Захар Петров - Муос: Чистилище
Вера швырнула ключ в сторону противоположной от двери стены. Ключ, летящий по дуге и неожиданно громким звяком падающий на пол где-то в дальнем углу — это последнее, что Вера чётко запомнила. Произошедшее после падения ключа отложилось в её памяти, как смутное кошмарное ведение, сплошь состоящее из крови, огня и боли. И в этой багровой мешанине не как цепь последовательных событий, а как разрозненные вырванные из контекста кадры отпечатались немногие эпизоды этого страшного боя.
Почему-то Командир, не дождавшись, пока Вера отойдёт от двери, скомандовал: «Огонь!» Предвидя, что произойдёт дальше, она упала, вжавшись всем телом в пол. Хлопнули арбалеты республиканцев, и две или три стрелы отскочили от двери как раз в том месте, где она только что стояла… Вспыхнувшая, словно факел, диггерша, которая попала в распылённую спиртовую струю, пущенную из огнемёта Фойера, её длинный прыжок, закончившийся объятием Фойера и ударом секачами по почти полной канистре со спиртом у него за спиной… Горящий Фойер, напрасно пытающийся освободиться от коченеющего захвата уже мёртвой женщины, мечется, разливая вокруг горящий спирт из пробитой канистры… Армеец, сидящий на коленях и собирающий внутренности, вывалившиеся из вспоротого живота… Командир, бесполезно орущий «Держать строй!», и развалившийся строй, откатывающийся назад от смертельных накатов волны диггеров… Орущие ополченцы, бросающие арбалеты и мечи и становящиеся на колени… Антончик, с криком «Она — моя!» внезапно оказавшийся рядом с Верой, и его секачи, вертящиеся по причудливым траекториям с невероятной частотой… Паук, рванувший ей на выручку, и диггер, удачно резанувший секачами по его дополнительным рукам, превратив их в кровоточащие обрубки… Антончик, загнавший Веру в угол, омерзительный хруст и взрыв боли под левой грудью… Истошный крик Паука, ловкое движение Антончика, снесшего секачом полголовы мутанту, но на мгновение повернувшегося к Вере боком… Верин меч, по самую рукоять вошедший в спину Антончика…. Последний взгляд бригадира, не выражающий ничего конкретного: ни боли, ни сожаления, ни ненависти… Маленькая диггерша Инга, запевшая своим неземным голосом древнюю песню:
Зноў залунае наш штандар,
Палыхне ўначы пажар,
І паходнаю трубой
Зноў пакліча нас з табой на мужны бой
Мая Радзіма — край адзіны…[18]
Брошенная финка Командира, вошедшая девочке в её худенькую шею, и кровь, хлынувшая из её рта, уже беззвучно произносящего последние слова недопетой песни… Командир, беспощадно изрубленный секачами диггеров, увидевших сотворённое им… Вера, медленно идущая на ватных ногах, едва переступая через трупы своих и чужих, не понимая, почему каждый шаг и каждый вздох даются всё труднее, и почему мечущиеся диггеры не вступают с нею в бой… Неожиданно вздыбившийся пол, больно ударивший Веру в лицо и в то место, где и без того при каждом вздохе крюки невидимого палача разрывали плоть… Крик кого-то из братьев «Цётка Вера!» и сильные руки, перевернувшие её на спину и разорвавшие куртку униформы и майку… Тревожные лица Сахи и Пахи с ужасом рассматривающие что-то на её груди и зачем-то тыкая туда руками, отчего боль только усиливалась… Последний взгляд на поле битвы: спины уходящих из Мегабанка диггеров, уводящих и уносящих детей и раненых. И трусливо сбившиеся в одну кучу ополченцы и армейцы, которые могли и должны были воспрепятствовать этому исходу… «В бой! Уничтожить!» — приказ, который она хотела прокричать, и жалкий хрип, рождённый вместо команды её парализованными лёгкими и глоткой… А потом всё погрузилось во тьму, холод и боль…
10
— Вставай!
Тёплая ладошка потрогала Верин лоб, как будто мерила температуру. Вера открыла глаза — это была Инга. Она смотрела на неё своими бездонными бирюзовыми глазами с чёрненькими кружками зрачков. Девочка улыбалась, но улыбалась только глазами. Её детское и одновременно не детское лицо оставалось неподвижным и умиротворённым. Вера поднялась и осмотрелась. В Ментопитомнике было очень светло, хотя здесь не было ни фонарей, ни факелов, ни даже светляков. Потолка, кажется, тоже не было, только лился откуда-то сверху ровный белый свет, яркий, но совсем не слепящий. Стены были настолько белы, что почти растворялись в ярком свете, отчего Ментопитомник казался намного больше. Инга взяла Веру за руку и повела на выход.
