Беззаветные охотники (СИ) - "Greko"

Все понятно. Лондон и Петербург посмотрели-посмотрели на возню венценосных деток и… пришли в ужас. Сказали не во всеуслышание, но доходчиво: такой хоккей нам не нужен! В смысле, не нужен столь решительный разворот намеченных курсов. На словах мы остаемся друзьями, но камень за пазухой носим. И ждем любой возможности подставить друг другу ножку. Выглядело это со стороны примерно так: приехали родители с дачи, застали молодежную вечеринку в разгаре — и пинками всех разогнали.

Ладно Лондон — с британцами все ясно! Они из породы таких друзей, что и врагов не нужно. Но Николай? Неужели он не замечает, что мир балансирует на тонкой ножке? Что отношения с Великобританией — это пороховая бочка?[7] Почему же он не видит перспективы в таком изящном и простом решении, как превращение Наследника в принца-консорта? Пожалел усилий, затраченных на его подготовку? Не поверил, что из этого выйдет толк? Или всему виной его упрямство, с которым я имел сомнительную честь познакомиться?

Я был расстроен, Цесаревич — потрясен, раздавлен. На смену ночному томлению, фантазиям и мечтам, обожествлению, ожиданиям встречи, веселью, дурачеству, невинным касаниям, гаданиям, что значит тот или иной жест или взгляд предмета обожания, — словом, всему тому, из чего состоит юношеская влюбленность, — пришли слезы, подавленное настроение, депрессия. Как сомнамбула, наследник русского трона продолжил протокольные мероприятия — без прежнего огонька в глазах, без той пышущей силы молодости и величия, которые приводили в восторг лондонцев, встречавших его овациями, где бы он ни появился. Посетил заседания обеих палат Парламента, поскучал на сессии Королевского суда. Для него уже все было немило, все тяготило. Он считал дни до отъезда.

Но прежде, чем покинуть Лондон, он желал попрощаться с королевой. Пересилил себя и написал официальное письмо лорду Палмерстону, даже не прибегая к моему посредничеству, от которого не было бы никакого толка. Эфемерная связь через Лайзу Лецен растаяла, не успев окрепнуть.

Палмерстон любезно откликнулся. Он согласился все организовать 29 мая. Даже обещал устроить приватную встречу!

— Что мне подарить ей на прощание? — Александр был взволнован, но настроен решительно: он обещал Юрьевичу держать себя в руках и не уронить чести русского престола.

— Трудно сказать, Ваше Высочество! — взволнованно ответил полковник, переживавший за Цесаревича. Как-никак он долгие годы был его воспитателем и оставался преданным другом.

— Подарите ей охотничью собаку! — предложил страстный охотник Толстой.

Отличная идея! Насколько я помнил, английские монархи обожали собак.

— Щенок — то, что нужно! — поддержал я выбор молодого графа. — Но лучше не охотничью, а защитника. Овчарку! И назовите его Казбек! — у меня на языке вертелся другой вариант, хулиганский. Я чуть не брякнул «Севастополь», но вовремя себя пересилил.

— Овчарка? Казбек? Вы хотите, чтобы она, глядя на собаку, вспоминала наше веселье на последнем балу и ваш кавказский танец, который стал его украшением?

— Ну, что вы, Ваше Высочество! Я лишь предвижу, что подобная ассоциация будет дарить королеве воспоминания о счастливейших минутах, проведенных в вашем обществе! О той мимолетной радости, что вы ей подарили!

Все одобрительно загудели.

— Быть по сему! Алёша, займись!

— Буду рад оказать Вам услугу! — Толстой склонил голову в поклоне, едва сдерживая слезы. Ему было жаль разбитых надежд молодого Цесаревича.

[1] Подлинные слова П. Х. Граббе, записанные им в записной книжке 3 августа 1839 года. Интересно, что он все-таки имел в виду: «привязать» сады или людей их создавших? В случае с Граббе ни в чем нельзя быть уверенным.

[2] Графцами или Фельдмаршальским полком назвали ширванцев из-за того, что И. Ф. Паскевич-Эриванский шефствовал над полком.

[3] Мало кто знает, что убийца Лермонтова писал стихи о Кавказской войне и даже пробовал себя в прозе с сюжетом, похожим на «Бэлу» из «Героя нашего времени».

