Гай Орловский - Патроны чародея
Завидев лорда, он вскрикнул с облегчением:
– Хозяин, будут ли…
Могеринс не успел распахнуть рот, я ответил резко:
– Ты свободен.
Пуля ударила стражника в лоб, отшвырнула на стену, а когда сполз по ней на пол, на камне осталось огромное кровавое пятно. Фицрой покачал головой: во лбу крохотная дырочка, заткнутая изнутри кровяным тромбом, а вот затылок разнесло весь…
Могеринс трясется в ужасе, Фицрой с силой ударил ногой в дверь и ворвался в комнату, держа перед собой меч.
Мы вошли следом, Николетта, испуганная и дрожащая, отшатнулась и держится ладонью за лоб, нос красный и на глазах распухает.
– Это… это вы… – пролепетала она.
Фицрой галантно подхватил ее в объятия и усадил в кресло.
– Сейчас, глердесса, – проговорил он быстро, – сейчас… Дверь действительно из твердых пород дерева… Хорошо бы из сосны, но тут точно дуб… Очень больно?
Она проговорила плачущим голосом:
– Я вам так рада… так рада… Это я от счастья реву… Ой, не притрагивайтесь!
– Нужно холодной воды, – сказал я хозяину.
– Я принесу!
– Пойдемте вместе, – предложил я.
Выйдя в коридор, я сказал зло:
– Глерд, пособничество карается тоже. В военное время – по сокращенной программе. Мене, текел, фарес…
Он распахнул глаза в ужасе. Я выстрелил ему в лоб, отшатнулся на случай, если брызнет кровью, но брызнуло, даже хлестнуло, из затылка, а в стене, обшитой узорными панелями из дерева, за его спиной образовалась ямка, как если бы с силой ударили острием копья.
Я вернулся, пряча пистолет. Фицрой спросил понимающе:
– Пытался взлететь?
– С его-то задом? – спросил я. – Скорее, хотел зарыться.
Он внимательно посмотрел в мое потемневшее лицо.
– Не огорчайся. Военная необходимость.
– На войне, – ответил я со вздохом, – как на войне. Даже гражданских зачищают, а уж пособников… Николетта, вы можете идти?
– Да, – ответила она храбро.
– Жаль, – сказал Фицрой, – я надеялся вас понести.
– Бессовестный, – пошептала она с укором. – У меня есть жених. Я порядочная девушка!
Глава 4
Когда сбежали по лестнице на первый этаж, в просторном зале, а потом и в холле пришлось почти безостановочно стрелять в вырастающие в дверных проемах фигуры. Злость ожесточила так, что не чувствовал ни жалости, ни угрызения, когда вместе со стражниками выскочил и челядин, то первая пуля досталась ему.
Мое право убивать основано на незыблемом и священном праве защиты, когда убиваешь тех, кто старается убить тебя, и я стрелял холодно и расчетливо, помня только, что патроны считать не нужно, бей и круши, врага нужно уничтожать, повергать и вообще не позволять ему жить…
Со стороны распахнутого выхода во двор шум, топот, всполошенные крики, начал сбегаться народ.
Я сказал резко:
– Фицрой, выводи Николетту!.. Не сильно отставай.
– А ты не беги…
– Что, не успеваешь сдирать со стен трофеи?
Он сказал за спиной с пафосом:
– Как ты можешь такое говорить! При даме… Было бы что сдирать в этой глуши…
Из коридора выбежали двое, я подпустил их ближе и свалил двумя выстрелами в упор, а контрольными в затылки успокоил, чтобы не дергались так безобразно и не матерились при женщине благородных кровей.
Николетта испуганно взвизгнула:
– Ой, я туда не пойду.
– Я понесу! – сказал Фицрой.
– Нет-нет, – вскрикнула она. – Только мой жених может касаться моей… моих…
– Я только перенесу через труп, – предложил он.
– Нет-нет, – прошептала она трепетно, – я постараюсь сама… не наступать…
Я двигался впереди, некоторые выскочившие навстречу сразу же прячутся, несмотря на оголенные мечи в руках, а другие, хоть и с простыми дубинками, бросаются навстречу, дескать, впятером да не завалим двух лордиков?
Я стрелял и стрелял, чувствуя все сильнее разгорающуюся ярость. Выскочили во двор, Фицрой потащил Николетту вдоль стены в сторону конюшни, я прикрывал их и себя, стреляя во все, что движется, здесь все враги, а кто не виноват, пусть не высовывается.
В конюшне Фицрой, оставив Николетту дрожать и попискивать, ринулся выбирать коней. Наши стоят на виду, устало жуют овес, но Фицрой высмотрел пару крепких и свежих жеребцов, принадлежащих явно самому хозяину, ухватил два седла и ринулся к ним.
– Следи за дверьми! – крикнул он.
– Ха, – сказал я, – что нам двери…
Он оглянулся в беспокойстве.
