Александр Зорич - Клад Стервятника
Я невольно вздохнул.
Теперь девушка вовсе не походила на ту ласковую и податливую жрицу любви, какой она предстала передо мной в первую и последнюю ночь нашего знакомства. Хладнокровная, расчетливая, всегда начеку — сейчас она вела себя как кадровый офицер, который подался в военсталкеры за длинным рублем. Анка словно в одночасье сменила изящный и привлекательный композит эротического белья из гардероба своих жизненных масок на пропыленный камуфляжный комбез.
Положим, сейчас ей так удобнее. А вот от чего она защищалась в этой своей ипостаси, явно более ей привычной, как дошла до жизни такой и, главное, что будет дальше между нами, для меня было покрыто тайной.
Вернувшись из области эфирных грез в пахучую реальность, я отметил, что поблизости и вправду не стало крыс. Раньше, еще полчаса назад, нет-нет, да и выскочит какая-нибудь хвостатая дрянь из-под кучи щебня, злобно окрысится в нашу сторону, встопорщит жесткие усы — и бегом, только хвост успевает волочить. Теперь же ни одного грызуна-мутанта нам не попалось, за исключением тех, кого выхватывали из отбросов зоркие чайки.
Анка быстро осмотрела мой лоб, подула на него с какой-то привычной материнской сноровкой. И это была еще одна ипостась нашего многоликого ангела- хранителя в камуфляжной форме. Точно она уже вырастила и поставила на ноги целый выводок озорных и неугомонных ребятишек, для которых получить в лоб клювом от здоровенной хищной чайки-убийцы — самое привычное дело.
К счастью, голова осталась цела, лишь слегка оцарапана. Поморник напал уже на излете, да и я, видимо, успел инстинктивно отклониться. Иногда у меня чувства все-таки опережают разум, и примером тому — не только наша с Анкой любовная ночь.
Однако на лбу уже темнел огромный синяк, и мне очень повезет, если правый глаз не заплывет. Вот левый — еще куда ни шло, даже целиться удобней, хотя правым глазом я видел хуже. Но такова уж сила армейской привычки. К тому же левши всегда вызывали у меня неосознанное опасение и желание сторониться их подальше.
— Ну, что, — подытожил это маленькое приключение Гордей, — на высоте практически уровня моря отца Федора укусил орел?
— Вот сейчас как замахнусь на одну маленькую, но оч-ч-чень гордую птицу, — проворчал я, осторожно потирая ушибленное место. — Тебе бы так.
— Не желай добра ближнему, огребешь взамен сполна, — ухмыльнулся Гордей. — Добро, оно ведь сделано из зла, как сказал один мудрый человек.
— Ага. А другие за ним повторил-ли, — передразнила его Анка, теперь переключившая внимание на два островерхих холма из битого, оплавленного стекла. Они словно приглашали: пройди между нами, дружок, и будет тебе тотчас счастье.
— А знаешь, на этот раз ты права, — с интересом глянул на нее Гордей. — Читала в детстве правильные книжки?
— Только с картинк-ками, — отрезала Анка. — А что до вашего добра, то тут его и вправду больше не из чего сделать. Одно зло кругом. И дерьмо.
Она обвела рукой малопривлекательный ландшафт. И тут же вскинула автомат. Досылать патрон в патронник ей не понадобилось — наша дева-воительница всегда держала свой танковый бесприкладный АКМ на боевом взводе.
Между стеклянными холмами как в сказке материализовался человек в стеганом строительном шлеме со шнуровкой, выцветшем солдатском бушлате, потертых до седины джинсах и огромных резиновых сапогах на толстой подошве. Между прочим, лучше и эксклюзивней обувки для Свалки не придумать.
Житель Свалки был ярко выраженным кавказцем, чернобородым, плотным, коренастым, невысокого роста, но с необычайно длинными, я бы даже сказал обезьяньими руками. Причем левое запястье он плотно обмотал грубой материей вроде брезента или кожей, под которой скорее всего было что-то набито. Мне показалось, что рука вывихнута, но не сломана, и кавказец попросту наложил на нее грубое подобие шины, сохраняющей руке подвижность.
Смерив нас ленивым взглядом из-под мохнатых черных бровей, абориген опустил старенькую штурмовую винтовку, знававшую, по всей видимости, еще Карибский кризис и джунгли Камбоджи. После чего направился прямиком к нам.
Среди осколков стекла и кирпичного боя он ступал вполне уверенно. Чувствовались долгая привычка и знание здешних троп.
Когда человек остановился в десяти шагах от нашей группы, ощетинившейся автоматными стволами, я сумел получше разглядеть его вооружение. И по достоинству оценить.