[4] Реальная история, только случилась она 16 августа, накануне второго штурма. Сорнев был убит. Бердяева разжаловали в солдаты. Рыкова отстранили от командования 1-й карабинерной ротой и выслали из полка после пребывания под арестом.Упомянутый в тексте майор Витторт с 1842 г. по 1846 возглавлял Куринский полк.

[5] Тем не менее, лорда Мельбурна считают первой любовью юной королевы.

[6] В 1839 г. арка еще не была перенесена нынешнее место напротив Уголка Ораторов в Гайд-Парке.

[7] Справедливости ради заметим, что в начале 40-х Россия предприняла ряд шагов, чтобы снять напряженность в англо-русских отношениях, пойдя на серьезные уступки. Например, отказалась от эксклюзивного режима Проливов.

Глава 19

Вася. Ахульго, 16 июля 1839 года.

В девять утра заговорили все тридцать пушек и мортирок Чеченского отряда, собранных и доставленных с великим трудом. Оба аула — и старый, и новый — скрылись в пыли от разрывов. Войска начали выдвигаться на свои позиции. Три офицера Генерального штаба, прикреплённые к штурмовым колоннам, лишь крутили удивленно головами.

— Едва успел наскоро составить диспозицию и разослать ее войскам. На батареях не запасено достаточно снарядов. Я до жары по раннему утреннему холодку обошел укрепления, чтобы ознакомиться с произведенными изменениями. Возвращаюсь в лагерь — мне сообщают: днем штурм. К чему эта спешка? — возмущался поручик Милютин.

— Это все хитрый грек Пулло! Он морочит голову генералу. Тот, не вникая особо в детали, перепоручает всю работу своему штабу, то есть нам. Но мы не боги и видим, что царит разброд и шатания. Кто в лес, кто по дрова! Я вам больше скажу, — доверительно зашептал штабс-капитан Мориц Шульц, недавний выпускник Академии Генерального штаба, родом из ревельских немцев. — Пообщался я с теми, кто помнит походы Вельяминова. Никогда генерал не назначал штурма в самую жару. Ему говорят: «Пора!» А он в ответ: «Нет, пускай солдаты воды пока попьют». Сидел и ждал подходящего момента. И побеждал!

— Время, господа! Пора расходиться по своим колоннам!

— Не поминайте лихом! Я с графцами иду в главной, — махнул рукой с какой-то отчаянно-обреченной храбростью 33-хлетний Шульц.

Штаб-офицер захромал в сторону места сосредоточения графцев. Он получил еще в июне открытую рану ноги. Потом свалился с кручи во время очередного боя. Нога до конца не зажила.

— Наш воинственный истый немецкий бурш отправился на поиски новых опасных подвигов! — с любовью молвил Милютин в спину удалявшегося товарища по Академии.

Все три батальона Ширванского полка собирались в складке перед гребнем, отделявшим их от Нового Ахульго. Их прямо с работ отправили на позиции. Пока добрались, пока нашли, куда выдвигаться, опоздали на несколько часов. Местность была неизвестна. Сопровождающих не выделили. Офицеры нервничали.

Солдаты разобрали сколоченные саперами лестницы. Напряжённо молчали. Чистое исподнее все более пропитывалось потом: солнце жарило все сильнее и сильнее. Но никто не роптал. Лишь крестились и прислушивались к разрывам гранат в ауле, молясь, чтобы артогнем разрушили первые каменные сакли-блиндажи. За ширванцами разместились саперы. Они держали в руках фашины и небольшие туры, которыми надеялись прикрыть солдат от обстрела, если атака захлебнется.

Барон Врангель, высокий красивый статный мужчина с белокурыми усами, ходил между своих людей, поглядывая на часы. Он сменил свой щеголеватый полковничий мундир на солдатский, как и все офицеры. Поприветствовал прибежавшего Шульца.

— Мориц Христианович! Я отправил адъютанта к генералу с просьбой отменить атаку. Выбились из графика совершенно. И не понятно, что нас ждет за первыми саклями. Вы в курсе?

Обычно полковник отличался изысканностью обхождения. Но напряженная минута в ожидании начала атаки и полная неизвестность диспозиции сподвигли его на солдатскую прямоту.

Шульц не обиделся. Ответил соотечественнику честно: