Дмитрий Старицкий - Фебус. Недоделанный король
Также отдал ему распоряжение о слугах пленников. Особо обратил внимание, чтобы все вещи и деньги пленников и их слуг, кроме оружия и доспехов, остались в неприкосновенности. Не хватало только, чтобы меня еще обвинили в крысятничестве… Коней их содержать, как положено в замковых конюшнях. Нормально кормить и вовремя выгуливать, чтобы не застоялись.
Эрасуну сменил отец Жозеф с привычным уже требованием отбывания мной епитимьи.
Оттарабанив положенные молитвы, я его спросил:
– Святой отец, есть ли в ближайшей округе хороший умный инквизитор?
– Выявились еретики, сир? – Священник встал в охотничью стойку.
– Пока нет, но… мне нужен опытный человек, умеющий устанавливать истину в допросах без применения палаческих пыток. Обвиняемые – нобили, и преступление – светское… пока. Но раскрыть его надо быстро и доказательно. Желательно с полным признанием обвиняемого. Или с достаточными уликами обвинения для суда равных.
Вот так вот… Хотели инквизитора из своего ордена – так постарайтесь для меня заранее, а то ведь, как говорили в двадцать первом веке – оказанная услуга уже ничего не стоит.
– В чем состоит это преступление, сир?
– В покушении на жизнь священной особы монарха.
Капеллан с полминуты думал, а я его не торопил. Наконец он ответил:
– Я найду вам такого инквизитора, но вы, сир, берете на свою душу тяжкий грех.
– Мой грех – мои молитвы, падре. На моих плечах вся наша земля и весь наш народ. Так что грехом больше, грехом меньше…
Потом приперся Труавиль за охранными грамотами для де Сада. Своих войск я ему не дал, но разрешил призвать свои вассальные копья для этой миссии в счет их обязательной бесплатной службы мне. А также тех молодых придворных, каких он сочтет годными. А я лишний раз посмотрю на тех, кто ему годен.
В конце он все же пожаловался:
– Сир, моя честь уязвлена. Все эти проверки… Неужели недостаточно моего честного слова кабальеро?
Ну на такой наезд у меня давно уже лежит домашняя заготовка.
– Если бы проверяли только вас, барон, то, возможно, ваши претензии и имели бы свои резоны. Но проверяют всё и всех. Я просто хочу знать, где у меня что лежит и сколько. Чтобы начать свое правление с чистого листа. К вам же у меня доверие полное, иначе я бы не стал возлагать на вас столь ответственную и почетную миссию – охрану посла, который должен добраться до земель руа Луи в целости и невредимости. Чтобы ни один волос не упал с его головы.
Затем заявилась маман. Как и ожидалось – с претензиями. Видно, инвентаризация добралась и до ее покоев.
– К чему все эти мелочные придирки, которые творят твои люди, сын? Весь двор в расстройстве, – обрушила она на меня поток обвинений. – Не с того надо начинать царствование, чтобы восстанавливать против себя придворных. У нас и так врагов хватает.
– Маман, присядьте. – Я самолично галантно придвинул ей кресло.
Потом позвонил в золотой колокольчик. Почти такой же, как у бретонского дюка.
Появившемуся Сезару приказал принести матери сидра, а мне кофе.
– Только пусть его сварят амхарцы! – крикнул оруженосцу вдогонку.
Вот так вот, без допинга уже и не жизнь…
– Зачем все это? – продолжила маман наезд. – К чему это крохоборство, недостойное кабальеро? Зачем переписывать в доме каждую безделушку?
– Хотя бы затем, маман, чтобы ты наконец-то узнала, во сколько НАМ обходится твой молодой любовник.
– Не смей так говорить. Тараскон искренне любит меня! – взвизгнула дама Мадлен.
Ах вот мы как… тяжелый случай. Но жалеть я эту женщину не буду. Она же меня не пожалела. До сих пор шрам на затылке от того свинцового шара.
– Фавориты, маман, делятся на два сорта. Первый – это те, кто сами воруют. Другой сорт – это те, которые деньги, драгоценности и прочие блага выклянчивают. Других не бывает. Вот и посмотрим на твоего Тараскона: к какой когорте фаворитов он принадлежит. Если к первой, то его ждет плаха. Если ко второй, то пусть и дальше живет, но только клянчить он будет у тебя только то, что тебе достается с французского апанажа. Про казну забудь. У меня вскоре предвидится слишком много трат, и твои любовники в бюджет не вписываются.
– Как ты стал жесток, сын… – простонала гордая дама Мадлен.
– А что вы хотели, маман, от ребенка, выросшего без материнской ласки, – кинул я ей обвинение своего тела.
