Колин Уилсон - Мир пауков. Башня и Дельта
— Тебя никогда не занимало, почему Смертоносец-Повелитель всегда делал вид, что он мужского, а не женского пола?
— Смертоносец-Повелитель… Звучит как-то грознее, чем Смертоносица-Повелительница. Симеон фыркнул.
— По мне, одно другого не лучше.
— Мне кажется, как-то уже сложилось в головах, что мужчины способны на большее зло, чем женщины. И впечатление такое, будто люди восторгаются теми, кто держит их в кулаке.
— Печальный вывод, — заметил Симеон.
— Мне это открылось в Белой башне. Знаешь, что меня поразило в истории человечества? Оказывается, великие вожди в большинстве своем были кровожадными маньяками. Им и имена-то давали: Иван Грозный, Абдул Проклятый, что считалось чуть ли не их достоинством. Чем они были кровавее, тем усердней перед ними лебезили. Представляешь, какова человеческая глупость?
Симеон покосился на Найла с легкой усмешкой.
— Тогда лучше ли им было оставаться под властью пауков?
— Нет. Как бы ни были люди глупы, им все равно нужна свобода. Только свобода поможет изжить глупость. Они учатся через испытания и ошибки. И ошибок не надо ни бояться, ни запрещать. Надо, чтобы люди думали своей головой и находили выход из положения. Думаешь, им в самом деле лучше быть паучьими рабами? — Симеон временами специально напрашивался на спор.
— Нет. Но ты же сам сказал, что устал смотреть, как люди при твоем появлении бьются лбом о мостовую.
— Да, и это страннейшая человеческая черта. Люди больше всего на свете ратуют за свободу, но стоит ей забрезжить, как сразу пытаются всучить ее какому-нибудь вождю. Всегда ищут кого-то, кому бить поклоны.
— Найл за прошедшие недели не раз над этим задумывался. — Это потому, что каждый человек хочет жить какой-то целью. А поскольку видимого ориентира нет, то свою свободу он стремится отдать кому-то, кто обещает к этой цели привести. Но и без свободы человеку ничуть не легче. Получается, ему надо искать цель внутри себя.
— И как ты собираешься этому научить?
— Не знаю. Рано или поздно я отыщу способ.
— А мне показалось, кому-то не по душе быть правителем? — заметил Симеон с добродушной лукавинкой.
— Не по душе. Это трудная работа. Но кому-то надо ее делать. Кто-то должен показать людям, как обустроить жизнь, и отстроить заново город, и детям дать образование. Пауки пытались изжить из людей разум. Моя задача, думаю, в том, чтобы вживить его снова. Справлюсь с этим — и в правителе не будет надобности.
Симеон твердо покачал головой.
— Правитель нужен всегда. Потому что правитель для людей — это оправдание для них собственной пассивности. А ведь и высокообразованные бывают пассивны. Я не циник.
Но чем больше ты для них делаешь, тем сильнее они тобой восхищаются и пекутся, чтоб тебе жизнь была медом. Им нравится стучать лбом об пол. Почему, считаешь, они хотят поместить твоего отца в мавзолей? Чтобы было на кого молиться, кого почитать.
Найл вздрогнул от такого замечания. Обернувшись, он посмотрел на гроб. Ручки литого золота ярко блестели в первых лучах восходящего солнца. Пустые же глазницы черепа смотрелись безмолвными омутами мрака. Внезапно Найл рассмеялся и встал.
— Да, конечно, ты прав. Было глупо с моей стороны не замечать этого.
Симеон поглядел озадаченно:
— Не замечать чего?
Найл нагнулся и растормошил крайнего из сопровождающих. Это был один из тех, что несли гроб.
— Поднимай остальных. Скажи, чтобы пошли и насобирали побольше хвороста.
Симеон догадался, что у Найла на уме.
— Ты считаешь, это разумно?
— Я в этом уверен. Кроме того, ему бы не спалось спокойно посреди города.
— А что скажет мать?
— Она поймет.
Вайг, разбуженный поднявшейся топотней, сел и протер глаза.
— Что мечемся? Пора трогаться?
— Пока нет. Вставай, надо помочь.
— Ты что задумал?
— Ему место здесь, в этой пустыне, — сказал Найл. — Ты бы в самом деле хотел, чтобы наш отец лежал в мраморном склепе?
Какое-то время Вайг задумчиво смотрел на брата. Наконец, покачал головой.
— Нет. Честно говоря, я всегда был против такой затеи.
Он поднялся на ноги. Братья вместе подняли гроб и опустили на середину костра. Прогоревшие кусты креозота сразу смялись, и гроб просел на жаркие угли. Его окутал сонм красных искр. Эмаль начала вскипать пузырьками, затем занялась огнем. Найл дослал в пламя заодно и крышку гроба. Когда люди возвратились с кустами креозота и сушняком, Найл велел побросать все это в костер. Через десять минут жар поднялся такой, что все невольно подались в сторону. К этому времени гроба уже не было видно среди трескучих извивов пламени.
Глядя, как обращаются в дым и пепел останки отца, Найл безмолвно ликовал. Печаль и огорчение остались в прошлом — извечная цель, не дающая человеку рваться вперед. Яркие языки пламени заставляли мечтать о будущем.
Когда огонь превратился в груду пламенеющих углей, Найл повернулся к Манефону:
— Прикажи людям собирать поклажу. Пора подаваться к дому.
