Гай Орловский - Все женщины – химеры
– Значит, – сказал я с иронией, – буду защищать тебя, как самец самку?
Она ответила с неопределенностью:
– Процент вероятности невелик, но он быстро растет. С того первого замера! Помнишь, после схватки в складе твой психологический портрет составили очень тщательно.
– И сильно изменилось? – спросил я с интересом.
– Всего на два процента, – сообщила она, – но это уже красная тревога для психологов. Они говорят, так быстро не бывает.
– Ошибка, – сказал я уверенно. – Любая техника дает сбой, а интерпретаторы – тем более. Их всех купил госдеп.
– Да, – согласилась она, – ошибки бывают. Но я смотрю, ты весь – большая ошибка.
– Еще какая, – согласился я. – Ладно, я в душ. Смою с себя ошибочное.
Она крикнула вслед:
– Не старайся слишком. Как неандерталец, ты интереснее!
Я поднял руку задернуть занавеску, что защитит комнату от разбрызгивающихся струй воды, запоздало вспомнил о новой системе воздушного заслона. Ни одна капля не вылетит за пределы, мир меняется стремительно, но история цивилизации совершила круг, и вот мы уже снова язычники, хоть и на более высокой технологической ступени. У нас нет запретов, кроме тех, что вредят обществу, а так само общество предоставило человеку полнейшую свободу, особенно в половой сфере, когда снова можно совокупляться с кем угодно, не обращая внимания ни на пол, ни на возраст, ни на принадлежность к животному миру.
Даже самые твердые консерваторы махнули рукой, все равно мы уже в предсингулярье, скоро начнется полная переделка наших тел, многие секс вообще из жизни исключат, оставив его животным, а сами сможем получать радости и повыше, и поизысканнее, и помощнее.
Так что Мариэтта просто помнит, что пока что вынужденно живет в этом теле. Потому и приходится отзываться на биологический зов организма: кормить, выводить отходы и удовлетворять сексуальные потребности, но потом можно будет постепенно, сперва по частям, заменить на что-то более совершенное.
Над этим в поте лица пашут, мелькнула у меня мысль, «Скальгрим», «Гиацинт» и еще сотня подобных им корпораций. Стараются опередить друг друга всеми способами, ибо тому, кто придет к финишу первым, – не просто пряник, а все пряники. Или по меньшей мере на выбор.
Мы помним чемпионов, а тех, кто пришел вторым на долю секунды позже, уже никто не знает, потому и такая борьба, когда подсматривание, подслушивание, похищения, даже убийства, только бы притормозить конкурента…
Всевозможные девайсы управляют протезами, а вот-вот более мощные чипы вживят в мозг, где смогут неизмеримо усиливать возможности человека… что уже перестанет быть человеком.
После душевой я вытерся и, одевшись, сел на диван к телевизору, но включать не стал, а Мариэтта позвала с кухни:
– Готов?
– Уже раздеваюсь, – крикнул я.
– Все мужчины дураки, – заявила она. – Я спрашиваю, готов к ужину?
– Тогда одеваюсь, – ответил я, не поднимаясь с дивана.
– Это необязательно, – крикнула она. – Здесь тепло.
– А костюм? – спросил я с достоинством. – А галстук?.. Раньше всегда переодевались по сигналу перед обедом и перед ужином.
Она громко фыркнула.
– Ну да, тогда и в постель одевались.
На обеденном столе на двух просторных тарелках победно пламенеют большие куски мяса на широких листьях какого-то бурьяна, который придется съесть, теперь это модно, а еще там масса оливок, которые у нас упорно называют маслинами, ломтики мандаринов, хурма и какие-то мелкие орешки.
Мариэтта смотрит гордо, это значит, надо выдавить какую-то похвалу, я промямлил с натугой:
– Ого, как красиво!.. И наверное, вкусно. У меня уже слюнки текут… классные сиськи…
Она вскинула брови.
– Что-что?
Я сказал виновато:
– Прости, нечаянно на тебя посмотрел. Это что за орешки?
– Гагарма, – ответила она. – Их недавно сконструировали. Ген от миндальных, ген от волоцких, пару генов от кедровых… Тебе в самом деле нужен состав, химик?
– Мне только ты нужна, – сказал я великодушно. – Ишь, как готовишь. Это же главное для женщины, верно?.. Еще бы научилась вышивать крестиком… цены бы тебе не было.
– Кота заведи, – посоветовала она.
– Зачем?
– Говорят, умеют вышивать.
Я отмахнулся.
– Взрослого не хочу, а котенка пришлось бы обучать самому. А это, говорят, не легче, чем что-то объяснять женщине. Я такого лучше за хвост и о стену.
Она буркнула:
– Хорошо, у меня хвоста нет. А вот у тебя есть.
