Алексей Доронин - Чёрный день
Свой путь по тёмному небосводу совершала бесконечная вереница бездомных призраков. Мириады погибших без погребения, которых некому оплакивать. Никто не объяснит им, в чём состояла их вина, и кто в безумной гордыне распорядился их судьбами. Бессильная ярость, дающая силы буре тысячелетия — вот всё, что у них осталось. Движение воздуха… Движение неприкаянных душ.
Они охотятся за ним. Ищут, чтобы забрать с собой. Но так ли уж велика разница между их жребием и тем, что вытянул он? Они никогда больше не увидят солнца. Никто не вспомнит о них и некому будет за них молиться. А разве этого нельзя сказать и о нём?
Когда Саша пришёл в себя, над ним уже намело целый сугроб, похожий на скромный могильный холмик. Но он был жив, что только подтверждало его предположение. Похоже, в загробном мире не осталось свободных мест. Он как всегда опоздал.
Именно бури часто заставляли его сходить с выбранной им стези. В поисках укрытия Саше волей-неволей приходилось удаляться от железнодорожного полотна, но каждый раз, сворачивая к зданиям, темнеющим слева или справа, он боялся, что потеряет единственный ориентир — цепочку рельсов, которая как нить Ариадны соединяла его с родным городом.
Заблудиться было проще некуда. Данилов опасался доверять свою судьбу даже такому прежде надёжному прибору, как компас. Стрелка этого дьявольского изобретения словно взбесилась. Она указывала туда, куда ей вздумается, но только не на север. Видимо, школьные данные безнадёжно устарели, и все карты придётся переписывать заново.
Парень изо всех сил старался найти убежище как можно ближе к железнодорожной линии. Столбы служили единственными надёжными указателями. Магнитный полюс Земли мог изменить своё положение, мог вообще перестать существовать, но они оставались на своих местах. Кроме тех, конечно, что повалило взрывом.
Отходить от железнодорожного полотна дальше, чем на двадцать метров, было самоубийством. Луч фонарика быстро таял в этой вязкой темноте, а за пределами освещённой зоны расстояние искажалось. Иногда Саше казалось, что до какого-то строения двадцать шагов, а на деле оказывалось вдвое больше.
Укрытия бывали разные. Это мог быть и свинарник, и сарай, и даже кузов грузовика. Но лучше всего, конечно, дом. Желательно одноэтажный и деревянный. Совершенно не годились для этой цели большие помещения — вокзалы, депо, склады и так далее. Температура в них не сильно отличалась от уличной, а ветер гулял свободно, как ему вздумается. Даже костёр не разведёшь. Да и не прогреешь такие хоромы. С таким же успехом можно спать под открытым небом.
Методом проб и ошибок Данилов сформулировал главное требование к убежищу в холодную погоду — теплоизоляция. Чем меньше щелей, тем лучше. Но и материал, из которого сделано временное жилище, имеет значение. Надо быть идиотом, чтобы остановиться в металлическом вагончике или гараже, если на термометре минус тридцать. Один раз у него хватило ума так сделать.
Не стоит забывать, кем Саша был раньше. И кем он не был. На любителей активного отдыха — всяких таёжников, охотников, любителей зимней рыбалки — он всегда смотрел как на сумасшедших, предпочитал комфорт городского жилища с тёплым сортиром.
Тепличному растению, представителю эпохи всеобщей виртуализации, ему пришлось постигать азбуку выживания на собственной шкуре. Его слегка оправдывало только то, что до него через это никто не проходил. Да, на Земле и раньше рушились цивилизации. Вавилон, Микены, Рим… Но никогда падение не было таким стремительным — за две недели от постиндустриальной эпохи к доисторическому собирательству. Даже до охотников палеолита большинство уцелевших, и Саша в том числе, ещё не доросли.
Он был пионером, сродни первым исследователям полюса. Но тем было проще. За спиной у них оставалось человечество, они чувствовали его моральную поддержку. Им было ради чего бороться и не сдаваться. Да и хватило бы у Амундсена или Скотта воображения представит себе полярную ночь, опустившуюся на целый мир?
Кто вообще мог всерьёз задумываться о ядерной зиме?! Только законченный параноик. Надо быть психом, чтобы допустить саму возможность такого сценария, что ещё раз доказывает иррациональную природу бытия, которое проще понять безумцам, чем здоровым.
Почему-то никто, кроме разве что Иоанна Богослова, не спешил давать практические советы по встрече апокалипсиса — куда идти, где прятаться, чем питаться. Словно учёные мужи боялись накликать беду. Мол, не буди лихо, пока оно тихо. Но лихо проснулось, и никто не оказался готовым к его встрече.
