Анатолий Дроздов - Беспризорный князь
Жену что-то мучило. Рассказывая о детях, она внезапно умолкала, взгляд застывал. Очнувшись, Оляна не могла вспомнить, о чем говорила. Иван качал головой, но расспрашивать не стал. И без того тошно.
– Съездим в монастырь? – предложила Оляна, закончив рассказ.
Иван обрадовался. Может, жена утешится? Съездить стоило. Обычай требовал от ктитора посещать монастыри, Иван ему не следовал – не хватало времени. Церковь он перепоручил Софронию, тот принял крест и безропотно тащил. Избрание патриарха уже обросло легендой. Выборщики в голос клялись: вмешалась Богородица. Она отвела от жребия руку грека, указав на Софрония. Рассказчики признавались: сами Богородицу не видели, но были те, кто заметил. Слух помогал патриарху. Кто станет спорить с избранником Божьей Матери?
Выбранный женой монастырь оказался женским. Он встретил гостей приветливо. Их сводили в храм, познакомили с сестрами, а после угостили обедом. Был пост, вина с мясом не подавали. А вот рыбка была. Томленная в печи, она сочилась жиром и таяла во рту. Грибы, капуста и гречневая каша – все оказалось вкусным. Сопровождавшая гостей игуменья Ивану тоже понравилась. Умна, расторопна, говорит мало, держится с достоинством. И монастырь у нее – игрушка! Из трапезной князь вышел повеселевшим.
Снаружи пахло весной. С крыш капало, снег у дорожек набух влагой. Иван с трудом сдержал желание слепить снежок и запустить его в стену. Придав лицу важность, он стал оглядывать двор и обратил внимание на терем неподалеку. Тот был хорош. Двухэтажный, с кирпичной трубой, торчавшей над тесовой крышей, и резными наличниками на окнах, он выглядел нарядно. Желтые бревна стен говорили о том, что сложили их недавно.
– Чей? – спросил Иван игуменью.
– Сестры одной, – ответила та, переглянувшись с Оляной. – Скоро пострижется.
Иван насторожился.
– Поглядим! – сказал, двинувшись к терему.
У дверей игуменья пропустила гостей вперед, но внутрь не пошла. Иван нахмурился: это с чего? Внутри терем оказался краше, чем снаружи. Струганые полы, гладкие стены. Новенькие лавки, столы, даже сундуки в углах. Печь обмурована изразцами, прялка и кросны[64] в углу. Будущая монахиня собиралась жить с комфортом.
«Княгиня, что ль? – подумал Иван. – Ишь, отгрохала! Если за свои, то пусть. Но ежели за мои… Разберемся!»
По широкой, удобной лестнице он поднялся наверх. Судя по убранству, здесь была ложница. Летняя, зимой без печки холодно. Иван потрогал медный подсвечник, оценил ширину ложа и вдруг замер. В углу стояла колыбель! Широкая, рассчитанная на двоих.
Он оглянулся. Оляна стояла в дверях и смотрела на мужа испуганным взглядом.
– Это… – начал Иван, надеясь, что его догадка ложная. – Дети…
– Они будут со мной! – выпалила Оляна.
Кровь прилила к лицу князя. Обида, горечь и гнев боролись в нем, и каждое чувство стремилось прорваться первым. Победил гнев.
– Долбаный грек! – Иван врезал кулаком по столу. – Пидор гладкорылый! Я его раком поставлю! По стенке размажу! В прорубь спущу и велю плыть в Константинополь! Он у меня говно будет есть! Толчок языком вылизывать!..
Слова, казалось, давно забытые, всплывали в его памяти и слетали с языка, отражаясь от стен. Никогда прежде Оляна не видела мужа таким разъяренным. Иван орал и бесновался. Лицо его побагровело, он воистину был страшен, и Оляна невольно подумала, что таким муж бывает в сече.
Удивительно, но ее это обрадовало. За годы брака Иван редко говорил ей, что любит. Ласкал, целовал, но отмалчивался. Если спрашивала, отшучивался. Оляну мучило подозрение: он женился без любви. История с Млавой подозрения укрепила. Думая так, Оляна плакала. Понимала, что виновата сама: ей не следовало лезть к Ивану в ложе. Но ей тогда было пятнадцать, и она не сдержалась. Вот и получила. Мужчины не ценят доступных женщин. Сегодня, наконец, Оляна уверилась в ответе на мучивший ее вопрос. Она улыбнулась.
Эта улыбка пуще окрика заставила князя умолкнуть. Он сел и обхватил голову руками. Оляна, подойдя, погладила его по волосам.
– Алексий не виноват, – сказала тихо.
– А кто? – окрысился Иван.
– Думаешь, сама не узнала бы? Весь Киев ведает, зачем приехал грек!
Иван не нашелся, что ответить.
– Выслушай! – сказала Оляна. – Браниться потом будешь. Помнишь, ты сказал: я плохая княгиня?
Иван хотел возразить, но маленькая ручка прикрыла ему рот.
