Кристофер Бруард - Модный Лондон. Одежда и современный мегаполис
Обзор книги Кристофер Бруард - Модный Лондон. Одежда и современный мегаполис
Кристофер Бруард
Модный Лондон. Одежда и современный мегаполис
Введение
Это книга о моде и городе. Точнее, это книга о моде и ее роли в жизни лондонцев в современную эпоху. Ее теоретическую основу составляют великолепные работы последних лет в области культурологии, истории дизайна и искусства, архитектурной критики и теории, экономической и культурной географии, социальной и экономической истории[1]. Несмотря на то что авторы некоторых новаторских исследований признают необходимость установить связь между историей места, вестиментарной культурой и ключевыми аспектами модерности, основополагающая роль моды в процессах изменения города и формирования столичных идентичностей до сих пор игнорировалась либо принималась как нечто, не требующее пояснений[2].
Подобная близорукость ученых отчасти объясняется повсеместным присутствием моды в повседневных ритмах городской жизни и ее вызывающей неуловимостью. Это, по всей видимости, привело к тому, что модная одежда не попала в поле зрения историков с более «серьезными» политическими интересами или склонных опираться исключительно на эмпирику. Относительно малое количество опубликованных в этой области работ также является результатом склонности многих ученых отвергать моду как поверхностный симптом современности, вместо того чтобы воспринимать ее, наравне с архитектурой, кино и изящными искусствами, как двигатель прогресса. Мода вдобавок подобна самой столице: она несет в себе множество различных значений, а потому ее анализ отнимает так много сил. Это и конкретный предмет, неизменный, осязаемый, ткань, соединенная швами, граница между телом и окружающим миром – и основная практика демонстрации своих вкусов и своего статуса. И территория производства и потребления объектов и мнений – и событие, зрелищное и рядовое. Это феномен, подчиненный циклической смене природных и коммерческих сезонов, подверженный вспышкам авангардизма и постоянно обновляющий и воздвигающий себя на старых традициях и воспоминаниях. Благодаря этим общим свойствам городá и моды обретают жизненную энергию, которая требует более полного объяснения и помогает определить структуру и направленность нижеследующего текста.
Ввиду отсутствия обширной литературы о городе и моде, я хочу начать это исследование с того, чтобы выделить из массы работ, посвященных теоретическому подходу к исследованию городской культуры вообще, три методологических формулировки. Хотя все три предлагают лишь ограниченный узкий подход к практике конструирования вестиментарной истории города, каждый из них был по-своему полезен мне, когда я формулировал рабочую концепцию изучения моды в пространственном и временном контекстах; такую концепцию, которая позволяла бы выйти за рамки досадных ограничений, наложенных различными дисциплинами, и принять во внимание уникальные обстоятельства, которые оставили на лондонской моде свой особый эмоциональный, экономический и эстетический отпечаток. Автор первого текста, работающий в сфере, которая, на первый взгляд, кажется далекой от тем, волнующих историка моды, литературовед Джулиан Уолфрис обратил внимание на репрезентацию Лондона в литературе XIX века в виде ужасного и непостижимого фантома. Он критикует тех историков, которые пытаются использовать произведения авторов вроде Уильяма Блейка или Чарльза Диккенса для того, чтобы получить представление о «настоящем» Лондоне, потому что, по его мнению, город, постигнутый как эмпирически, так и через тексты, представляет собой мимолетное переживание, зависящее лишь от позиции наблюдателя. Можно сказать, для Уолфриса город существует в форме кинокартины, в состоянии постоянного изменения, и познаваем только через косвенные и случайные воспоминания. В этом смысле литературный образ города близок к тому, что мы имеем в модной культуре, где мода чаще всего выступает в качестве олицетворения системы периодических реноваций и восстанавливается по частям, но никогда – как самодостаточная система.
Попытки описать городские места и пространства основываются на допущении, будь то грамматический, синтаксический, риторический уровень или уровень высказывания – короче говоря, любой формальный уровень, – что есть некий лежащий за пределами понимания остаток, который и составляет современный город… Он не охватывается никакими простыми средствами репрезентации и тем не менее никогда не сводится к серии симулякров. «Лондон» не является обозначением какого-то места или пункта. Это имя скорее служит для обозначения многообразия событий, случайных стечений обстоятельств и полей возможностей… Наделяя город историей, мы попросту пишем прошлое поверх того, что всегда было городом в становлении, поверх города, непрерывно изменяющегося. Такая перезапись стирает тот преобразовательный процесс осовременивания, постоянного движения города к будущему, которое еще только должно наступить[3].
