Штатский (СИ) - Ра Юрий

Когда общество начало готовиться ко сну, Парамонов нашел заделье и выцепил парня в сторонке от всех:

— Генка, а скажи мне одну вещь.

— Чего, дядь Саш?

— Как так получилось, что ты свою фамилию перепутал?

— Я? Когда? — Он вздрогнул и втянул голову в плечи.

— Сначала ты ученик Петров, а потом, когда не Сусанин, то внезапно Гаврилов. Я не стал на этом заострять внимание, мы тут все без фамилий, если ты заметил. Но раз уж сам полез в кузов, то называйся теперь груздем. — И Парамонов выдержал такую паузу, что сам Станиславский из гроба крикнул бы «Верю!». Впрочем, москвич не был уверен, что великий режиссер уже лежит в гробу. Может, он прямо сейчас орёт актерам на сцену своё знаменитое «Не верю!» В Москве или в эвакуации.

— Такое дело, дядя Саша, — и тоже пауза, — я раньше был Гаврилов, а стал Петров. Иногда забываюсь.

— Теперь всё стало ясно, Ген! Был Гаврилов, стал Петров. Дело-то житейское. — и Парамонов снова со значением всмотрелся в парня. — Говори всю правду. Мы друг друга от пуль прикрываем, если уж сами себе доверять не будем, то кому вообще верить?

— Мы Гавриловы были. А в тридцать восьмом мамка с отцом развелась. А потом он стал врагом народа, и мы поменяли фамилию на мамину девичью. Так что нет у меня отца, я от него отказался, как от изменника Родины и вражеского наймита.

— Про наймита это было сильно. Ты только скажи, батька тебя прямо совсем не любил?

— Любил. — И Генка тягостно вздохнул. — Только всё равно…

— Да погоди, пацан. Раз отец тебя любил, а может и сейчас любит, если не сгинул, значит ты всё равно его сын. Что у него с Советской властью, какие отношения, дело второе. Вы с ним родные, этого не отменишь. И вообще, могли и ошибиться люди в Органах. Все ошибаются, на то и люди. Даже Сталин писал про это, говорит, «Головокружение от успеха» у некоторых товарищей.

— И что мне делать?

— Ты вот тут, — Парамонов прикоснулся пальцем ко лбу парнишки, — будь Петровым. А вот здесь, и его ладонь легла на грудь Генки, — оставайся Гавриловым и помни своего папку. Папы, они такие, они тоже любят. Пока ты его помнишь, он будет немножко живым.

— А так можно? Разве комсомольцу полагается скрывать своё нутро от товарищей?

— Ген, ты по нужде на середину улицы выходишь или в кустики предпочитаешь укрыться?

— Конечно, в кустики. Я что дурак!

— Вот. А душа, это совсем личное, это такое место, куда можно только самым-самым близким, только родным. Партия, Советская власть, Родина, всё тут! — Снова постучал по Генкиному лбу пальцем. — Любовь, надежда, родные, они в сердце. Молча или совсем тихонечко.

— Спасибо, дядь Саш! — Генка развёл руки и прижался к нему, как обнимал отца в далеком детстве, когда всё было здорово, когда они были семьёй.

Утром было решено сходить до той дороги, на которой вчера так изрядно пошумели. Надежды, что получится затрофеить что-нибудь не было, пощипать немцев тоже нечего было даже думать, но прямо тянуло их на место своего маленького триумфа. С опаской идти, осторожно, но хоть одним глазком посмотреть, тем более всего два часа ходу до дороги.

Пустые вещмешки на всякий случай, два немецких автомата за спиной на случай боя накоротке, три винтовки в руках, на поясах штык-ножи. Даже воду с собой не взяли четыре разновозрастных мужчины, отправившиеся в поиск. СВТ-40 была у Парамонова как самого меткого стрелка, один из пистолетов-пулеметов у него же, как у самого опытного. Генка был рад, что его вообще взяли, а мужики были уже не в том возрасте, чтоб щеночками повизгивать и просить игрушку. Взял Алексей на плечо эту немецкую хрень, ну и пусть несёт. Потом Василю отдаст.

На опушке остановились, не рискуя сразу вылезать на открытое место. Члены общества любителей природы вообще уже привыкли не шляться по полям, они на таких местах чувствовали себя хуже, чем голыми. Идешь, а в это время ты, может, у кого-нибудь на мушке. Бр-р-р! Генка белкой взлетел на дуб, особенно быстро он карабкался поначалу, когда его буквально подкинули в четыре руки, вместо того, чтоб подсадить на нижнюю ветку.

— Ну что там?

— Ничего!

— Что, прямо совсем ничего?

