Дарья Аредова - Город посреди леса (рукописи, найденные в развалинах) (СИ)
Я вздрогнула, когда рука полковника легла на плечо.
— Все будет хорошо, дочка. Они вернутся.
Тоже мне, утешение. Папочка выискался…
— Ты-то откуда знаешь?
— Чувствую.
— А рыжую убьют. Получается, мы зря старались?.. Да?..
— Нет.
— Так убьют ее, Кондор.
— Зря ничего не бывает. Посмотрим.
Волейнар
Дом Лаэрри ничуть не изменился за время моего отсутствия, вот только изменился я. То есть, проще говоря, дополз до него на полусогнутых, почти дохлый.
Она открыла дверь и стояла так, обхватив себя за плечи, и молча, выжидательно глядя на меня. Картина, которая повторяется каждый мой визит.
Она никогда не разговаривает. То есть, с тех пор, как произошла ее трагедия, Лаэрри молчит. Она кажется еще худее на фоне ярко освещенного дверного проема: хрупкая тоненькая фигура в потоке желтого электрического света, которого, в отличие от огня, не боятся волки. Прямая спина, худые руки, короткая косая волна густых темных волос, черное кружево палантина на острых плечах и широкая юбка. Она с этой юбкой напоминала балеринку из шкатулки, вот только у пластмассовой фигурки не может быть таких огромных, таких бездонных карих глаз, такого взгляда, такого отражения чувств, которые, кажется, людишкам испытывать не дано по причине их мелкости и поверхностности. Эти глаза пугали даже меня, да и вся Лаэрри меня пугала – скульптурная неподвижность и бездонный взгляд сумасшедшей.
— Мне нужна помощь, – прохрипел я. – Я принес добычу.
В зубах у меня билась лесная химерка. Маленькая, совсем детеныш. Химерку я выловил из болотца близ города. В городских каналах теперь никто жить не может из-за бирюзовой дряни. Да, мир меняется…
Лаэрри развернулась и молча удалилась в дом, кивнув мне: проходи. Я вошел, пятная кровью ковер.
— Обходи стороной желтые огни, – предостерег я ее. Спустился в подвал. Сил не было, чтобы открыть этот чертов бункер, но Лаэрри не поможет мне, пока я не сделаю дело. Услуга за услугу – закон стаи.
С трудом отвернув вентиль, я обернулся и рысью пробежал длинный и широкий темный коридор с металлическими сводчатыми стенами. Здесь было жутковато и холодно. По окончании коридора меня ждала вторая дверь – еще крепче, чем первая. Открыть ее оказалось не в пример сложнее. Химерка жалобно пищала и отчаянно вырывалась, так, что я с трудом ее удерживал. Чувствует, дура, что ей конец. Я чуть сильнее сжал мелкую шваль зубами, но писк только усилился. Я отчетливо слышал в воплях слово «мамочка». Ну-ну. Жаль, что убить ее сейчас нельзя, она мне мешает открыть дверь. А дохлая – валялась бы себе спокойненько. Я стиснул зубы. Услуга за услугу.
Дверь приоткрылась со скрежетом, будто ее неделю не смазывали. Я ощутил сырость в воздухе, которую не перебивал острый характерный запах.
Она сидела, непривычно забившись в угол и обхватив руками коленки. Если ее сестра была худой, то эта – просто мешок с костями. Тонкая белая кожа, обтягивая высохшие дистрофичные мышцы, напоминала хрупкий сухой пергамент. Я выпустил обреченно притихшую, наконец, химерку, лапой подтолкнул ей и с некоторым усилием обернулся снова.
— Ешь.
Но она помотала головой. Длинные соломенные волосы только что не шелестели при этом по острым плечам, как сухая трава. Девица, опустив свои огромные глазищи, поглядела на химерку, подняла взгляд на меня и снова мотнула башкой, решительно сжав сухие тонкие губы.
Стерва костлявая, еще морду воротит! Да я эту маленькую дрянь полчаса по болотам выслеживал, тащил сюда, сам едва лапы не протянул – а ей деликатесов подавай! Мне тут же захотелось прикончить жалкую белобрысую замарашку – но извольте, нельзя! Пока я кормлю этого бледного кровососа – Лаэрри помогает и мне. Терпи уж ее капризы.
Белобрысая забилась еще глубже в угол, зазвенев цепями. Мне показалось, что ее запястья и лодыжки переломятся пополам от тяжести кандалов, но они как-то держались. Хотя, перетереться они точно должны, уже давно – кандалы-то серебряные. Чистое серебро – та еще пытка. Раны бы кровоточили, но у вампиров кровь не течет, поэтому у нее просто до костей стирались ткани. Больно, должно быть, но она терпит. Привыкла, наверное.
— Ешь! – с нажимом повторил я.
Дура стиснула клыки, плотнее сжав костлявые пальцы.
— Я не буду.
До чего же противный писк. Хуже только химерка, но химерка, благо, уже заткнулась. Прижалась к полу, пригнув все девять головок, и думает, что ее не видно. Дрожит как голодная вяженка.