Но дама Мадлен не зря Дочь Франции – к политике переходит с боевого разворота от попранных женских чувств мгновенно, как классный истребитель. При этом лихо проигнорировав детские обиды монарха.
– Зачем в твоей свите бастард Арманьяк?
– Хотя бы затем, что он опытный капитан. «Золотое руно» он выслужил не на паркете Бургундского Отеля, а на поле брани с кантонцами. А кайзер так впечатлился его боевыми действиями против него, что сделал его кавалером «Дракона». Покажи мне еще такого полководца, которого бы ценили не только друзья, но и враги.
Некоторое время мы молчали и пристально глядели в глаза друг друга. Потом дама Мадлен тихо сказала:
– Если бы я тебя не сама родила, то подумала, что тебя в Плесси-ле-Туре подменили. Дай мне левую руку.
Я с интересом протянул ей руку через стол. Мадлен задрала на ней рукав и внимательно осмотрела мое запястье, на котором оказались три маленькие родинки треугольником. Надо же, не обращал на это внимания раньше. Но хоть всего меня раздень и осмотри – тушка у меня Феба, самого натурального.
– Нет. Ты настоящий… – наконец-то сказала она немного озадаченно. – Только почему ты так изменился?
В ответ я просто выложил на стол мятый свинцовый шар:
– Вот от этого предмета, маман, я и изменился. От дядюшкиной ласки.
И ведь не соврал я ей ни в одной даже букве. Именно так все на самом деле и было. Феб изменился, когда ему прилетело по затылку этим шаром, и его сознание в тот момент было заменено моим.
– До сих пор я гадаю, как мне удалось после этого выжить, – пожаловался я, – мы спаслись тогда просто чудом, верностью моих людей, которые остались прикрывать мое бегство. А потом нас жандармы руа франков гоняли по лесам Турени, как диких зверей. Один скоттский барон – командир лучников тела Луи, целенаправленно искал меня с целью убить. Его доспехи ты можешь осмотреть, когда я распакую обоз. А ты все веришь в сказки Паука про монастырь…
– Не смей так называть моего брата и своего дядю! – строго сказала маман.
– Мама… – смягчил я свой тон до ласкового. – Тебе не кажется, что меня уже поздно воспитывать?
– И что нам теперь делать, сынок? – Маман подпустила слез. – В Наварре раздрай. Аграмоны и Боамонды готовы снова вцепиться друг в друга. Они даже не заметят, как нас сметут и стопчут. Я с таким трудом последние годы удерживала равновесие сил. А теперь боюсь…
Но я давно в женские слезы не верю. Слишком часто женщины употребляют их как психологическое оружие против мужчин, чтобы воспринимать их серьезно после прожитого мною более чем полувека.
– Что делать? – переспросил я и тут же ответил: – Определяться, мама, в главном. С кем ты? С братом или с сыном?
– Мне бы не хотелось, чтобы ты так ставил вопрос, сын.
– Не я его так ставлю… Ваш братец его так поставил. Ты уже знаешь, что он секвестрировал все мои земли в своем домене? Не только апанажные, но и аллодные?
– Нет. Доход с моего апанажа мне пришел вовремя. Как раз посольство от Луи его и доставило.
– Я рад за тебя, мама, – улыбнулся я. – Теперь у тебя есть на что содержать любовника.
– А что будет с Тарасконом? – взметнула она брови.
– Ну не зверь же я в самом деле… – постарался ее успокоить. – Оставляй себе своего «папаримского» Тараскона на здоровье. Только вот чтобы он свой нос в политику не совал. Отрежу. И не только нос.
На самом деле де Тараскон как вассал папы римского меня устраивал в качестве любовника маман намного больше, чем любой вассал Паука.
– И никаких доходов ты мне с Каталиной со своих земель совсем не оставляешь? – коснулась маман главного вопроса после власти.
– Каталина имеет достаточный доход со своих четырех виконтств. Вряд ли ей нужно что-то большее. А вскоре это будет забота ее мужа – на что ей жить. Тебе же с Беарна будет определен цивильный лист как вдовствующей принцессе, чтобы ты могла вести достойный своему положению образ жизни. Но в него не будут включены расходы на любовников. Это ты будешь оплачивать со своего французского апанажа. И вообще… я не понимаю… ты такая красивая женщина, что могла бы сама вытряхивать из мужчин деньги… а…
– Я уже старуха, сын. Не возражай! – подняла она руку и повысила голос. – Старуха. Раз у меня такой взрослый сын. Но я люблю молодых и красивых кабальеро. И чем дальше, тем они у меня моложе. Прости меня, Пресвятая Дева, и заступись за меня пред Сыном своим, – маман истово перекрестилась, – но я ничего с собой поделать не могу.
Тут принесли сидр и кофе.
