Колин Уилсон - Мир пауков. Башня и Дельта
Не прошло и двух часов, как из-за линии горизонта начали взрастать горы Северного Хайбада. Через полчаса приблизились достаточно, так что взгляд различал остроконечные утесы из песчаника и проход между ними, через который взору Найла тогда впервые явилось море. Сердце защемило от смешанного чувства восторга и печали; все равно что повторно окунуться в мир детства. И даже какая-то дополнительная гармония вносилась от того, что в золотистом солнечном свете присутствовал неуловимый оттенок осени.
Ближе к вечеру надежно встали на якорь в бухте. Подплывая к берегу на баркасе (у рулевого весла — красотка-служительница), Найл обратил внимание, что возвращение в родные места рождает в душе неизъяснимый подъем. Ответ явился сам собой от того, что люди чувствуют — они хозяева, а не невольники времени.
Световой день еще не завершился, поэтому переход вглубь суши решили начать немедленно. Шесть человек понесли пустой гроб, сделанный самым искусным плотником в городе жуков. Гроб завернули в мешковину, чтобы уберечь от царапин, и понесли на лямках. Еще шестеро матросов, вооруженных копьями, луками и стрелами, шествовали по флангам, как охранники. С полдюжины носильщиков тащили запас провианта. Отряд довершали Найл, Симеон, Вайг и Манефон. Вайг сожалеюще простился взглядом со служительницей, отправившейся на баркасе назад. Найл никак не мог взять в толк, что брат в ней нашел. Фигура у девчонки, безусловно, недурна, а вот умишко — стоило лишь проверить — маленький, скудный, не способный к сколь-либо глубокой мысли. Вайг тоже понимал, но, похоже, не делал из маленького умишки большой проблемы.
Следующие несколько часов они пересекали плодородную прибрежную низменность, идущую к горам. Мимо, жужжа, пролетали осы и стрекозы, в невысокой поросли стрекотали кузнечики. Найл вспомнил, как несколько месяцев назад это место очаровало его, показавшись райскими кущами. Теперь же, в сравнении с зеленью полей и лесов, окружающих паучий город, здешний ландшафт казался скудным и негостеприимным. Вместе с тем, теплый воздух навеял память о Хролфе, Торге и об отце, и вкрадчивой тенью просочилось в сердце бередящее чувство утраты.
Когда за час до сумерек остановились, впереди уже высились горы. Это было неподалеку от места, где на Найла напал бойцовый паук. Помнится, тем вечером трапезу составляло вяленое мясо грызуна да черствый хлеб, запитый кокосовым молоком. Теперь они вечеряли жареной рыбой — матросы наловили, пока шли морем — свежим хлебом, козьим сыром и овощами, а запили все медом, что хранился охлажденным в колбе, упрятанной в набитый соломой короб. Как ни приятно было подремывать, уютно устроившись возле костра, под душещипательные баллады матросов о Шенандо и Рио Гранде, сон сморил Найла задолго до того, как у моряков истощился репертуар. Поднялись за пару часов до рассвета и в путь двинулись, когда на небе еще мерцали звезды. В переходе это была самая сложная часть — подъем десять миль до верхней границы перевала — и завершить ее хотелось до того, как жара сделает восхождение непереносимым. Рассвело, когда отряд вплотную уже подошел к подножию последнего, самого крутого склона. Матросы, даром что богатырского сложения и в превосходной физической форме, стали выказывать признаки усталости. Найл поглядел на тяжело дышащего Манефона.
— Тебе не кажется, что пора устроить привал?
— От тебя зависит, — веселым голосом отозвался Манефон, — ты же главный.
До Найла только тут дошло, что к нему относятся как к властителю, от которого исходят все приказы. Чувствуя, что смущенно краснеет, он сказал:
— Раз так, то давай-ка остановимся перекусить.
Манефон прокричал команду, и люди расселись у обочины тропы подкрепиться хлебом, сыром и кокосовым молоком. Найл же со смешком отметил про себя, что за эти два месяца так и не освоился с привычкой считать себя «главным».
Меж высоких утесов на самой границе перевала остановились еще раз — насладиться морским бризом, дующим в расщелины между отвесных стен, будто в трубы. Отсюда уже можно было взглянуть на ландшафт пустыни, где Найл и Вайг провели большую часть жизни. Небо было таким ясным, что проглядывалось даже отдаленное свечение большого озера Теллам. Найл повернулся к Вайгу:
— Жаль, не взяли с собой Массига. Хоть издали, а все равно бы порадовался, полюбовался на родные места. Вайг, мотнув головой, рассмеялся.
— Ну, уж нет. Я спрашивал, охота ли ему возвратиться, а он мне: глаза б мои, дескать, на эти катакомбы не смотрели. И другие отзываются в том же духе. Даже при пауках им жилось веселее, чем в подземелье.
