Эдгар Пэнгборн - Дэйви
Наша военная разведка, несомненно, узнала, что бывшие пираты из островов Код рассеялись в армии Солтера. Они не знают больших кораблей, но они знают море; в прошлом, до 327 года, когда мы разгромили их как страну, их глиссеры[71], оснащенные косым парусом, возможно, заплывали дальше, чем мы предполагали. Они могли бы управлять большим кораблем Солтера, если бы он когда-либо ухитрился построить его.
Жители островов Код — пираты, их жены, рабы и сторонники — поклонялись сатане, старому темному рогатому богу колдовства, древнего и современного. Я уверен, что они все еще тайно занимаются этим. Вероятно, они считали старого рогоносца логическим оппонентом существующего положения вещей, любить которое у них не было основания — кроме того, они устраивали оргии и празднества. То, что Дайон как регент отказался позволить сжечь всех жителей островов Код после сдачи пиратов, было одним из наиболее серьезных недовольств враждебной части нуинского общества, а также церкви, направленных против него. Острова были приняты солидными рыболовными гильдиями и присоединены к области Хэннис; рядовым бандитам и изгнанникам и их женщинам и детям было позволено рассеяться, согласно всеобщей амнистии. Так как мы надеялись совершенно отменить рабство в Нуине и не были склонны устраивать множества новых тюрем, я не знаю, что еще, по логике, мы могли сделать. Помню, я предупредил Дайона, что большинство пиратов не собиралось быть благодарными более, чем пять минут, и что церковь не была готова признать любой вид милосердия, кроме своего собственного. Он знал об этом, но, как бы то ни было, продолжал в том же духе — полагаю, мы с Ники серьезно ругали бы его, если бы он изменил свое решение в результате наших предостережений. Четыре года спустя бесшабашные пираты оказались там, в мятежной армии Солтера, готовые и жаждавшие сражаться на стороне церкви против человека, который спас их от сжигания той же самой церковью.
В данном случае, думаю, настаивание Дайона на амнистии вместо мщения было первым случаем в современном мире, когда светский правитель выдержал давление церкви и оставался безнаказанным в течение целых четырех лет. Во времена Моргана Великого такой вопрос даже не возникал. Морган был всецело за церковь, которая тогда сама была новой как определенная организация; энтузиаст, воитель за бога, он мог быть так же счастлив обратить в веру мыслящего человека, как и уничтожить его боевым топором, в зависимости, думаю, от того, проявлял ли тот какую-либо склонность к возражению.
Но через некоторое время церковь может обнаружить, что она не совсем счастлива с прекращением династии Моргана и президентом Эрманом Солтером. Солтер отменит все, что мы проделали для избавления от рабства: уничтожит наше небольшое начинание в развитии светских школ и больше не будет святотатственных разговоров об ослаблении запретов на книги Древнего Мира и обучение. Но после того, как эти два дела будут решены, медовый месяц между Солтером и церковью, вероятно, закончится. Солтер властолюбив, а это неизлечимая болезнь, которая доходит до высшей точки бедствия так же несомненно, как и раковое заболевание. Он уважает церковь только как материальную силу, вытекающую из ее власти над человеческими умами, а не по религиозным соображениям и, конечно, не за какое-либо временное благо, которое церковь может оказать (я, как один из ее самых искренних врагов, допускаю, что она оказывает их довольно много). Солтер практичный человек в самом печальном смысле этого слова: человек, для которого всякое искусство — ерунда, всякая красота — неуместна, всякое милосердие — слабость, всякая любовь — иллюзия, удобная для использования, а всякие философские вопросы — вздор. Я знаю все это о нем, потому что этот человек пытался добраться к Дайону через меня, вскоре после того, как комический случай вовлек нас с Ники в президентскую орбиту и мы приобрели важное значение. Солтер был совершенно откровенным об особенностях своего мышления, когда он все еще верил, что я представлял ценность. Он совсем не имел убеждений: религиозных, агностических, атеистических или каких-либо других — религиозная маска была одной из многих, чтобы носить ее для удобства. Когда правят такие, как он, как это иногда бывало в Древнем Мире, — спите с ножом под подушкой!
