Валерий Большаков - Сага о реконе
Ощерив беззубый рот, островитянин двигался бочком, держа меч на отлете.
– Я ж тебя, урода, спасти хотел! – со злостью сказал Плющ.
Робинзон в ответ зашипел и сделал выпад. Костя отбил зазвеневший меч и ударил сам. Верткий босяк ускользнул, крутнулся на пятке. Меч просвистел по-над самой землей, грозя подрубить Косте щиколотку, а то и обе. Плющ подпрыгнул, рубанул без замаха.
Робинзон присел враскорячку, почти уходя, лишь красная полоса осталась у него на плече, протекла кровью.
– Ты умрешь! – прошипел он.
– Шипи, шипи, урод, – выцедил Эваранди.
– И смерть твоя будет страшна!
– Давай, давай…
Сделав ложный выпад, Костя качнулся и ударил засечным слева. Робинзон промешкал долю секунды, но именно этой доли хватило, чтобы секира описала со свистом дугу и втесалась в тощую грязную шею.
Островитянин рухнул, роняя меч, глядя на Плюща с изумлением и ужасом.
Кровь из разрубленной артерии хлестала, унося жизнь, но у босяка хватило мгновения, чтобы булькнуть:
– Нэй[57]…
Содрогнувшись, он умер.
А Костя пришел в ярость – с размаху вонзив секиру в песок, он чуть ли не плевался, выговаривая самые черные ругательства.
Какого черта этот придурок напал на него?
А ему зачем брать на себя грех убийства?
Хотя пришибить этого рыбоеда надо было – воздух станет чище. «Ивангое» одолел «Робинзона Крузое»…
Эваранди подобрал меч. А клиночек-то недурен! Весьма недурен.
Заглянув в шалаш, Плющ обнаружил там ворох тряпья.
Брезгливо поковырявшись в тряпках мечом, он нарыл ножны – простенькие, из дерева, покрытые кожей сверху и выстланные мехом изнутри, отделанные серебряными кольцами в том месте, куда вкладывают меч. Серебром был окован и оконечник.
– Нормально, – буркнул Эваранди, вешая перевязь с мечом через плечо.
Ощущать ножны у левого бедра было приятно – это придавало уверенности и значимости. Решив осмотреть трупы – то ли выброшенных на берег утопленников, то ли жертв островитянина, Костя подумал, что немного бонусов Валерке все-таки перепадет – если он сейчас решится помародерничать. А чего стесняться? Он же не для себя, для друга! У того жена и маленький ребенок, а жить негде. Благое дело…
У одного мертвеца на шее имелась витая шейная гривна из золота, а у другого, одетого во все белое, – пектораль, похожая на кружево из драгметалла, так затейливы были ее узоры и тонко, искусно выделаны крошечные фигурки воинов, коней, змиев.
Целую битву изобразил неизвестный художник на пространстве в две ладони.
С третьего тела Плющ снял тяжелый серебряный наруч, похожий на большую спиральную пружину. Такой и руку защитит, и средством платежа послужит. Этот он оставит себе. Имеет право.
И все равно было неприятно снимать вещи с мертвых, хотя в Норэгр это и принято.
– Сам хотел бонусов, – проворчал Костя. – На тебе бонусы!
– Эвара-анди! – донесся перепуганный голос Эльвёр.
– Здесь я, здесь! – поспешно откликнулся Плющ. – Сейчас я!
Тщательно промыв трофеи в морской воде и обсушив рубахой, он надел их на себя.
Наруч еще ладно, а вот вешать гривну с пекторалью на шею было противно. Так куда ж еще? В карман не положишь, в здешних костюмах карманы не водятся.
Здорово напуганная Эльвёр очень обрадовалась Костиному приходу.
– Черный Вайделот тебя отпустил?
– Черный Вайделот умер.
– Умер?!
– Я его убил.
– О-о! – девушка порывисто обняла Костю за шею и поцеловала.
Плющ решил, что это – самый большой бонус, а пять минут спустя маленький парусник обогнул зловещий островок и лег на указанный курс.
Глава 24
Валерий Бородин
Арест
– «Где брат твой Авель?» – пропел Щепотнев, хотя щека у него дергалась от еле сдерживаемого бешенства. – Куда ты дружка своего дел? Эваранди, или как его там?
– А кто ты такой, чтобы у меня спрашивать? – окрысился Валера. – Вон сэконунг, это его корабль, его дружина! Перед ним и ответ держать буду!
Гунульфу это, видимо, понравилось, поскольку он сменил гнев на милость.
– Так где же Эваранди? – спросил сын Рёгнвальда Клапы.
– Клянусь Одином, не знаю! – пылко ответил Роскви. – Утонул, наверное… Тут же целая битва затеялась! Да! Человек двадцать дренгов Торгрима и Эйвинда перепили пива и бросились на твои корабли, сэконунг! Едва отбились. Вон, Виглафу так плечо распороли, что зашивать пришлось. Хорошо еще, Андотт под боком – он врачевать умеет.