— Хочешь превратиться в упыря?
Вампирша промолчала, уткнув нос в колени.
— Не буду! – пискнула она.
— Дура.
— Не буду больше убивать!
— Я ж говорю, дура.
…Или серебро проклятущее.
— Не хочу!
— Слушай. – Я уселся на пол. – Ну, что тебе в голову-то ударило? Если ты ее не съешь, я сдохну от ран. Твоя сестра не будет меня лечить.
— Мне-то что, – буркнула она, не поднимая головы.
— Что?! – аж задохнулся я. – Да я ж тебя кормлю, дура!
— Только потому, чтобы моя сестра тебе помогала. Ты сам сказал.
Я зарычал. Химерка, воспользовавшись моментом, ускользнула в щель под дверью – только ее и видели. Теперь точно все пропало.
Я готов был загрызть жалкую вампиршу – но тут произошло немыслимое.
Пол задрожал, раздался оглушительный скрежет из коридора, затем глухой, тяжелый стук, после которого скрежет усилился. Вампирша что-то запищала, но я, не обращая на нее внимания, вылетел за дверь – настолько быстро, насколько позволяли раны. Она сама хотела подохнуть – так пусть и подыхает себе, так лучше, чем от голода.
Моим глазам открылась странная картина: одна из секций противоположной камере стены медленно отъезжала в сторону. Из щели рвался рыжий огненный свет, и в его ореоле, между мной и стеной металась перепуганная насмерть химерка.
Да ну их, мне подыхать неохота.
Не дожидаясь, пока проход окончательно откроется, я рванул назад по коридору.
Аретейни
Я торопливо шагала за Дэннером, не разбирая дороги, и свалилась бы, не тащи он меня за руку, а в нем будто бы маленький такой вечный двигатель завелся. Дыхание сбивалось, но это было неважно. В голове тревожным огоньком билась, вспыхивала, орала единственная мысль – не верю.
Не верю, не верю, не верю!!..
Быть того не может!
И все из-за меня! Снова из-за меня!
Меня охватило мучительное, непреодолимое желание упасть на землю, орать во всю глотку и биться в конвульсиях – одним словом, истерить самым вульгарным, отвратительным и пошлым образом. Правда, я сдерживалась из последних сил, но не очень-то получалось. Тогда я на ходу сунула руку в рот и что есть сил, сжала челюсти, закусывая собственный палец, приглушая рвущийся из груди стон. Тут Дэннер остановился и обернулся.
— Ты чего? – тревожно осведомился он. А мне безумно хотелось броситься в ноги и просить прощения, но душившее меня чувство вины даже этого не позволяло. А Селиванов встряхнул меня за плечи, выдергивая мою руку из моих же зубов. Сильный, блин. – Очнись! В чем дело? Тебя ранили, что ли? Да не молчи ты!
Я отрицательно мотнула головой, не осмеливаясь поднять взгляд. Черт, лучше бы меня уж вообще не было, что ли...
А может, оборотнем быть не так уж плохо?..
Ага. Рассказывай себе сказки, это твое единственное утешение.
— Дэннер…
— Я сам знаю, что я Дэннер. Что с тобой? Ну?
— Дэннер, это… – Тут я ощутила, что ноги меня больше не держат, и плюхнулась-таки на колени. Дэннер кинулся меня поднимать, но я уперлась. – Прости!!
Селиванов окончательно растерялся, похоже. Он даже перестал меня тащить и сам опустился на растресканный асфальт, правда, только на одно колено. От его куртки пахло пылью, лошадью, машинным маслом, дождем и чем там обрабатывают кожаные куртки. Я ощутила, как его руки сжали мои плечи. Голос прозвучал едва различимо.
— Нет. Это я должен просить у тебя прощения.
— Дэннер, нет…
— Да. Из-за моего эгоизма ты едва не распрощалась с жизнью. Я должен был сразу тебе все объяснить. Не успел…
Больше всего на свете хотелось уткнуться ему в плечо и разреветься, но я стиснула зубы и заставила себя смотреть ему в глаза. Взгляд у него ничуть не изменился. По-прежнему спокойный и теплый, будто бы это не ему предстоит застрелиться, чтобы не сделаться нечистью. Неужели я была такой дурой?! Как я могла не замечать этого огня в зеленых глазах, этого безграничного тепла в голосе – а ведь он все это время оберегал и защищал меня, рисковал жизнью. Всеми силами защищал. В конце концов, это он вытащил меня из леса, это он освободил меня от гаджета охотников, это он на руках вынес меня из штаба, стискивал зубы, выдерживая пытки – только чтобы палачи не принялись допрашивать нас с Лесли и Нэйси… И это он целовал меня, отчего-то именовал Ласточкой, признавался в любви. Он поверил мне, и у меня искал тепла, которого ему, наверное, так не доставало всю жизнь – чтобы в ответ получить грубость и оскорбления.
