Гай Орловский - Все женщины – химеры
– Его провезли, – проговорил я не совсем уверенно, – не по этой дороге. След свежий, но я не чувствую Рундельштотта.
Он хохотнул:
– Что, старик настолько вонюч?.. Ладно-ладно, но он что, хлебные крошки бросал? Так их муравьи растащат еще до того, как птицы склюют…
– Просто чувствую, – сказал я. – Мы же долго работали с ним бок о бок. Что-то да осталось…
Он прервал:
– Тогда поищем другую дорогу?
– Спасибо, – ответил я.
Он изумился.
– За что?
– За доверие, – ответил я с неловкостью. – Это же так… ощущение. Может и подвести.
– Но ты же мой друг, – возразил он резонно, – кому еще верить, как не друзьям?
И, не дожидаясь ответа, повернул коня в сторону от дороги.
Глава 12
К счастью, ночь короче дня, я только-только успел вздремнуть, как ощутил грубый толчок в плечо.
– Ну и спишь… Бабы снятся?
Я с трудом разлепил глаза, тело затекло, спать, вот так скрючившись на голой земле, почему-то неуютно, а надо мной морда доисторического животного, ах да, это же мой конь обнюхивает меня, как морковку…
Фицрой уже с седлом в руках отошел к своему скакуну и набросил ему на спину. Лес давно проснулся, птички в ветвях не чирикают, а вопят, свет изредка пробивается вниз, и тогда на земле колышутся призрачные муаровые узоры.
– Какие бабы, – просипел я запоздало, – не до баб…
– Иди умойся, – посоветовал он доброжелательно. – Что-то ты, на мой взгляд, не очень привычен вот так в седле сутками… Или тебя возили на телеге? Ха-ха…
– На носилках, – буркнул я.
– Иди-иди, – сказал он уже серьезно. – Я оседлаю и твою лошадку.
Пару часов неслись то галопом, то переходили на экономную рысь, потом Фицрой начал как-то слишком уж озабоченно присматриваться к следам, хмурился, качал головой.
– Что-то тревожит? – спросил я.
– Ты чуешь Рундельштотта, – ответил он хмуро, – я чую рехаллов. Их много!.. И сейчас сбиваются в стаю.
– Это опасно?
Он хмыкнул:
– Рехаллы опасны сами по себе даже поодиночке. Но раз в год сбиваются в стаю. Это что-то типа того, что люди называют собачьей свадьбой. В это время ничто не встанет на пути рехаллов.
– Не прорвемся?
Он покачал головой.
– Даже с твоей боевой магией. Нам придется сделать немалый крюк, чтобы миновать это место.
Я скривился.
– Сколько потеряем?
– Не больше суток, – заверил он. – В крайнем случае двое. Это смотря какая дорога. Но потом придется гнать во весь опор. Мы еще не определили, по какой увезли Рундельштотта.
Я молча повернул коня за ним.
Некоторое время мчались поперек, другая дорога обнаружилась достаточно скоро, однако настолько заброшенная, что на ней последний раз взбивали пыль копыта не меньше месяца тому.
Деревья постепенно становятся толще, массивнее, выше, кора уже в таких трещинах, что можно прятаться от ветра, а потом вообще зеленый мох укрыл деревья от корней до вершинок, и не просто мох, а чудовищно длинный, свисающий с веток почти до земли.
Фицрой, заметив мое беспокойство, утешил:
– Обычно за таким лесом идет простой чешуйчатый. Зато без мха.
– Это… как? – спросил я.
– Вместо коры, – пояснил он, – крупная такая чешуя. Как у гигантских рыб. Только ни на что не годится. Я ее и так, и эдак…
– Какая беда, – посочувствовал я. – Никому не впарить, верно? Это серьезная проблема.
– Ничего, – ответил он, – частенько за чешуйчатым лесом идет сразу хватательный. Вот тот уже что-то… Деревья не двигаются, но корни и ветки… Медленно, правда, но когда весь лес старается поймать…
– А у них что, – поинтересовался я, – корни ценятся?
Он покачал головой.
– Ничто не ценится. Представляешь? Даже на дрова не годятся. Не представляю даже, зачем они вообще? А сказано же, все для человека, все во имя человека!
– Все врут, – согласился я. – Каждый гребет к себе, одна курица от себя.
Он привстал в стременах, повертел головой.
– Ага, вон еще дорога! И достаточно свежие следы!
Сердце мое застучало чаще. Даже отсюда видны следы колес, совсем недавно здесь проехала повозка, тащили ее двое коней, вот их следы, еще несколько коней идут вроссыпь, это охрана.
– Здесь провезли Рундельштотта, – вырвалось у меня само по себе. – Я просто чувствую…
– Это хорошо, – сказал он с некоторым сомнением, – следы совсем свежие. К тому же чего подводе забираться так глубоко в лес?
– Это он, – подтвердил я. – Ускоримся?