Географ Найджел Трифт в своих работах выступает против интерпретаций городской культуры, основанных на теориях репрезентации, предлагая создать теорию города, где приоритетом стали бы его осязательные свойства и где город рассматривался бы как феномен, который можно почувствовать, услышать, обонять и попробовать на вкус, а не только увидеть; как место, расположенное в конкретном мире здесь и сейчас, а не только в воображении, или как порождение исключительно скопического режима. Это его требование совпадает с требованием историков моды, высказывающихся в пользу такого анализа одежды, который учитывал бы ее непосредственные взаимоотношения с телом и позволял бы интерпретировать моду наравне с архитектурой и городской планировкой как неотъемлемую часть опыта столичной жизни[4]:
«Лингвистический поворот» в социальных и гуманитарных науках слишком часто отказывал нам в том, чтобы исследовать самое интересное в человеческих практиках – в частности, их материализованный, ситуативный характер, делая упор на определенные аспекты визуально-вербального как «единственного вместилища общественного знания» в ущерб осязательному, акустическому, кинестетическому и иконическому… В рамках нерепрезентативной теории утверждается, что практики задают наше ощущение реальности… она занимается мыслями в действии, презентацией, а не репрезентацией… она рассматривает процесс мышления, в котором участвует тело целиком. Это означает, что нерепрезентативные модели повышают цену всех чувств, не только визуальных, и их методы разработаны не только для акта зрения[5].
Столь различные по своей направленности, идеи Уолфриса и Трифта приводятся к общему знаменателю во влиятельной работе социолога Мишеля де Серто, где город понимается как архив множества конкурирующих друг с другом прошлых, которые при этом являются «материализованными». Признавая, что город непостижим и субъективен, де Серто тем не менее предлагает исследовать его природу посредством изучения эмоциональной составляющей повседневности и рассматривать скрытую роль столичного пространства через анализ немых бытовых сцен. Представляется интересным, взяв на вооружение то, каким образом де Серто совмещает мифическое и физическое при рассмотрении городской жизни, принять в анализе феномена столицы за объект исследования одежду: ведь мода – и как предмет, который в столице производится и потребляется, и как эфемерный и меняющийся код, отражающий желания и установки, – едва ли не самый богатый материал для изучения взаимоотношений между временем и пространством, на основании которых и можно судить о том, что модерность зародилась в городах:
Жесты и нарративы… представляют собой последовательность операций, проделанных над и с лексиконом вещей. Жесты – подлинные архивы города… Они каждый день перекраивают городской ландшафт. Они ваяют тысячи прошлых, которые, может быть, больше нельзя назвать по имени и структура которых больше не отражает опыта города… Бессловесные истории ходьбы, одежды, жизни или готовки еды формируют квартал за счет тех, кто ушел; они оставляют следы своих воспоминаний, которые больше не имеют места: детство, семейные традиции, безвременные уходы. Такова же и «работа» городских нарративов. Они постепенно превращают различные места в кафе, офисы и жилые здания… Оперируя лексиконом объектов и хорошо известных слов, они создают иное измерение, то фантастическое, то преступное, то страшное, а то легитимирующее. Именно так они делают город «правдоподобным», воздействуют на него с непостижимым размахом, который еще требуется оценить, и открывают его для путешествий. Они – ключи к городу, они дают пропуск к тому, что он есть: к мифу[6].
Конечно, подходы вроде описанных выше уже были взяты на вооружение другими исследователями и использовались для тонкого анализа города и его мифов. К примеру, Ричард Сеннет проследил захватывающую историю городского планирования, опыта городской жизни и его связи с модерностью, произведя тщательную деконструкцию развивающейся символики тела в западной культуре. Впрочем, его интересуют тела абстрактные или обнаженные или и абстрактные, и обнаженные одновременно; их вены, нервы и мышцы приспособлены к развитию транспортной системы, восприимчивы к неврозу безликой городской толпы или деформированы давлением политических режимов или институтов мегаполиса. Но в анализе Сеннета в целом отсутствует тело одетое и модное как означающее коммерческих, социальных и досуговых сфер города[7].
