Эдгар Пэнгборн - Дэйви
Это произошло с Ники и со мной. Мне следовало предвидеть такое развитие событий. Толпа была большой, начинало смеркаться, тем не менее лицо моей леди, вероятно, выделялось среди других хорошеньких мордашек в толпе, как алмаз среди стеклянных украшений: было очевидно, что я являлся ее спутником и у меня рыжие волосы. Парень на белом коне устремился к нам, побуждая всех расступиться, чтобы его плеть могла достать нас. Затем нас окружила толпа, смеющаяся, любезная, шумно-пьяная и деспотичная, и понесла нас к трону на своих плечах. И, в маскарадном костюме, появился регент, Дайон Морган Моргансон Нуинский и, увидев Ники — я знаю, была она испугана, помятая в добронамеренной шумной возне и смотрела прямо перед собой, — Дайон побледнел, как полотно. Вскоре он приказал одному из помощников принести серебряный тазик, который прежде использовался в этой церемонии, — я слишком невежественен, чтобы знать, что это было неожиданностью — и он омыл наши ноги, хотя это уже не являлось частью ритуала последние тридцать лет.
— И, сомневаясь в себе, — сказал Дайон — говоря это здесь, в нашем, полном воздуха, убежище на острове Неонархеос, обнимая рукой свою прекрасную жену Нору Северн и слушая, так же, как и я, ветер с моря, пробивающийся сквозь теплый дождь… — сомневаясь в себе, я нуждался в тебе, Миранда. Позже… — он сказал это как-то более значительно, чем простая вежливость, — я понял, что нуждался в Дэйви также, в его дерзки-полезной манере, с которой дьяволенок смотрит на проблемы и откровенно высказывается.
Я сознавал, в тот канун шутовского праздника, что Дайон любил мою жену задолго до моего знакомства с ней. Фактически, это было много лет назад, так как ему исполнилось пятнадцать, когда она родилась. Он часто бывал в семье ее матери, Серены Сэн. Клер-Левайсон, его кузины, и привык носиться с малюткой до того, как она начала ходить. Ее первое отчетливое слово, произнесенное, когда он подбросил ее до потолка, было «Дай-йон»… Я не мог не узнать об этом, слушая, как он произнес ее имя в беспомощной, несдержанной манере, — там, на ступеньках президентского дворца, когда он держал ее маленькую коричневую ногу в своих руках. Сейчас это уже не любовь подростка к ребенку, так как Ники не ребенок. Это любовь друзей и, с его стороны, даже больше. Мы имели возможность немного поговорить об этом, все втроем; мы не делаем этого теперь, когда с нами Нора Северн, хотя она знает обо всем. Это не то, что могло бы решиться браком — втроем, как поступила Адна-Ли Джейсон и ее любовники. Мы с Дайоном слишком собственнические, и Ники уверена, что для нас это не было бы выходом из положения. К тому же, как много в человеческой неразберихе нашей собственной вины!
— Я думаю, — сказала Нора Северн, — что человек, отчетливо осознающий существующие издавна опасности автократии и следящий за ними в себе самом — он не лучше, в качестве правителя того, кто меньше познал бы себя? Я совсем не настаиваю на этом — вы сами больше понимаете как честные граждане.
На ней не было ничего, кроме небольшой юбки, как и у большинства наших девушек. Белокурая и прелестная, вы не подумали бы, глядя на почти голую Нору, что она искусная ткачиха и прядильщица, такая ловкая и обладающая творческим воображением, что некоторые женщины постарше просили ее поучить их. За работой она никогда не тратит ни секунды на лишнее движение, хотя каждый тонкий упругий палец, кажется, живет независимой жизнью. Она также пытается ваять, правда, заявляя, что не сильна в этом, и обыскала остров в поисках годной к употреблению глины.
Какое-то время в прошлом, — продолжал Дайон, — боюсь, мне нравилось быть Его Превосходительством милостью Бога и Сената регентом в Нашем Очень Современном Чрезвычайном Положении — ого-го как здорово! Чрезвычайное положение было благом в течение восьми лет и все еще неуклонно продолжалось бы, если бы нас не вышвырнули. Думаю, термин «чрезвычайное положение» первоначально означал «пока Его Превосходительство Морган Третий милостью Бога и Сената Президент Содружества не окажет милостивой любезности, чтобы выскочить, как пробка». Но время все тянулось и тянулось, и это стало означать «период, длящийся со времени, когда ваше Превосходительство безнаказанно злоупотребляет своим положением до тех пор, когда ваше Превосходительство может милостью Бога и Сената благополучно быть изгнанным ко всем чертям…»
* * *
Мы были обязаны оставаться в Восточном Перкенсвиле до тех пор, пока не закончатся похороны Джеда. Но ради Вайлит мы были вынуждены ускользнуть, так как у нас с Сэмом не было никаких денег, необходимых для предполагаемого религиозного обряда, все-таки, они считали нас аристократами и полагали, что мы будем нести это бремя — дорогой Джед, он, вероятно, объяснил бы, что это наказание за обман караульного в тот вечер. Несомненно, религию следовало бы придумать для таких кротких и простых душ и, возможно, они совсем не могут обходиться без нее, так же, как я не могу ладить с ней. Вайлит имела достаточно денег, припрятанных в мешке, для покрытия расходов, а теперь — ну, теперь Вайлит была паломницей и не хотела денег.
