Слово и дело (СИ) - Черемис Игорь

— Зачем тебе это? — сказал он. — Покопался в Макухине, ничего не нашел, но выводы сделал?

Всё моё «копание в Макухине» заключалось в двух разговорах с капитаном Сухониным, потом я эту ситуацию отпустил, хотя в уме держал. А на те разговоры хорошо наложились ситуация с украинскими песнями на смотре художественной самодеятельности и мои собственные воспоминания о том, во что это «заукраинство» превратится через полвека. Так что Чепак был прав — я покопался и выводы сделал.

— Да, Трофим Павлович, выводы я сделал, и они мне очень не понравились, — твердо сказал я. — На республиканском уровне процветает самый махровый национализм самого убогого толка. Фактически всех этих деятелей — и Макухина в том числе — можно брать… уголовный кодекс УССР я выучил не до конца, но в УК РСФСР есть такая статья — шестьдесят четвертая, называется «Измена Родине». Родине — с большой буквы. А это деяния, которые, цитирую, совершаются в ущерб суверенитету, территориальной неприкосновенности или государственной безопасности и обороноспособности СССР. Нужно ли вам объяснять, что такое территориальная неприкосновенность, или то, что будет с обороноспособностью Союза, если он лишится такой республики, как Украина?

Мы оба посмотрели на большую карту УССР, которая висела на стене. Не знаю, что увидел там Чепак, но я зримо представил натовские базы в Крыму перевезенные с немецкого «Рамштайна» ракеты с ядерным боезарядом под Харьковом, от которого до Москвы примерно семьсот километров, и тучи беспилотников, которые регулярно пробуют на зуб противовоздушную оборону России. Надеюсь, подполковник вспомнил сорок второй год, когда немец пёр через Донецк и Ворошиловград к Сталинграду и Кавказу, а остановить его в степях между Доном и Волгой было просто нечем и негде. Сейчас к тому же и Турция в НАТО, и там тоже лежат, ожидая своего часа, американские спецбоеприпасы — то есть отсидеться за горами, как тогда вышло у маршала Тюленева, не получится.

— Всё сказал? — спросил Чепак, и я неопределенно качнул плечами. — Тогда слушай внимательно и запоминай. Никто не даст оторвать Украину от Союза. Но этим, как ты их назвал, «заукраинцам», рот заткнуть невозможно, их тут слишком много, ещё с дореволюционных времен много. Беды большой от них нет, болтают и болтают, но для страны работают на совесть. Они не опасны. Ну а если кто начинает всерьез их завиральные идеи обсуждать — тех мы принимаем. За этим все следят, не только пятый отдел, все. Как только кто вякнет или организацию начинает создавать — сразу к ногтю! Если и за разговоры арестовывать, то что дальше? Разговоры не опасны, на каждый роток… сам должен был убедиться, когда Макухина работал.

Полковник говорил убежденно и, кажется, действительно верил во всю эту чушь. Возможно, его тоже кто-то убедил, что «заукраинцы» — это такое местное развлечение, которые даже рядом не стояли с матерыми бандеровцами. Вот только все эти ОУН-УПА были настоящими врагами, с ними всё было ясно с самого начала, а «заукраинцы» и в самом деле часто даже не понимали, к чему ведут их безобидные на первый взгляд разговоры. Но коммунистическая идеология трещала по всем швам, Политбюро ЦК в Москве не видело большой опасности, что исходила от немногочисленных диссидентов, и всё двигалось по накатанной колее, которая вела прямиком в пропасть. Да, сейчас всё выглядело прочным и нерушимым, но в конце восьмидесятых оказалось достаточно легкого толчка, чтобы всё рухнуло. И совершенно не важно, кто будет толкачом — Горбачев, Ельцин, они вместе или каждый порознь. Важен тот факт, что тогда «незалежность» Украины уже будет принята большинством украинцев, которые сейчас ни о чем подобном и не помышляют, как данность. Тот же Макухин, наверное, очень удивится, если ему рассказать про лозунг о москалях и гиляке, потому что сам себя в душе он считает русским, а не украинским.

