Слово и дело (СИ) - Черемис Игорь

Но сейчас Сухонин не бунтовал, а появился в моем кабинете ровно через три минуты — тот срок, который позволяет убрать все бумаги со стола в сейф и запереть его, а затем спокойным шагом спуститься на второй этаж.

— Вызывали, Виктор Алексеевич? — Сухонин изобразил некое подобие стойки «смирно».

— Вызывал, Григорий Степанович, — согласился я. — Проходите, садитесь. Это не совсем по работе… как вы знаете, завтра у нас — восьмая марта, день международной солидарности и всё такое… — он чуть улыбнулся и кивнул. — А так сложилось, что у нас в отделе работает лейтенант Буряк, Маргарита Павловна. Наверное, стоит её как-то поздравить, что думаете?

Про предстоящий праздник забыл не только полковник Петров, но и я сам. Для меня вообще календарь 1972 года всё ещё оставался чуждым явлением, и я постоянно боялся ляпнуть что-то вроде «День российской армии» или вспомнить про день святого Валентина, про который советские граждане пока что ни сном, ни духом. Впрочем, боги меня миловали, и я не привлекал к себе внимания хотя бы в этих делах. Но постоянная тревожность и необходимость следить за языком сделали своё черное дело — и первейшая забота любого начальника напрочь вылетела у меня из головы.

— Ритку-то? — переспросил Сухонин. — Цветы я ей купил, утром, у оперов стоят, там баб нет, никто не сдаст. Или вы ещё что удумали?

У меня тяжесть упала с души. С такими поднимающими подчиненными работать — одно удовольствие. Надеюсь, и полковник Чепак оценит мой вклад в его авторитет.

— Нет, Григорий Степанович, больше ничего не нужно, — я улыбнулся. — Не возражаете, если я в этих цветах поучаствую?

Он не возражал — понимал, в какой я ситуации. Так что я расстался с зеленой трешкой, потом мы вместе зашли к операм, чтобы забрать ничем не примечательные гвоздики — они были в плотном целлофановом конусе, так что выглядели даже богато, на все шесть рублей, что отдал за них капитан, — и на пару поздравили нашего лейтенанта с его профессиональным праздником. Рита приняла букет и благодарно покраснела, пробормотав какие-то подходящие случаю слова.

На этом я посчитал свои обязанности начальника законченными — и с головой погрузился в бумаги, полностью забыв про оружейку и положенный мне по штату пистолет.

* * *

На мероприятие в обком мы с полковником Чепаком поехали как белые люди — на новенькой двадцать четвертой «Волге» благородного черного цвета. В Сумах таких машин было, в принципе, немного — в обкоме парочка, в горкоме одна… не потому, что двадцать четвертых не хватало, эта модель выпускалась уже года четыре, а органы власти обеспечивались в первую очередь. Просто до Сум очередь не дошла — тут в целом земля была безвидна и пуста, и тьма над бездною, и Дух Божий носился над водою рек Псел и Сумка. Город этот стоял на отшибе, в стороне от торных дорог, в царские времена пробавлялся изготовлением сахара, а сейчас стремительно превращался в один из многочисленных центров советской промышленности. От старых сахарозаводчиков в Сумах осталась почти вся застройка юга Нового места и Засумок, а социалистический порядок только пробивал себе дорогу — вернее, сразу много дорог, снося обветшалые кварталы и протягивая в самых разных направлениях новые проспекты.

В своей первой жизни я в Сумах не побывал, бог миловал, а в памяти «моего» Виктора прочитал лишь детское восхищение тихими улочками, дубравами, парками и пляжами. Сейчас тут шла масштабная реконструкция, которая превращала город из купеческого местечка дореволюционной России в нечто, более подходящее огромной коммунистической империи. Бульдозеры и экскаваторы уже поменяли облик Нового Места, в котором прошло детство Орехова, но не до конца — там ещё копали будущий проспект Карла Маркса и перпендикулярные ему улицы имени двух летчиков — местных уроженцев Леваневского и Супруна.

Из-за строек мы добирались до новехонького дворца культуры неподалеку от железнодорожной станции целых полчаса, хотя «мой» Орехов был уверен, что за это время можно было обойти весь город. Зато из-за той же стройки вокруг культурного места образовался огромный пустырь, который сейчас заняли самые разномастные «Волги» — и все три двадцать четвертые, и множество двадцать первых, и даже заметно устаревшие «Победы». И уже когда мы стояли у машины — Чепак решил перекурить, — к залу, прямо к длинной широкой лестнице подъехала вальяжная «Чайка» первого секретаря обкома Александра Ивановича Ищенко.

Я уже был шапочно знаком с личным составом обкома КПУ. Несмотря на фамилию, товарищ Ищенко не был украинцем — или же был, но с определенными оговорками, потому что родился он в Белгородской области. Успел повоевать, но без особых геройств, а после войны пошел по сельскохозяйственной линии, которая в итоге и привела его в кресло первого секретаря сумского обкома. Насколько я понял, он серьезно плавал в вопросах, не относящихся к сельскому хозяйству, но определенная крестьянская сметка позволяла ему худо-бедно тащить область и даже выдавать на гора нужные показатели.

Кучка чиновников во главе с Ищенко договорили и прошли внутрь здания. Чепак проследил за ними и стукнул меня по плечу:

— Пора, капитан.

В зале мы разделились. Моего начальника как главного по КГБ провели в первый ряд, правда, посадили не по центру. А мне молоденький паренек в строгом костюме — судя по всему, для организации торжества привлекли городских комсомольцев из актива — указал на место в предпоследнем ряду. Это были отголоски местничества времен Ивана Грозного — или же какая-то пародия на рассадку членов Политбюро ЦК. Чепака, например, могли бы и в президиум посадить — но туда взяли даже не всех секретарей обкома, на сцену поднялись только Ищенко и второй секретарь Лысенко. Компанию им составили три женщины — холеные, в дорогих костюмах с длинными юбками и высокими завитыми прическами. Ну и в боевой раскраске по нынешней моде. Они почему-то были без шапок, хотя в зале все женщины сидели в головных уборах.

Я расположился на указанном мне месте и приготовился скучать.

* * *

— Вам не очень интересны речи с трибуны?

Я очнулся от полудремы и посмотрел на своего соседа справа. Обычный чиновник средней руки, лет на десять-пятнадцать старше «моего» Виктора, с дешевым казенным портфелем «под крокодила», ничем внешне не выделяющийся. Синий пиджак был ему чуть маловат — на размер или даже два, под ним — вышиванка со стоячим воротничком, такие были в моде лет десять назад, от них почти отказались после отставки Хрущева, но некоторые носили. Я вспомнил, что в будущем вышиванка была назначена символом украинской незалежности, но в целом так и осталась всего лишь элементом одежды — если кому-то хотелось блеснуть народным колоритом. В России схожую функцию выполняли косоворотки, которые напоминали вышиванки до степени смешения.

— У меня другие заботы, — также тихо ответил я. — От производственных показателей они не поменяются.

— Понимаю, — он едва кивнул и сделал вид, что очень увлечен происходящим на сцене. — Это же вы наш новый замначальника в КГБ?

— Да, — я не стал скрывать очевидное — мой собеседник наверняка знал, с кем говорит: — А вы?..

— Макухин. Можно просто Иван. Заведую отделом науки и учебных заведений, — представился он и незаметно протянул мне крепкую ладонь.