Первые попытки предусмотреть и подчинить своим директивам Армагеддон относились к временам СССР. В советской системе гражданской обороны, казалось бы, всё было проработано до мелочей. Время обязывало! Рекомендации были оптимистичными. Собирайтесь, граждане, на сборном эвакопункте и организованными колоннами следуйте к приёмному эвакопункту. Подразумевалось, что дальше всемогущее государство всех накормит, обогреет и утешит. Никто не брал в расчёт возможность глобального катаклизма, при котором государство никому не сможет помочь. Оно распадётся на атомы ещё быстрее, чем плутоний, и каждый будет думать только о том, как выжить самому и выжить других.
«Обязательно напишу книгу „Ядерная зима: советы пережившим“, — невесело шутил сам с собой Александр. — Если род людской уцелеет в этой бойне, то такие советы ему рано или поздно могут снова понадобиться».
Даже тёплые рукавицы не мешали рукам постепенно замерзать. Вот и сейчас после долгого перехода они задубели настолько, что перестали чувствовать холод. Это был сигнал, что пора устраивать привал. Данилов и так уже давно вглядывался во мрак, присматривая себе временное пристанище.
За последние полчаса ему то и дело мерещилось, что из темноты проступают очертания дома, но всякий раз это оказывалось игрой воображения. Интересно, возможны ли миражи в ледяной пустыне?
И вот ему снова показалось, что впереди что-то чернеет. Саша зашагал ещё быстрее, теперь он почти бежал. Стало немного теплее, но чувствительность к рукам пока не вернулось. По своему опыту он знал, что «размораживаться» гораздо неприятнее, чем замораживаться. Процесс отогревания замерзших конечностей проходит очень болезненно. Боль такая, будто в тканях уже успели образоваться маленькие кристаллики льда, и они начинают лопаться с треском. И ведь замерзли не только руки и ноги. Если он не поторопится, то отогревать будет нечего.
Недалеко от дороги за символическим ограждением из проволочной сетки стоял одноэтажный бревенчатый домик. Был он явно дачным и вряд ли раньше играл роль постоянного жилья.
Отодвинув щеколду, Данилов проник в чужой огород. Будь он повнимательнее, его насторожило бы, что снег на дорожке, которая тянется от калитки к дому, немного примят. Но руки ломило от холода, и такие вещи сознанием даже не фиксировались.
Не тратя время, парень дёрнул за ручку. Дверь распахнулась, и он носу к носу толкнулся с худым и бледным призраком. Это мог быть бродяга-мародёр, а мог быть и сам дачник. Как бы то ни было, Саше он был явно не рад. Об этом же говорила двустволка в его руках.
С рёвом, которым можно было истолковать как пожелание валить к такой-то матери, он навёл на парня ружьё. Тот в ответ промямлил что-то невразумительное и попятился. Ружьё не двигалось, по-прежнему нацеленное ему в живот.
Тогда Александр бросился прочь со всей скоростью, на какую был способен. Но лыжи мешали ему. Труднее всего оказалось пройти через калитку. Парень замешкался возле неё, даже не успев подумать, что представляет собой отличную мишень. Там он потерял драгоценные секунды.
Саша уже был по другую сторону забора, когда человек выстрелил. Возможно, у него было право защищать свою собственность, а может, он просто не любил непрошенных гостей. Удар в спину заставил Данилова кубарем скатиться с уклона на железнодорожную линию. Там он и лежал, тяжело дыша и надеясь, что стрелок ограничится выдворением его со своей территории.
Вдруг парень почувствовал странный холодок, который медленно распространялся по ногам. Первая мысль была смешной до неприличия. Сколько Александр себя помнил, он не страдал медвежьей болезнью. Его организм реагировал на страх разве что аритмией и головокружением. Но когда сознание отбросило эту нелепую идею, легче не стало. Пришла вторая мысль, страшная, но более правдоподобная. Его подстрелили. А боли он не чувствует, потому что задет позвоночник.
Но оказалось, что и первый, и второй варианты далеки от истины. Просто рюкзак, туго набитый консервами, принял на себя весь заряд утиной дроби. Ладно бы только консервами. Их содержимое пребывало в замороженном состоянии, на каждом привале еду приходилось сначала разогревать. Но там же стояла фляжка со спиртом, который он прихватил в чисто медицинских целях. Теперь рюкзак понемногу «истекал» алкоголем. Внутри всё слиплось, смёрзлось в комок; упаковки полопались, треть продуктов была безвозвратно подпорчена, перемешана со свинцовыми шариками и битым стеклом. Да и рюкзак придётся менять.