— Трофим Павлович, «пятка» и работает с разговорами, — я говорил медленно, словно объяснял что-то малому ребенку. — Не с заговорами, не с бунтами, не с вооруженными нападениями, а с разговорами, которые идут вразрез с теми установками, которые дает нам партия. Как я и сказал, разговоры «заукраинцев» о независимой Украине — это не игра, а прямая измена, иначе её воспринимать сложно. Понимаю, что таких макухиных много, что всех не пересажать, да к этому и стремиться не нужно, у Комитета нет задачи посадить всё население Советского Союза за решетку. Но эти разговоры имеют начало, и нужно разрешение на разработку, чтобы установить, в какие небеса уходят концы цепочки. Кто-то же придумывает эти небылицы про то, что Украина кормит всю страну? Убери источник — и тот же Макухин займется своими прямыми обязанностями, не отвлекаясь на всякую ересь.

Чепак помолчал.

— Так. Я понял. Допустим, ты прав. Но скажи мне, дорогой человек, что ты, капитан госбезопасности, будешь делать, если узнаешь, что эти слухи имеют начало, например, в президиуме ЦК компартии республики? Разработка партийных работников запрещена, ты даже с Макухиным нарушил запрет…

— Про запрет я знаю, — перебил я. — Макухина я не разрабатывал.

Он осекся и недоуменно посмотрел на меня.

— Тогда как…

— Есть другие методы, извините, раскрывать их я не буду, — твердо сказал я.

— А если я прикажу?

— Ваш приказ и мой рапорт отправятся в Москву.

Он посмотрел на меня совсем другими глазами и покрутил головой.

— Вот что… — Чепак запнулся. — Ну ладно, пусть так. Так что ты будешь делать, когда эти твои «другие методы» приведут тебя в Киев?

— Когда приведут, тогда и стоит думать, — безразлично сказал я. — Это уже не уровень капитана КГБ. Думаю, даже не уровень полковника КГБ. Да и вообще не уровень КГБ. Наше с вами дело, Трофим Павлович — вскрыть проблему, а уж дальше — что прикажут.

— Уже приказали, — тихо сказал Чепак. — Ладно, я тебя понял. Работать в этом направлении запрещаю. Приказа не будет, но если нарушишь запрет — пеняй на себя. Осознал?

Я мысленно усмехнулся. Полковник опять играл в какие-то игры, словно в его возрасте ещё не наигрался. Запреты без бумажки не стоили слов, которые он произнес. Чепак, конечно, может предельно осложнить мне оставшиеся три месяца, но если наши с ним отношения перейдут на официальный уровень, неизвестно, кому будет хуже. Правда, он ещё, наверное, по результатам командировки и характеристику мне напишет паскудную, но я надеялся на благоразумие полковника Денисова, который, скорее всего, захочет выслушать и мою версию событий.

— Осознал, Трофим Павлович, — сказал я.

— Вот и хорошо. А раз осознал, — он взял чашку с остывшим чаем и пересел за свой стол, — перейдем к тем нашим делам, которыми нас и поставили заниматься. Кого ты думаешь поставить на отдел?

* * *

Отдел, который сейчас состоял из трех человек — правда, третьего можно было называть полноценным сотрудником «пятки» лишь с большой долей условности, хотя потенциал у молодого Макухина имелся — совсем не требовал начальника. Капитан Сухонин вполне справлялся с управлением самого себя и двоих не слишком опытных подчиненных, и я надеялся, что он продолжит прикладывать усилия для сохранения существующего статус кво. Но у полковника были какие-то свои соображения, чтобы поднимать этот вопрос именно сейчас, к тому же ответ мы знали оба, но озвучивать его выпало мне.