Когда они переступили порог, Вере показалось, что они вошли в Университетский коридор — тут было также людно и весело. Но этот коридор был намного шире. Вера подняла голову вверх, но как ни старалась, не смогла рассмотреть ни потолка, ни неба — только яркий свет сверху. Скорее всего, это был не коридор и даже не туннель, а улица между очень высокими красивыми домами. Здесь было много людей, которые шли по пути с Верой и Ингой, радостно разговаривая друг с другом и показывая куда-то вперёд. Вера видела далеко впереди, в конце этого коридора-улицы, что-то яркое и большое, и именно это рождало этот чудный свет. Но почему-то ей не получалось посмотреть туда, как будто какие-то ограничители в шее и глазных мышцах не давали повернуть голову или хотя бы бросить взгляд в ту сторону. Она хотела спросить об этом у Инги, но говорить не получалось, как будто рот был залит тягучей липкой смолой. А девочка, не видя смятения Веры, уже по-настоящему улыбаясь, шла навстречу свету. И блики от этого невидного для Веры сияния играли на её счастливом лице. Вера, чтобы привлечь внимание Инги, хотела тронуть её за плечо, но, только начав подымать руку, она сразу же её опустила. В руке был окровавленный секач. И вся ладонь Веры была в багровой крови, и вся рука была в крови. И так этот секач с этой кровью был некстати в этом чистом белом коридоре среди счастливых, красивых людей в отблеске этого неведомого светила, что Вера решила немедленно его спрятать, а руку вытереть. Но, осмотрев себя, она пришла в ужас — она была в одной диггерской юбке. Всё тело её было залито кровью. Кое-где сгустки крови, а то и прилипшие ошмётки чьей-то плоти и внутренностей, делали её похожей на порождение ада. Она чувствовала, как противно слиплись волосы от крови, как засыхающая кровь стягивает кожу на её лице. Обернувшись назад, она увидела кровавые следы своих босых ног на идеально белом полу. Идущие рядом люди и даже Инга не обращали на Веру никакого внимания. Но сама она понимала, что в таком виде к Свету идти нельзя, нужно где-то обмыться и спрятать этот секач.
Она увидела в стене коридора дверь и быстро заскочила туда. Она оказалась в квартире своих родителей в далёком Мегабанке. Только квартира сильно преобразилась. Нарисованное небо превратилось в небо настоящее. Материнские украшения стали ещё красивее, и вся квартира была залита всё тем же ярким белым светом. За столом сидели люди — двое мужчин и две женщины. Она сразу их узнала: отец и мать — только молодые, красивые и совершенно здоровые. В прекрасных юноше и девушке она тоже сразу узнала сильно повзрослевших Костика и Наденьку. Мама держала за руку отца, отчего они оба были похожи на влюблённых подростков. Вера хотела броситься к ним, но ноги её не слушались, и всё та же тягучая масса, не дающая сказать и слова, заполняла рот.
— Папа, я очень хочу, чтобы Верка была с нами. Я по ней скучаю, — продолжал Костик разговор, во время которого застала их Вера.
— Ты же знаешь, она не нашла дорогу к нам. Она заблудилась.
— Она обязательно найдёт дорогу, — сказала мать, но её утверждение прозвучало скорее как вопрос.
— Она слишком сильно заблудилась. Она зашла так далеко, откуда возврата нет, — отец смотрел в сторону Веры и одновременно мимо неё. На его помолодевшем лице было запечатлено такое же страдание, как тогда, когда погибла мама.
Слёзы потекли из Вериных глаз. Со всех сил он попыталась выдавить из себя «Па-па!». Но вместо слова родился какой-то гортанный клёкот, как будто последний вздох подыхающего чудовища. Подойти и сесть за стол к своей семье, просто сидеть и слушать, о чём они разговаривают, даже быть при этом ими не замеченной — лишь быть рядом с ними! Но невидимая преграда отделяла Веру от любимых. Да и стула пятого здесь не было, а если бы и был, она бы вымазала кровью и стул, и стол. Слёзы текли по щекам. Опустив голову, Вера видела, как стекающая по её окровавленной груди слеза прочищает себе дорожку.
Кто-то смотрел на неё сзади. Вера обернулась. В дверном проёме стоял тот незнакомец в балахоне с капюшоном на голове. Вера видела только силуэт — лицо по-прежнему скрывалось в тени капюшона. Слова из ингиной песни тут же всплыли в голове Веры — «Идущий-По-Муосу только знает путь». Незнакомец отвернулся и пошёл. Он ничего не сказал, но Вера поняла, что ей нужно идти за ним. Чудный недосягаемый свет по-прежнему светил в конце коридора-улицы, но незнакомец повёл её в другую сторону — туда, откуда она пришла с Ингой. И обстановка вокруг начала меняться. Стены коридора становились зловеще-серыми, выщербленными и исписанными похабными надписями. Под ногами хлюпала зловонная жижа. Над головой навис чёрный потолок. По обе стороны коридора были грязные, едва висящие на петлях двери, из-за которых слышались звуки боя, крики умирающих, дьявольский хохот палачей и вопли каких-то чудовищ. Вере не хотелось туда, ей хотелось вернуться к всё ещё светившему из-за спины свету, вернуться туда, где её родные. Но она понимала, что ей надо идти за Идущим.