Она вновь присоединилась к нам в то страшное утро, после долгого конфиденциального совещания с отцом Фэем, и дала Сэму столько, сколько, как отец Делюн сказал ей, будет стоить приличный обряд — наш смиренный способ показать богу, что мы понимали и любили Джеда, так как он был мучеником. Потом она рассказала нам, что отец Фэй принял ее в качестве паломницы с надеждой, что она могла бы в какой-то день стать достаточно очищенной, чтобы постричься в монахини. Может, только отец Фэй мог предоставить Вайлит такое большое утешение и спасти ее, что, надеюсь, он и сделал, во имя человеческой расы. В такой же самой степени, может, никто иной, как отец Делюн мог так глупо способствовать моему вступлению на путь ереси. Я хотел подсказать ему, что если бог всезнающий, он был бы в состоянии понять все, без всяких наших расходов на церковный обряд, и, если он, действительно, был всезнающим, как насчет того, чтобы спросить у него: что, черт подери, дало мученичество добродетельного Джеда кому-либо, начиная с Джерри? Разумеется, я совсем ничего не сказал, помня о шее Сэма, так же, как и о моей собственной, но мое религиозное чувство иссякло именно тогда. Я никогда не скучал по нему.
Вайлит стала спокойной, во время разговора с нами после той беседы с отцом Фэем: спокойная и отдаленная, однако она не казалась чужой. Я никогда не догадывался о скрывавшейся в ней монахине, хладнокровной скучной сестре, в этой пылкой любвеобильной партнерше по борьбе, которая много раз раскрывала для меня приятную плоть. Теперь она представляла собой монахиню, смотревшую как слепая; лицо этой женщины за последние несколько часов постарело на двадцать лет. Не думаю, что она спросила нас с Сэмом, что мы намеревались делать. Временами она теряла направление мысли, как будто продолжая какой-то разговор в другом помещении. Может, отец Фэй наложил на нее епитимью — ее платье выглядело измятым и она двигалась осторожно, словно ощущала физическую боль. Ее левый глаз судорожно подергивался, чего я никогда прежде не замечал. Вскоре паломники собирались провести закрытое молитвенное собрание для включения ее в группу, после чего, как она нам сказала, она не должна даже разговаривать ни с каким мужчиной, кроме отца Фэя, пока не закончится покаянная часть ее паломничества. Покидая нас, она расцеловала меня в обе щеки и сказала, что я должен быть хорошим мальчиком.
Я увидел ее еще раз, одетую в белое платье, вместе с остальными паломниками на похоронах, два дня спустя. Если бы она знала, где мы сидели, она бы подумала, что лучше не смотреть в нашу сторону… Мне кажется теперь, что я очень любил ее, может, так же сильно, как Кэрон, которая, вероятно, уже умерла.
* * *
Я и сейчас помню указ, который я провозгласил с трона на ступеньках президентского дворца. Вечер тянулся медленно; принесли мускусное вино, которое вылили нам на головы. Я объявил, что для всех, без исключения должна безотлагательно наступить вечная счастливая жизнь; так или иначе, я не мог придумать более подходящего указа от имени шутовского короля.
19
После похорон — они оказались довольно унылыми, наш Джед, наверно, подумал бы, что они лучше, чем он заслуживал, — мы с Сэмом, не ожидая дилижанса, который должен был проходить мимо в субботу, решили рискнуть пойти пешком, по крайней мере, до Хамбер-тауна.
В Восточном Перкенсвиле, после несчастья, я, фактически, не слыхал никаких разговоров о тигре, и не было даже уклончивого упоминания о его возможном возвращении. На следующий день сельский егерь привел обратно свою группу охотников — как огорчились и рассердились эти мужчины, услыхав новость — а в полдень люди вышли обрабатывать кукурузные участки без всякой защиты, кроме пары лучников. Той ночью люди также находились снаружи, присматривая за сторожевыми кострами, не против тигра, а просто, чтобы не подпускать близко к кукурузе травоядных. Охотники, старухи и другие источники абсолютной мудрости сходились во мнении, что если тигр не старый или больной, он нападает на определенное село только раз в сезон, а потом идет дальше. Это даже могло быть правдой, хотя я сомневаюсь в этом.
