцы:
— Брик! Брик!
— Бог избавь! —
И во время речи Сени сквозь трубу исчезли тени,
стало ровным сновиденье и растаяла изба.