— Ну дорога, грузовики тихонечко дымятся вчерашние.

— На тех же местах, или сдвинули? — Кричал свои запросы Парамонов.

— Вроде на тех же, видно плохо. Вчера на березе выше сидел.

— Так поднимись еще!

— А тогда не дергайте сразу, сейчас выше залезу. — И из ветвей дуба донеслось сопение, удаляющееся вверх, а потом вперед. — Нормально вижу!

Генка не просто поднялся выше, а еще и немного прошел вперед по большому дубовому суку. Парамонов сначала хотел начать советовать быть осторожнее, не падать, но вовремя себя остановил. У мальчишек умение лазать по деревьям врожденное, да и Генка сам не дурак, не захочет он падать без чужих советов.

— Короче, машины так и стоят, вряд ли кто вчера смог проехать!

— Так небось и зассали! — Закричал Василий. — Кто вас знает, вдруг тут вся дорога заминирована до самой Москвы!

И вся компания весело засмеялась. На своей земле, в своём лесу среди своих они сейчас не боялись никого и ничего, были готовы наподдать чёртовым фрицам еще и еще раз, пока те не побегут в сторону своей проклятой Германии. Парамонов смеялся вместе со всеми, ему было одновременно легче и труднее. Легче — он знал, что мы победим, и никакие силы не смогут в этом помешать. Труднее — он очень хорошо представлял, какой ценой. А еще он по-прежнему не видел себя в победившей стране. Его встреча с окруженцами очень хорошо показала — проканает за гражданина Страны Советов он только при условии своей полной неподсудности и секретности, защищенный фальшивым статусом очень секретного разведчика и диверсанта. До первой проверки. «Как зовут жену товарища Калинина? Сколько стоит батон ситного? Прочти Символ веры!» Ах да, Символ веры сейчас можно не знать, хоть в чём-то он не обмишурится.

Глава 19

Никто не любит ГАИ

— Ген, тебе там видно, есть кто возле сгоревших машин?

— Никого там! Или я не вижу.

— Что, мужики, может прогуляемся тогда до пепелища? Пошукаем чего полезного, что не вывезла немчура?

— Прогуляемся, в смысле поползаем, председатель?

— Василий, вот прямо в точку! Именно поползаем со всей нашей осторожностью, чтоб не потерять столь дорогие жизни от глупой жадности.

— Дядь Саш! Не получится! На перекрестке немцы!

— Едут?

— Не, стоят. Пост поставили. Мотоцикл с пулеметом, вроде два человека. Или три, не видно толком, мельтешат.

— Мотоцикл! С пулемётом! — Мечтательно протянул Парамонов и заработал косые взгляды товарищей. — Чего? Я ж не сказал еще ничего такого!

— Так понятно, что еще не сказал! Генка, слезай уже! Председатель речь говорить будет! — Высказался за себя и Алексея Василь.

— Так понятно! — передразнил его Парамонов. — Обидно просто, мужики, ей-богу, обидно! Эти гады стоят втроём тут, словно бессмертные. Мы что, мимо пройдем теперь?

И они не прошли мимо. У Александра было понимание, что спешить некуда, что эти трое на мотоцикле будут стоять весь день до заката, когда немцы прекращают шариться по белорусским дорогам. В том числе и стараниями общества, между прочим, у фашистов за месяц выработалась тактическая боязнь темноты.

Маскировочные накидки стали непременным атрибутом вылазок, как и боевая раскраска. «Тотальная трусость» взрослых мужчин тоже была в плюс. Всем отрядом они не доползли до перекрестка сотню метров, оставшись лежать в низких ржаных колосьях. А Парамонов пополз вперед. Когда он замирал, то становился похож на островок бурьяна среди пожелтевшей нивы, пропущенный нерадивым механизатором. А вот в движении маскировка сбоила. Одна надежда — кусты между полем и дорогой, вернее перед перекрестком. Иначе он бы и не пробовал подползти ближе.

Крестьяне отличаются хорошо прокачанным терпением, без этого навыка на земле не выжить. Так что они совершенно спокойно лежали в хлебах, пожёвывая вылущенные зерна, как сделала бы Дуняша на их месте. С той разницей, что она бы делала это стоя. Вода во фляжках была, но ею никто не злоупотреблял — больше выпьешь, сильнее станешь потеть. Больше пота — больше грязи, а еще слепни, оводы, мухи. Генка мужественно перенимал сложную науку ожидания и не прекословил, только изредка подрыгивая ногой. Проезжающие периодически через перекресток машины их не напрягали. Председатель умный человек, подставляться не станет, а их самих тут никто с дороги не разглядит. Так что они совершенно не устали лежать, когда через три часа к ним подполз москвич.