Владимир Чистяков - Попадают по-разному (СИ)
Генерал Рэндэрд выцеживает сквозь зубы.
— Тоже мне, «Олений парк»!
Дина резко поворачивается.
— Это ещё что такое?
Лазутчик чуть шевелит губами.
— Впервые слышу.
— Читал в старой книге — на Архипелаге член императорского дома жил. Стареть стал. Женщин очень любил. Но дурных болезней боялся. Вот для него в загородном парке девственниц и собирали. Они даже не знали, кто он. Отбором, вроде, его старая любовница занималась. Девиц подбирала таких, чтобы на её место и влияние претендовать не стали.
— Что с ними делали, когда надоедали? Как здесь? Чик по горлу?
— Нет, замуж выдавали. Ещё художников иногда приглашал, чтобы их писали.
— М-да, храатам до нас по развитию — как до Луны на карачках. Как его звали, а то что-то не припомню такой истории?
— Забыл, — мне показалось, чуть замешкался, отвечая. Мне кажется, генерал уже давно чем-то болен, но притворяется здоровым.
— Нужного вон сколько позабывал! Взамен же набрался… Парков Оленьих. Пошли поглядим, с кем там храат развлекался. Пока чего-нибудь не испортили.
Подходя слышим громовой хохот. Солдаты стоят кругом. Расступаются.
Посреди круга в грязной луже стоит закрывающаяся руками девушка. Показалось, голая. Приглядевшись, вижу, — нет. Эта ткань от воды полупрозрачной становится, да к телу липнет. У некоторых солдат в руках вёдра.
Дина смотрит, уперев руки в бока. Все знают — насильников она казнит. В военное время — особенно. Но тут-то пока ничего не произошло.
Девчонка меня точно младше. Храату под сорок. Если бы она одна тут была, ещё можно было бы понять. Тут их вон сколько.
Мёртвых.
— Хватить реветь! — орёт Дина на местном.
Дёргается как от удара, но глаза открывает. Огромные. Как у оленёнка, тьфу на твои истории, генерал!
— Сюда иди!
Двигается как кукла, что за верёвочки дёргают.
Дина рассматривает безо всякого выражения.
Как расхохочется.
Девушка падает. Госпожа, хмыкнув, говорит.
— Так и думала, за этим богомольцем и веры защитником, мечом божьим, сыном свинячьим какое-нибудь дерьмецо водится. Он девочек любит! Всего-то! Вместо господа!
— Собор в столице собирается, многие святые отцы прибыли уже, — замечает лазутчик.
— Понятно, чего их в город не повезли! Вдруг кто из особо упёртых узнает, как правитель развлекается. Рэдд, я с тобой или с Кэр спорила, что благородный дикарь — это выдумка философов?
— Не со мной.
— Жаль. Наука была бы кой-кому. Просто выбросили как игрушки ненужные, дабы не помешали серьёзным людям о высоком разговаривать. Да и кормить лишние рты в осаде ни к чему.
— Их же немного.
— Они вещи. Не люди. Их ценить не обязательно. Тем более, им наверняка сказали, умирают за веру и в рай попадут. Им же себя убивать нельзя.
— Меня не убьют? — про девушку-то мы и забыли, а она спрашивает по-грэдски.
— В обоз к вспомогательным отправлю. Там женщин полно, присмотрят.
— Там её точно убьют, притом медленно и мучительно, — скучно замечает лазутчик.
— Почему?
— Рабы с полей ненавидят господских подстилок. Тем более, таких холёных.
— Тут её прирезать, — предлагает Рэндэрд, — и вся недолга. У неё на боге мозги уже свёрнуты. Дельного ничего не выйдет, а шлюх у нас и так хватает.
Кошусь сначала на генерала. Большеглазую он одним ударом кулака убьёт. Потом на Госпожу. У той в глазах играют искорки болезненно-злого веселья.
— Осень, тебе служанка не нужна?
Вот так так!
— Это награда или наказание?
— Это приказ. До утра можешь быть свободной. Пусть она себя в человеческий вид приведёт.
Надо идти. Рэндэрд тихо сказал, но я услышала.
— Зачем вам это?
— Мы тут собрались из нелюдей делать людей. Вот с этой и начнём.
— Где жила раньше? Веди!
Странная у неё походка. Вроде, ничего не повредили. Чего она так ноги переставляет? Учили будто так ходить.
В этой комнате не была. Но они, похоже, все одинаково жили. Плюхаюсь в кресло, расстёгивая шлем. До этого только маску отстегнула.
— Мокрое снимай.
Закрыв глаза, откидываюсь на спинку кресла. Здоровое, глубокое и мягкое. Я не выспалась. Полночи то туда, то сюда скакала. Отставшей части новое направление. Командиру соседней колонны донесение. Раз Госпожа на ногах, то и остальные должны. Только вот не все из стали.
— Вы спите, господин? — почему-то шёпотом. Не сразу соображаю, обращаются ко мне.