– Мир, – предложил я. – Не будем друг друга о стенку. Подеремся лучше в постели.
– Перед сном, – согласилась она, – это необходимо для здорового цвета лица.
– Я позабочусь о твоем здоровье, – пообещал я.
Она посмотрела на меня внимательнее.
– Вот снова что-то в твоем лице… это новое… С чего бы стал заботиться? Я же могу привлечь за сексизм!.. Забота о женщине – это по-мужски оскорбительный и оскорбляющий намек на неравноправие полов.
– Неужели ты меня выдашь оккупантам? – спросил я жалобно.
– На первый раз прощу, – ответила она. – Сама накажу после ужина.
– Ну вот, – сказал я, – вам можно, а нам нет…
– Именно, – подтвердила она. – Мы должны отыграться за все тысячелетия неравенства, а вы должны чувствовать постоянно вину перед нами и выплачивать репарации.
Ужин в самом деле удался. Даже я, равнодушная к еде скотина, как и положено настоящему мужчине, и то ощутил некое удовольствие, из-за чего и съел, как мне кажется, лишнего.
Принял еще раз душ, а то упрел за столом, и рухнул в постель. Мариэтта пришла на пару минут позже, влезла под одеяло, уже настроенная на улучшение цвета лица, как вдруг вскрикнула:
– А это что еще?
Я приподнял голову, ящеренок с трудом уцепился за свисающий край одеяла, но забрался по нему на постель быстро и, подпрыгивая бодро, поспешил к нам.
– Это Яшка, – пояснил я. – Бедненький…
Она сказала сердито:
– Как такое чудовище может быть бедненьким?
Яшка подошел по ней и, встав на груди всеми четырьмя лапами, уставился в нее по-детски большими и серьезными глазами.
– Матери и уродливых детей любят, – ответил я обвиняюще. – Нет в тебе материнского инстинкта!.. Ты сама чудовище, если тебя не тянет ухватить его и тискать, целовать, ласкать, щекотать…
Она попробовала спихнуть его из-под одеяла, но Яшка, цепко вгоняя коготки в мягкую ткань, удержался в этот шторм и победно пробрался в ложбинку между нами, где и затих, довольный и счастливый.
– Ну и урод, – сказала она с отвращением. – Что-то вообще допотопное. Зачем ты его завел?
– Для красоты, – объяснил я.
– Чего-чего?
– Я эстет, – объяснил я. – Мне для развития души необходимо прекрасное и возвышенное начало. Желательно еще и кончало. Земное уже есть рядом под одеялом, а это существо для души и тонкой изысканности стиля в туманной зыбке образа.
– Ничего не поняла, – отрезала она. – У тебя инсульта не было?.. А то мелешь такую чушь. Тебе нельзя мозгами перенапрягаться, они у тебя слабые. Чего твой урод сюда прилез? Тебе что, жалко бросить ему тряпочку у порога?
Я ответил со вздохом:
– Он еще маленький, считает нас папой и мамой. Вот и жмется к родителям. К тебе даже вроде бы больше…
Она приподняла голову, оглядывая бедного дракончика с нескрываемым отвращением.
– Ничего подобного. Это просто тропизм.
– Значит, ты теплее, – сказал я и протянул к ней под одеялом руку, – вообще-то да, он прав, особенно в отдельных местах…
– Он на меня смотрит, – сказала она. – Я не могу так. Словно в общественном месте! Я девушка скромная.
– Мы эту проблему решим, – пообещал я. – Сейчас я его просто укрою…
Она с недоверием смотрела, как я набросил на дракончика свою майку, подоткнул с боков, чтобы не дуло, и он сразу довольно засопел в своей пещерке.
– Вот видишь, – сказал я с укором, – такое простое решение проблемы.
– А если он вылезет? Не вовремя?
– Да что дети понимают, – сказал я, – будь великодушнее. А то ты и в постели вся такая полицейская… Как ты униформу решилась снять! Наверное, с душевной борьбой?
Через сорок минут она заснула, раскрасневшаяся и довольная, одеяло сдвинулось до пояса, но я снова натянул ей до подбородка, прислушался к ровному дыханию, спит все так же крепко, отошел на цыпочках к двери.
На стене над кроватью появилось лицо Ани Межелайтис, молча кивнула, дескать, да, все верно, крепко спит, не волнуйся, я мониторю ее состояние, можешь идти туда, куда собрался.
Я спросил шепотом, едва двигая губами:
– Заказ из магазина прибыл?
– Спорттовары? – ответила она так направленно, что голос раздался только у меня прямо в ухе, – да, я велела положить в кладовке. Надеюсь, не краденое?
– Ты ж моя хозяюшка, – сказал я нежно, – поскорее обзаводись тактильностью, и я на тебе женюсь.