– Ты что?
– Вон там за стеной бегут четверо, – сказал я.
Он переспросил с недоверием:
– Ты что, видишь сквозь доски?
– От них дурно пахнет, – объяснил я. – Не от досок, конечно.
С той стороны в самом деле в сторону распахнутых ворот конюшни, уже перейдя на шаг, осторожно пробираются четыре синеватые фигуры. Доски достаточно плотные и без щелей, это чтоб коней не продуло сквозняком, потому силуэты нечеткие, расплывчатые.
Я выстрелил трижды, двое опустились, цепляясь за стену, на землю. Еще двое замерли, держа мечи наготове. Я чувствовал их страх и жажду убивать, жестом велел Фицрою и Николетте не двигаться, тщательно прицелился, ориентируясь по неподвижным синим пятнам, дважды нажал на скобу.
Николетта слабо взвизгнула, в доске появились две круглые дыры, а на той стороне раздались стоны. Синие фигуры задергались, рухнули.
– Повезло, – ответил я скромно.
– Мы с тобой везучие, – подтвердил Фицрой. – Но мне повезло больше.
Я покосился на Николетту, что в страхе припала к нему горячим нежным телом, даже не замечает, по каким местам он ее оглаживает, успокаивая как бы по-дружески.
– Ты про коней не забывай, – напомнил я сварливо.
Он сказал с отвращением:
– Ну что за человек…
Я прикрывал вход, Фицрой торопливо седлал коней, подсадил Николетту, она отважно взяла в руки повод, а издали донесся конский топот, крики.
Через распахнутые ворота во двор с грохотом и шумом ворвалась целая лавина вооруженных людей. Половина тут же соскочила на землю и, прячась за укрытиями, выставила наружу окованные металлом дуги арбалетов, а всадники, пригибаясь за конскими шеями, с самым хищным видом кружили по двору, держа в руках уже оголенные клинки.
Фицрой крикнул:
– Это люди Барклема!.. Успел, сволочь!
Я затравленно огляделся. С такой оравой не совладать, они могут проломить стены с разных сторон и навалиться массой…
– Там дверь! – крикнул Фицрой. – Надо попробовать прорваться оттуда!
Я бросил взгляд в дальний конец конюшни. С той стороны дверь в подсобное помещение, где хранят для коней овес, зерно и сено. Такое же вытянутое, и можно, если быстро успеть проскочить, выбраться из торца.
– Быстрее, – крикнул я. – Вперед, я прикрою!
Фицрой ухватил повод выбранного для меня коня, гикнул и погнал своего, бережно придерживая Николетту в седле, вдоль двух рядов выглядывающих из стойл конских морд.
Я выстрелил несколько раз в дверь и через стены. Пули ушли где-то мимо, где-то задели, слышу по крикам боли, хорошо, это собьет победный дух нападающих.
Никогда не бегал так быстро, как по этой конюшне. Дверь в сарай распахнута, навстречу мощно пахнуло ароматом свежего сена, по обе стороны вдоль стен целые тюки до самой крыши, ряд толстых столбов посредине, что держат кровлю, две огромные бочки, заполненные водой для коней, и запертая дверь в левой стене.
В раскрытую дверь со стороны конюшни вбежали сразу трое с топорами в руках. Я выстрелил трижды, двое упали, но третий понесся к нам с поднятым над головой топором.
Я всадил в него три пули, и он рухнул, заливая пол кровью. Я держал пистолет направленным на дверной проем и, как только там мелькнул кто-то, выстрелил несколько раз.
– Коней не задень, – крикнул Фицой.
– Они вдоль стен, – напомнил я, – а эти дураки бегут посредине.
В дверном проеме возникла фигура человека в длинном халате и широкополой шляпе. Я от неожиданности запоздал с выстрелом, а он рывком выбросил в нашу сторону обе руки, из ладоней сорвались два огненных шара.
Я торопливо выпалил дважды, одновременно прыгая в сторону. Огненные шары, опалив ухо, с такой силой ударили в противоположную стену, заставленную тюками с сеном, словно не сгустки огня, а раскаленные чугунные ядра.
Я еще с пола трижды выстрелил на всякий случай в пустой проход, две ушли в воздух, и под третью пулю как раз выскочил какой-то дурак.
– И то хорошо, – пробормотал я, боковым сознанием отмечая, что сказал жуткое «хорошо» на убийство человека, – чем их меньше, тем для нас баб больше…
Так, наверное, говорили еще питекантропы, но что изменилось, мы еще какие питекантропы, всем питекантропам питекантропы, у нас же свобода от религии и сковывающих, как цепи, наши общечеловеческие инстинкты…
Тюки с сеном вспыхнули, как порох. Полыхающий и разбрасывающий искры огонь перекинулся на правую сторону, оттуда вывалилась пара огромных пылающих тюков и стеной огня отгородила меня от Фицроя и Николетты.