– Кони устали, – ответил он с сомнением. – С другой стороны… давай, вперед!
Похоже, магия нас все-таки отыскала, я несколько раз чувствовал, как нечто облекает, словно пленка. Даже дышать трудно, грудь тоже сдавливает, хоть проходит довольно быстро. Голова то наливается чугуном, то становится совсем легкой, словно там ни одной весомой мысли.
Однако чувствую или понимаю, не сообразил еще, и то, что это вроде сети, когда забрасывают наугад. Я считаю себя довольно крупной рыбой, во всяком случае – необычной, редкой, однако сеть всякий раз проходила мимо, что значит, я для этого вида магии просто невидимка.
Дважды останавливались перекусить и дать отдохнуть коням, Фицрой все подбивал меня, чтобы пострелял во что-нибудь, пусть даже по деревьям.
Поддавшись, я тремя выстрелами сшиб какую-то массивную птицу, что пряталась в ветках и рассматривала нас то ли с испугом, то ли враждебно.
Она грохнулась оземь, роняя перья и прижимая траву, крупная, как раскормленный индюк, только перья зеленые с фиолетовым отливом.
Фицрой охнул:
– Это же газекс!.. Настоящий газекс!
– А что за газекс, – поинтересовался я. – Мясо или перья?
– И то и другое, – объяснил он жарко. – Как я его не заметил! Хотя он умеет прятаться… Но как тогда обнаружил ты? Или снова твоя магия сработала?
Я пожал плечами.
– Не знаю. Просто увидел, и все. Ты жаждал добычу, вот тебе добыча.
– Мы ее сейчас съедим, – заявил он непререкаемым тоном. – А потом будем хвастаться, что ели газекса прямо в лесу. Испеченного на углях!
Я запротестовал:
– Так мы не нагоним!
Он изумился:
– Телегу? Не гонят же они коней вскачь по лесным дорогам, по корням и кочкам? Тогда и молодому растрясут кости так, что с них слезет мясо. Не‑е‑ет, увозят хоть и поспешно, но не так, чтобы доставить на место труп.
– Ладно, – сказал я с неохотой. – Только побыстрее.
– Готовить газекса, – объяснил он, – это ритуал. Сложный! Но ради тебя и Рундельштотта сократим. Хотя и обидно. Ты в искусстве приготовления газекса ничего не смыслишь, верно?
– Вообще в приготовлении ничего не смыслю, – признался я.
– Ну да, – сказал он, – слуги приносили готовое?
– Что-то вроде того, – нехотя сознался я.
Он ухмыльнулся:
– Но не газекса! К нему могут прикасаться только люди благородного происхождения. Потому готовлю я, а тебе, так и быть, дам кусочек. Как существу непонятного происхождения.
– Согласен, – ответил я. – Только кусок побольше.
Он в самом деле молниеносно ободрал эту редкую птицу, умело выпотрошил, а дальше мы уже расслабленно смотрели, как на пурпурных углях костра поджаривается расчлененная тушка.
Впрочем, даже в этом состоянии я все-таки остаюсь слитком того мира, где человек постоянно должен трудиться, даже если нет работы: таскать железо в спортзале или бегать марафоны, а сейчас я в эти минуты как бы отдыха старательно напрягал мозги, пытаясь добиться хоть какой-то материализации образов.
Пистолет – да, может быть, сумею как-то даже насчет гранат, но куда важнее научиться воздействовать на уже существующее. К примеру, от усилий пошевелить вот тот листок на дереве уже начинают шевелиться уши, шерсть вздымается по всему телу, в жопе мышцы чуть не рвутся, а листок хоть бы хны, и не думает колыхнуться.
Хотя и подпитываюсь магией, но мне труднее местных магов в том, что нужно всерьез поверить в явную хрень, потому напрягался, еще не зная, что напрягать, как ни дулся, ни задерживал дыхание, вздувал все мышцы, таращил глаза так, что чуть не лопались, но с материализацией глухо.
Правда, прогресс есть в другом, достаточно устремить на кого-то взор и сосредоточиться особым образом, как тут же ловил идущую от него либо злость, либо зависть, хотя, чаще всего, конечно, полнейшее равнодушие.
Донесся собачий лай, Фицрой насторожился, мне вообще-то показалось, что лай идет к нам со всех сторон, но это такое эхо, да и собаки, похоже, в самом деле мчатся в нашу сторону.
– Охотничьи, – определил Фицрой. – А что, в таком лесу раздолье для кабанов и оленей.
– А мы кто? – спросил я.
Он ухмыльнулся:
– А как думаешь?
– Думаю, – сказал я гордо, – я лев. Или орел сизокрылый.
– Сейчас узнаем, – ответил он серьезно.
Я нервно огляделся. Фицрой опустил ладонь на рукоять меча и чуть шагнул вперед, уже понимает, что я типа лучника, которому сподручнее стрелять из-за спины.