В самом деле, несмотря на преклонные лета американской штурмовой винтовки М-16 и ее, по всей видимости, долгий огневой стаж, выглядело оружие безукоризненно. Во всяком случае, мне, живи я, не приведи Господь, в этом гадючнике на постоянной прописке, и в голову бы не пришло разгуливать среди фонящих куч мусора и благоухающих крысиных тушек с автоматической винтовкой, прямо-таки лоснящейся от смазки.
А также, в довершение ко всему, блестящей свеженачишенным серебром!
Да-да, приклад М-16, отполированный временем и частым боевым употреблением, был усыпан серебряными насечками, как стены дачной бани бывшего мастера производственной практики из провинциального ПТУ — медной чеканкой.
И я про себя тут же окрестил его Казбичем. Помню такого горца еще с младых ногтей, когда летом читал по школьной программе лермонтовскую «Бэлу».
У того, кажется, тоже бешмет был в лохмотьях и весь общий вид полностью соответствовал положению «затрапезно» в негласной шкале фейс-контроля нашего сталкерского бара «Лейка». Зато кинжал во-о-от такой и — в таких же серебряных насечках!
У Казбича имелся еще один весомый аргумент для нашей предстоящей беседы. И абориген тут же предъявил его, достав практически из воздуха.
Он протянул руку — ту самую, в обмотках, — и на его предплечье тяжело опустилась огромная черная птица с острым клювом устрашающих размеров. Я так близко поморников в принципе видел — и в «Мире животных», и десять минут назад, прямо перед собственным носом. Но такого здоровенного пернатого битюга наблюдать в еле живой окружающей меня природе пока что не доводилось.
Поэтому я немедленно окрестил его Казбеком. По созвучию с хозяином и в честь горной вершины Кавказа.
Кошмарный Казбек пару раз переступил мощными ногами, поудобней устраиваясь на руке своего хозяина. После чего сумрачно глянул на меня и негромко каркнул.
— Здрасьте, — осторожно сказал Гордей.
Анка сохраняла молчание, сумрачно глядя на кавказца. А я осторожно поигрывал в кармане шариком серебряной фольги, безделушкой-сувениром из наследия Лодочника. Но если шарик крепко смять и подальше бросить, эта безделушка может наделать дел… Надеюсь только, что до этого не дойдет.
— Гамарджоба, генацвали, — осклабился Казбич. — Куда путь держишь, дарагой?
Голос у него был тоже с ярко выраженным кавказским акцентом. Настолько ярко, что производил впечатление искусственного.
Не удивлюсь, если на самом деле его звать Васей Петровым, Панасом Варекухонко или даже Семеном Флейшманом. Не случайно же в главных кавказцах на культурном пространстве СССР ходили то актер Зельдин, то ректор Этуш. Во всяком случае, Этуш — это уж точно!
— А ты кого из нас спрашиваешь? — хмуро осведомился Гордей. Если было нужно, очкарик умел поддержать беседу в правильном ключе.
— А мне все равно, — радостно улыбнулся абрек во все свои сорок восемь огромных зубов. И, похоже, это был еще только первый ряд его жизнерадостной голливудской улыбки. — Для меня любой из вас дарагой. А вот она…
Казбич ткнул корявым пальцем в сторону Анки.
— Она дарагая вдвойне.
После чего нахмурился, силясь подумать собственную свежую мысль. И затем деловито уточнил:
— Даже вчетырне, вах. Платить будем, гости дарагие?
Я уже говорил, у Зоны свои законы. Даже старинные обычаи вроде правила первой ночи или закона гостеприимства тут всегда имеют свое, оригинальное толкование.
— За что платить-то? — возмутился Гордей.
— Гости не платят, — твердо сказал я.
Анка лишь фыркнула, после чего без тени женского кокетства продемонстрировала Казбичу средний палец с жемчужным лакированным ноготком.
Палец Казбичу не понравился больше всех. Он вздохнул и что-то шепнул быстрой скороговоркой своему пернатому подручному.
— Хрц… скр… гвр… мбр…
И тот, представьте, понял. Поморник неуклюже переступил крючками лап и хрипло каркнул в ответ хозяину:
— Кррра!
А Казбич ему опять:
— Хер… мбр…
А что вы хотите? Я слыхал, у них на Кавказе, к примеру, в абазинском — есть такой редкий язык — вообще всего две гласные буквы. А остальное — сплошной хыцыр-мыцыр.
Казбич понимающе закивал, шепнул что-то успокаивающее своему пернатому чудовищу, которое явно начинало нервничать. И с ходу предъявил нам счет.
— Значит, так, дарагой. Проход дальше есть, но он платный. И второй проход другой, но такой же. Потому что бесплатных проходов не бывает.