— Нет.
— Вы устали? Помочь раздеться?
— Зачем?
— Вы меня не хотите?
Что!? Поворачиваюсь. Она голая на кровати на животе лежит. Смотрит на меня так…
— Ты что дура?
Непонимающе моргает длиннющими ресницами.
— Но меня же вам подарили…
Соображаю, я говорила на местном, она на грэдском.
— Я тебе велела одежду поменять, а не глупостями заниматься. Вставай и одевайся.
Нарочно медленно поднимается.
— Я вам настолько не нравлюсь. Если нет — то хоть кем у себя оставьте… Только остальным не отдавайте! — теперь разрыдаться готова. Только на меня слёзы не действуют, да и утешать не умею.
— Повторяю, вставай и одевайся. И вообще, все свои вещи собери. Только столько, сколько сможешь в руках унести.
— Мы здесь не останемся?
— Нет. Я из тех, кто утром не знает, где будет спать следующей ночью.
Небогато прожиток. Или наоборот? Ведь всё такое воздушное. Не кожа с железом, как у меня. Платье и прочее в Замке остались.
— А как к вам обращаться господин? Извините, я вашего обращения не знаю.
Криво ухмыльнувшись, подхожу вплотную. Она вся как-то съёживается. Глаза опущены.
— Я — Осень. И если на то пошло, я не господин, а госпожа.
— Ой! — удивившись совсем по-детски, отступает на шаг, рассматривая меня.
Я по-прежнему ухмыляюсь. Шуточки у Госпожи… Не всегда смешные, скажем так.
— Прошу простить, Госпожа Осень, — глазки опущены, поза хоть статую «Покорность» лепи.
Равнодушно киваю. Она неожиданно улыбается, и говорит совсем другим голосом.
— Жаль, Госпожа сразу не сказала, кто она. Я ведь и с девушками умею. По всякому радовать умею. — языком по губам так проводит, меня чуть не вывернуло. Хотелось ударить. Сдержалась. Ей и так досталось. Вот и цепляется за жизнь теми способами, что умеет.
— С этим ко мне тоже не лезь. Прибью! Лучше скажи, где сама этому научилась, думала, тут про это не знают.
— Прежний господин и его гости очень любил смотреть… Когда мы по двое, по трое. И больше иногда. Да и господин не всегда был здесь… — снова этот взгляд.
— Глаз выбью ещё так на меня посмотришь.
— Да, Госпожа. Я всё собрала, госпожа.
Киваю на столик, где косметика разложена.
— А это?
— У рыбок у всех одинаковое.
Пропускаю рыбок мимо ушей.
— Зато, в другом месте этого нет. Собирай тоже.
У неё и ящичек лакированный нашей работы для всего этого барахла был. Ловко складывает.
— Ты давно здесь?
— Да. Второй год.
— А до этого?
— Меня в девять лет продали в цветочный дом.
Ну, надо же! Даже название у нас содрали. Другое дело, у нас за продажу в этот дом казнят. Туда только вступить можно по своей воле и по достижению брачного возраста.
— Кто продал?
— Родители. Год голодный был. А за девочек хорошо платили.
Кажется, понимаю, почему на Чёрном Юге назвать кого работорговцем — самый зверский способ самоубийства. Только как тогда называть тех, кто своими детьми торгует.
— Сюда как попала?
— На последнем году приглянулась. Меня и выкупили. Полгода там жила. На праздник для прежнего господина в подарок готовили.
Читала, но вспоминать неохота, сколько лет девочек в Цветочных домах готовят. Чувствую, если вспомню — мне кого-нибудь убить захочется.
Дальше-то мне, что с ней делать? Иду к выходу.
— Госпожа, не оставляйте меня!
Пожимаю плечами.
— Иди со мной, не запрещаю.
— Благодарю, госпожа!
Взглядов солдат, бросаемых в нашу сторону не заметить сложно. Все охранные сотни уже здесь. Значит, и обоз тоже должен скоро подойти. Точно! Вон нестроевой как раз первой сотни с вёдрами куда-то бежит.
— Нестроевой!
— Слушаюсь!
— Куда?
— За водой для лошадей.
— Принесёшь — скажешь писцу, пусть зачислит одного нестроевого. Распоряжение Верховного. Потом принесёшь ко мне, я в том коридоре буду, один комплект походной формы и пожрать… на двоих.
— Слушаюсь! Тут, говорят, погреба богатые. Повара говорят, сегодня без работы им сидеть — все обжираются. Верховный разрешил.
— Не опасно? Тут, на днях, кучу народа отравили.
— А мы на пленных проверяем.
— Ну, тогда оттуда на двоих принесёшь.
Убегает, тоже попытавшись заглянуть мне за спину. Нет, если она в таком в лагерь высунется, её тут же изнасилуют. Причём, много раз. Хотя… Пугать этим девушку из цветочного? А без разницы, для всех только лучше, когда такие дела происходят по обоюдному согласию.