– Это правда. Я вела себя, как последняя смердка. Хотела, чтоб ты был только мой. Забыла, что князь принадлежит всем. В его руках жизнь и смерть, от него ждут помощи и защиты. Князь обязан нести свой крест. И ежели жена мешает…
– Нет! – сказал Иван.
– Да! – возразила Оляна. – Думаешь, легко мне решиться? Как подумаю, что без тебя… Только выбора нет.
– Неправда! – возразил он.
– Ты не понимаешь! – вздохнула Оляна. – Нас убьют.
– Пусть только… – начал Иван, но Оляна не позволила ему продолжить:
– Ты не сумеешь это предотвратить. Меня ненавидят. В спину шипят: «Смердка!» Рано или поздно у них получится. Плеснут зелья или пырнут ножом – конец один. А дети? С ними еще проще. Они все тянут в рот; не заметишь, как подсунут отраву. Или толкнут с лестницы… Сыновьям смердки не позволят стать княжичами. Женившись на ромейке, ты отведешь беду. Сам уцелеешь и нас спасешь. Когда мальчики подрастут, сделаешь их боярами. Бояре не садятся на княжеский стол, их незачем убивать. Дети уцелеют, и я, даст Бог, дождусь внуков. Ты сможешь нас навещать…
Она еще что-то говорила, но Иван не различал слова. Они были сухими и безжизненными, напетыми с чужого голоса. Иван понимал, с чьего. Но самое горькое крылось не в этом. Слова были правильными. Они развязывали ему руки, давали выход. Горький, болезненный, но единственно возможный. Тип в мантии прав: за власть платят дорого. Все образуется. Из-за моря привезут ромейку, и Русь поклонится Великому князю. Только ромейка не заменит ему Оляну. Для нее брак – постылая обязанность, как и для него. Ради чего тогда жить? Величия? Его и в Галиче хватало. Мог отсидеться.
«А остальные? – спросил внутренний голос. – Ты же читал в учебнике? Захватив города, татары насиловали женщин и девочек, чей рост был выше тележной чеки. Насытившись, отрезали им груди, вспарывали животы. Нередко вырезали целые города. Если не твоих, так пусть? Ты спрячешься за смоками и уцелеешь. Татары ярлык на княжение выпишут. Придется, конечно, лизнуть сапоги, как в твоей истории князья лизали, зато при делах. Потомки назовут Иваном Мудрым. А че? Хвалят ведь Александра Невского за дружбу с татарами! А тот им в угоду своих резал…
Иван не заметил, как Оляна умолкла. Он пришел в себя от тишины. Жена стояла и смотрела на него.
– Когда? – спросил он.
– Как вскроется Днепр. С первым караваном Алексий отправит весть в Константинополь. К тому времени меня должны постричь.
– Идем! – сказал Иван, вставая. – У нас мало времени…
* * *– Я не буду тебе служить! – сказал Олята.
Он стоял перед князем, выпятив грудь. Глаза горели. Весь вид сотника словно говорил: «Вот тебе!»
– А кому станешь? – спросил Иван.
Олята растерялся. Он ждал, что князь закричит, затопает ногами, а вот он останется невозмутимым. Будет молчать, всем видом выражая презрение.
– Ну? – поторопил Иван. – Не хочешь служить мне, значит, пойдешь к другому. К кому?
«Ни к кому!» – хотел крикнуть Олята, но сдержался. Зять посмеется и скажет: «Кому ты нужен?»
– Ляшскому королю! – выпалил сотник, припомнив давний разговор с тестем. – Давно зовет! Пожалует графом, отсыплет золота…
– Уверен? – спросил князь.
Тон его вопроса словно кричал: «Уймись!», но Олята не расслышал.
– Да!
Князь сделал знак гридню. Тот исчез и через мгновение явился с двумя воинами.
– В поруб! – велел князь, указав на Оляту.
Гридни подскочили и, прежде чем сотник успел опомниться, содрали с него пояс с мечом. Пока один держал оружие, другие, завернув Оляте руки, связали их сыромятным ремешком. После чего, толкая сотника в спину, увели из гридницы. На это ушло так мало времени, что Олята не успел ни возмутиться, ни крикнуть.
Иван же, оставшись в одиночестве, подошел к окну и прислонился лбом к холодному стеклу. На душе было гадостно. Постриг жены, совершенный на днях, вверг его в непреходящую тоску. Хоть знал и внутренне готовился, но когда вечером лег в пустое ложе… А тут еще это! И ведь не просто выходка обиженного мальчишки – вызов. Олята не отступится – ишь, как глаза горели! Первая ласточка? Ватага не одобрила поступка князя: Оляна была одной из них. Отправив жену в монастырь, Иван дал понять: времена изменились. Отношений, существовавших прежде, более нет, побратимы ему не единственные ближники. Какие выводы сделает ватага? Захочет уйти? Худо. Беда даже не в том, что он теряет друзей. Побратимы знают, как воевать на смоках. Отпускать их нельзя. Так что же, убить? Кем он станет после этого? Душегубом, готовым ради власти уничтожить близких? Беда…