– А где колдун сейчас?
– Как где? В трюме, конечно!
– Все так и было, – прокряхтел Гребень, вставая со скамьи. – Навалились всей толпой, кто с секирой, кто с копьем, а Эваранди их веслом охаживать взялся. И я тож, и все. А полдесятка на палубу залезли, ну, мы их втроем в воду и поскидывали…
– Сгоряча и не заметили, – притворно вздохнул Бородин, – как Эваранди за борт плюхнулся. Дали ему по башке, и все…
– Ежели он вечером выпал, – подал голос Торгрим ярл, попиравший доски причала, – то течением его уже в море вынесло. А насчет дренгов я разобрался, кому надо, холку начистил.
– Своих я тоже погонял, – пробурчал Эйвинд.
– Ладно, – решил сэконунг, – раз все живы, окромя одного, то и медлить нечего. Отправляемся в поход!
Две с лишним сотни викингов поддержали благую весть дружным ревом.
В поход? Любо!
На войну? Ура!
Сосредоточенный, Щепотнев приблизился к Гунульфу.
– Позвольте дать вам совет, ваше величество, – проговорил он негромко, с кривой усмешечкой.
– Дозволяю, херсир, – ухмыльнулся сэконунг.
– С этими двумя новичками что-то явно нечисто… Не верю я, что Эваранди взял, да и потонул! Утром еще он мне пенял, что я на службу к тебе пошел. Говорил, что не выбрал пока, на чьей стороне сражаться! Вот я и думаю: а не к Хьельду ли намылился сей миротворец драный? А? Вдруг возьмет да и предупредит конунга?
Гунульф нахмурился.
– Что ты предлагаешь, херсир?
– А давай на всякий случай гонца пошлем!
– Куда это?
– Да к Хьельду! Как бы от Торгрима Ворона. Пусть весточку конунгу передаст – так, мол, и так, коварный Гунульф-сэконунг лазутчика своего заслать хочет в Сокнхейд! Зовут того засланца Эваранди, ну и опишем приметы: высокий, волосы черные, длинные, глаза карие, на правой щеке шрам. Ребятки Хьельда живо опознают Эваранди да и повяжут!
Сын Рёгнвальда Клапы хмыкнул довольно.
– Недурно, недурно, – проговорил он. – Коварный, значит, Гунульф… Хм. Ла-адно. Хёгни! Грамотея нашего ко мне, живо! И пущай чернила свои прихватит да пергаменту лист!
Рыжий Змей кинулся исполнять повеление.
Гунульф, сощурившись, поглядел на Роскви, топтавшегося на носу, и поманил к себе Бирюка и Косого.
– Этого, – указал он на Бородина, – в трюм!
В сумерках, обещавших нескорый рассвет, гладь Стьернсванфьорда казалась темной, как небо, в котором еще горели самые яркие звезды.
«Черный лебедь» скользил чуть впереди, слева от него следовал драккар Эйвинда ярла, большая посудина на тридцать пять румов, окрещенная «Волком славы», а справа шел корабль Торгрима Ворона, названный по-простому – «Оленем».
«Вепрь волн» и «Морской конь» догоняли драккары.
Распушив полосатые паруса, красно-белые и бело-синие, эскадра набирала ход, оставляя по себе пять зыбких кильватерных струй, словно борозды на ниве вод.
Сотни весел размеренно и ладно омахивали волны, кропя их струями, и разом погружались, выталкивая корабли в океан.
В поход.
На войну.
Глава 25
Константин Плющ
Сокнхейд
Честно говоря, Косте было не по себе.
Предупредить Хьельда конунга и население Сокнхейда – дело святое, вот только что из этого получится? Ох, не зря Щепотнев наставлял его: «Не спеши творить добро, а то оно вернется тебе злом!»
Что, разве не так бывает? Да сплошь и рядом!
Хотя к чему зря голову себе морочить? Что будет, то и будет. Не бросать же все, в самом-то деле…
За устьем очередного фьорда показались шхеры. Иные из них были острова, как острова – скалистые, поросшие сосновым лесом, но частенько из воды высовывалась полуразрушенная скала, за вершину которой цепко держалась растрепанная сосна.
Идти через шхеры было нелегко, муторно – лодка виляла между островной мелочью, а чтобы она прочертила килем этакий замысловатый курс, следовало постоянно работать с парусом. Порой Плющ спускал ветрило и занимался греблей, а уж тягать на веслах тяжеленький кораблик было непросто.
Когда Костя выбрался к Серебряному заливу, то совершенно упарился.
Зато тут ветер дул по пути – подгоняемая бризом лодка заскользила по глади Сильбрвика[58].
Скалистые утесы, на кручах которых чудом удерживались деревца, внушали почтение.
Иногда с высоты рушился поток воды, разбиваясь на струи, на капли, на мелкую влажную пыль, и было похоже, что на волны залива плавно опадают клубы плотного белого пара. За каменной твердыней громоздились уже не горы, а скорее высокие холмы, густо заросшие лесом.