Найл печально повел головой. Вид плато и переливчатого, простора огромного соленого озера волшебно очаровывал душу, вызывая в памяти ощущение неомраченного счастья, когда впервые изведал вкус подлинной свободы.
Спускаться было достаточно легко, но, поскольку горы преградили доступ морскому ветру, стал сильно досаждать зной. Когда сошли на рыжую равнину с причудливой колоннадой из изъеденного камня, потные лица были припорошены пылью. Укрытия не предвиделось, солнце ярилось над самой головой, поэтому останавливаться на отдых не имело смысла; отряд потянулся дальше, меряя шагами рыжий песок. Тут Найлу вспомнилось о гранитном резервуаре при дороге. Стоило сообщить об этом остальным, как сразу же пошли живее, завели даже походную песню. Странная все-таки вещь человеческая воля: от скуки может зачахнуть, а иногда, стоит лишь найти нужное слово, так и разом воспрянет.
Вот уже и тот самый поворот, и резервуар видно… Матросы вдруг резко остановились, сбившись в кучу. У каменного основания, уместившись на небольшом пятачке тени, лежала здоровенная сороконожка. Колебания почвы из-за поступи отряда уже успела ее насторожить, и она смотрела на людей, возведя похожие на рога щупики. Сам резервуар находился справа от дороги, слева вздымался крутой каменистый склон, так что в обход никак не возьмешь.
Найл медленно пошел насекомому навстречу; Вайг слева, Манефон справа; возможно, видя перевес в числе, тварь отступит. Но она то ли только что отыскала резервуар, то ли не хотела оставлять единственный на множество миль пятачок прохлады; во всяком случае, вздыбив верхнюю часть туловища, она напряженно откинулась назад и угрожающе засипела. Длины в сороконожке было, по меньшей мере, метра четыре, взгляд пустой, как у готовящейся к броску змеи. Вайг с Манефоном остановились, а Найл сделал еще один шаг вперед. Симеон сбивчиво буркнул насчет осторожности, и тут тварь угрожающе быстро рванулась навстречу людям, хлопоча бесчисленными ножками.
Что-то звонко тенькнуло в воздухе возле плеча Найла, и в отверстый зев насекомого вонзилась стрела. Сороконожка вякнула, поперхнувшись от боли — получилось похоже на кваканье лягушки-вола. Еще одна стрела отскочила, чиркнув по бурой роговой пластине спины, тускло поблескивающей на солнце. Сороконожка грузно вздыбилась; сонм крохотных ножек шевельнулся, словно сердитые руки. Лучники не замедлили разом пальнуть в мягкое подбрюшье. Одна стрела ударила с такой силой, что скрылась по самое оперение; было слышно, как сухо скребнула изнутри о спинную пластину. Удивительно, но тварь по-прежнему несло вперед на суетливо хлопочущих задних ножках. Тут самый рослый из матросов скакнул вперед и со всей силой саданул копьем между разведенных челюстей. Мозг Найла уловил вспышку инстинктивного отклика: внезапное сознание, что неминуема гибель. Насекомое неожиданно остановилось, затем повернулось и кинулось вспять с удивительным проворством, метя свой след розоватой кровью и каплями зеленоватой жидкости.
Люди смотрели, как насекомое пробирается через придорожные камни (выступающие стрелы затрудняют ход). Найлу почему-то вспомнилось неизвестное существо, пытавшееся залезть к нему в укрытие, когда он спал в углублении под камнем, загородившись кустом терновника. Интуиция подсказывала, что тварь, видно, подыскивала себе место, чтобы спокойно умереть.
Всеми владело радостное возбуждение; забыли и про гнетущую жару, и про то, что ноги сводит от усталости. Матроса, выстрелившего первым, наперебой поздравляли; сыпались подробности о том, как выжидали момента, чтобы попасть наверняка, и под каким углом вонзилась в подбрюшье стрела. Кувшинами черпали ледяную воду из резервуара; жадно глотали, остаток выливая себе на голову и грудь. Затем, разместившись на узкой полосе тени, что отбрасывала скала, стали закусывать хлебом с сыром и луком.
— Я вот думаю, — задумчиво сказал Симеон, — отчего вдруг ей вздумалось нападать, когда было видно, что мы превосходим числом?
Найл пожал плечами.
— Может, она считает это место своей территорией?
— Не бывает такого, чтобы колодец или источник принадлежал какому-то одному животному. Ими пользуются все, — он оглядел низкую кустистую поросль и кактусы пустынного пейзажа. — Я подозреваю, ей уже приходилось сталкиваться с людьми, и она усвоила, что их можно легко отпугнуть.