Да, весьма вероятно — однажды утром, несколько лет спустя, мы, может быть, увидим с западного океана приближение небольшого неуклюжего парусника…
Вчера, в дождливый полдень, к нам случайно зашел Дайон с Норой Северн и сказал нам, что не хочет быть правителем. Мы слыхали об этом и раньше, и в этом есть определенный смысл, однако большинство из нас надеется, что его можно будет отговорить от нежелания управлять. Мы обсуждали много политических идей, после того, как на нашем последнем общем собрании было выбрано пять человек, чтобы написать пробную конституцию, как это делалось в Древнем Мире, предназначенную для того времени, когда эти острова, может быть, будут вмещать достаточно возросшее население, что потребует больших формальностей.
— Я непригоден, — сказал Дайон, — как раз вследствие того факта, что я правил в Нуине. Самодержец, может, над миллионом человек — нелепо, не так ли, ведь любой человек мог бы быть в таком положении? Если бы я попробовал здесь, я все время боялся бы старых привычек, возрастающих во мне. Дэйви, в тот день, восемь лет назад — когда ты и наша шалунья были, вроде как бы, вовлечены в правление — я думаю, прошло восемь лет, не так ли?..
— Первого мая 323 года, — сказала Ники и чуть засмеялась.
— Да. Почему в тот день, как вы думаете, я так энергично не отпускал вас после того, как шутовской праздник закончился? О, конечно, появилась Ники, в то время, как я не видел ее в течение двух лет и даже думал, что она уже умерла. Маленькая проказница всегда была моей любимой кузиной. Но здесь было что-то другое. Я уже начал сомневаться в себе, хотя был регентом менее года…
Я вспомнил тот день. Я часто вспоминаю его; он запечатлелся как-то особенно ярко. Тогда нам с Ники было по двадцать. Мы жили в Олд-Сити в течение двух лет — уединенно, потому что Ники убежала от семьи и не могла выносить мысли, что ее могли узнать, понимая, что семья будет делать попытки вернуть ее обратно и что такая суета и волнение повлияли бы на работу, которой она отдалась душой и телом. Ее работа была подпольной, с еретиками, важной и опасной. Моя, для добывания денег — на мебельной фабрике: Сэм Лумис научил меня всему, что знал по столярству, когда мы бродили с комедиантами труппы Рамли; другая моя работа заключалась в том, чтобы учиться, читать запрещенные книги под руководством Ники и еретиков, которые приняли меня ради нее; чтобы расти с более широким пониманием мира, в котором мне придется жить. Она приняла на себя, моя милая, поднимающая тонус жена, бремя, которое замещавшей мне мать мадам Лоре из комедиантов пришлось перестать нести. Да, только в этот день, 29-го апреля, в канун шутовского праздника, делающего радостными двадцать четыре часа из суматошной жизни людей в Нуине, перед более спокойными удовольствиями Первомая, — в тот день мы с Ники были беззаботными. Повсюду в городе царила веселость, безрассудная восхитительная безотлагательность близкого вечера весны, когда небо загромождено высокими облаками с фиолетовым оттенком; там были уличные певцы, а цветочницы везде разносили за собой аромат сирени.
Мы сказали, что пойдем только на короткую прогулку и будем держаться в стороне от празднования и шутовства. Но, бродя по улице, остановившись у таверны, где пиво было, пожалуй, очень хорошее — о, вскоре мы начали спрашивать друг друга, что могло быть плохого, если бы мы просто пошли на несколько минут к дворцовой площади послушать пение и, может, взглянуть с безопасного места, когда будут избирать шутовских короля и королеву. И, все же, она потом рассказывала мне, у Ники все время было предчувствие, что мы собирались быть намного более легкомысленными, чем обещали. Вспоминаю, когда мы медленно продвигались в ту часть города, что Ники пыталась определить, как точно она могла направлять мое движение, подталкивая меня бедром (ни один из нас не пользовался руками или локтями), и в такой манере мы прибыли на дворцовую площадь — честно говоря, не пьяные, а просто счастливые.
По обычаю, которому, возможно, сотня лет, в определенное время, в канун шутовского праздника — никто точно не знает этого момента, но он наступает между заходом солнца и десятью часами — через дворцовую площадь проедет на белом коне парень в звенящем колпаке на голове, держа длинную плеть, увенчанную мягкой шелковой кисточкой. Он скачет по площади и дерзко пререкается с толпой, а его забрасывают цветами; наконец, он слегка ударяет плетью мужчину и женщину, выбирая их на шутовских короля и королеву в течение следующих двадцати четырех часов. Их подталкивают к трону, который стоит на ступеньках президентского дворца, и сам президент выходит, чтобы короновать их. Он станет перед ними на колени, согласно важному ритуалу, вовсе не комическому. Обычай омовения ног короля и королевы во времена Дайона устарел, но…
