Валентин Холмогоров - Крылья
Хуже всего ему давались тренировки на стрельбище, проходившие весьма любопытным образом. Курсант поднимался по приставной лестнице почти на самую верхушку высокого дерева, одиноко стоявшего вблизи аэродрома. Там, в густой кроне, была оборудована сколоченная из грубых досок небольшая прямоугольная площадка. Обучающегося усаживали в плетеную корзину, прицепленную с помощью подвижного колеса к спускавшемуся вниз стальному тросу. На наружной стенке корзины был закреплен пулемет. Два курсанта сталкивали эту замысловатую конструкцию с площадки вниз, корзина, скрипя колесом и отчаянно раскачиваясь, начинала скользить по тросу вниз, а сидящий внутри летун пытался поразить из скорострельного орудия расположенные на земле многочисленные картонные мишени. Алекс, уже имевший к этому моменту неплохой опыт обращения с пулеметом, быстро завоевал репутацию лучшего стрелка в отряде, где помимо него и Димы числились еще три человека. А вот самому Диме эта премудрость отчего-то не давалась совсем. Он спускался в проклятой корзине снова и снова, но из шести раскиданных внизу условных целей попадал в лучшем случае в три.
Зато с практическим пилотажем все складывалось в точности наоборот. Летавший ранее на мотодельтапланах Алекс никак не мог привыкнуть к управлению «от обратного», вызывая гнев и потоки брани со стороны взявшего на себя роль пилота-инструктора Манлефа. В то же время Дима освоился с «Хорнером» на удивление быстро и даже понемногу перестал обращать внимание на неповоротливость машины, слабый движок и общее несовершенство конструкции аэроплана. Он просто наслаждался предоставленной ему судьбой возможностью летать.
В распоряжении учебной эскадрильи имелся только один-единственный самолет, на котором пятеро курсантов тренировались по очереди. Простые полеты по кругу, а также тренировки на снижение и набор высоты быстро сменились более сложными задачами: выполнение горок, штопора и пикирования, бесконечные «проходы» над самой землей и «конвейеры», в ходе которых ты должен коснуться земли колесами и тут же взлететь, стараясь как можно быстрее набрать высоту, – здесь это упражнение называлось «карусель». Тренировки чередовались посадками с выключенным двигателем на любую ровную площадку, которую пилот сумел углядеть с воздуха, а также имитациями атак на наземные цели. Диму пересадили в переднюю кабину, в то время как инструктор занял заднюю, – здесь ко всем прочим задачам добавилась еще и необходимость управляться с перезарядкой пулемета и стрельбой из него прямо во время полета. Самым важным инструментом для сурганского воздушного аса в этом отношении оказался увесистый молоток, который торжественно выдал Диме Манлеф: многоствольный «Гочкис» быстро перегревался, и его время от времени заклинивало, кроме того, хитроумный механизм синхронизатора тоже не отличался надежностью. Привести заевший пулемет в чувство можно было только одним верным способом: лупить по нему со всей силы молотком, пока перекосившийся внутри патрон не встанет на место. Иногда помогало.
Один день сменял другой, но для Димы все они слились в одну сплошную пеструю череду, не оставлявшую даже малейшей возможности задержаться и перевести дух: подъем – пробежка – завтрак – занятия – обед – полеты – ужин – и снова полеты до самого заката, пока солнце не скроется за волнистой стеной леса. На сон оставалось не более шести часов. К концу второй недели из пятерки обучающихся в строю остались лишь четверо: долговязый и вечно простуженный Ганис умудрился «разложить» «Хорнер» во время очередной посадки, выполнив заход значительно выше глиссады и с чрезмерно большой вертикальной скоростью. Легкая машина отскочила от земли, точно резиновый мячик от стенки, задрала в небо капот и повалилась на бок, с треском и грохотом ломая в щепы хрупкие крылья. Ганиса увезли в госпиталь с переломом ключицы, а механики двое суток кропотливо восстанавливали разбитый аэроплан, крепили лонжероны, нервюры и латали поврежденную обшивку.
К исходу третьей недели на рукаве Димы уже красовался серебристый ефрейторский шеврон в виде перевернутой латинской «V», да и в плане изучения сурганского языка наметились определенные успехи – по крайней мере постоянная практика давала о себе знать, и он практически перестал путаться в глаголах и артиклях. Да и легенда о его клондальском происхождении играла Диме на пользу: местные относились к тамошним сурганцам вполне доброжелательно и охотно приходили на помощь, если Дима вдруг «забывал» нужное слово.
Единственное, с чем никак не мог справиться Дима, – понемногу накопившаяся за последнее время усталость. Короткий шестичасовой сон казался спасением: он проваливался в него стремительно, как в трясину, едва успев добраться до подушки. Намаявшись за день, он обычно спал без сновидений, но иногда в сознании выплывал образ его оставленной в другом мире городской квартиры, озабоченное лицо отца, улыбающееся – Анны. Потом он убегал от преследовавших его пограничников, облаченных в темно-зеленый камуфляж, запрыгивал в самолет, но никак не мог запустить двигатель. Пограничники оказывались уже совсем рядом, на расстоянии всего лишь нескольких шагов, когда он, раскинув руки, взлетал сам, точно птица, поднимался выше облаков, нырял в синее до ломоты в глазах, до головокружения небо, потом закрывал глаза и падал, падал, падал…
Глава 7
Атмосфера в Малом зале конгрессов сегодня царила мрачная, и Кельвер прекрасно знал, что стало тому причиной. Сурганская армия топталась в предместьях Ахтыбаха вот уже битый месяц, то продвигаясь на полшага вперед, то стремительно откатываясь назад. Один день сменял другой, потери росли, а существенного перелома в сложившейся на фронте обстановке все никак не намечалось.
Настроение портило и еще одно крайне неприятное обстоятельство: в небе над Аламеей стали регулярно появляться вражеские аэропланы, осуществлявшие разведку сурганских позиций и корректировку огня артиллерийских батарей, что только усиливало общую напряженность. Пулеметчики пытались бороться с этим явлением в меру своих скромных сил, однако сбить из стрелкового оружия летящий высоко в облаках крошечный самолет все равно что целиться из стенобитного орудия в муху – шуму много, толку чуть. Аламейцы активно этим пользовались, беззастенчиво и нагло летая над расположениями вторгшихся на их территорию войск, ничуть не заботясь при этом о самолюбии сурганских военачальников.
Так продолжалось ровно до тех пор, пока в дело не вступили аэропланы ден Геллера. В первом же бою аламейцы потеряли сразу две машины, и в течение нескольких дней в небе не слышалось звука их моторов. Однако затишье оказалось недолгим: уже на следующее утро, пользуясь окутавшим землю туманом, противник предпринял новый воздушный налет, сбросив прямо на штабную палатку и полевой склад боеприпасов несколько бомб. Только чудом никто серьезно не пострадал: спас все тот же туман, не позволивший аламейцам точно выйти на цель. В небо поднялись сурганские истребители, но догнать и перехватить врага они так и не смогли.
– Генерал Ронфелль! – Кабинет-маршал барон Диттель ден Брунхильд нервно прохаживался вдоль стены, заложив пухлые руки за спину. Золотые вензеля на лацканах его мундира тускло поблескивали в пробивающихся сквозь неплотно задернутые шторы солнечных лучах. – Мне поступил рапорт от командующего объединенным штабом сухопутных войск генерала ден Вернеля о том, что ваши артиллеристы сорвали ему наступление. В тот момент, когда пехоту необходимо было поддержать интенсивным огнем, батареи неожиданно замолчали. Чем вы можете это объяснить?
– Отсутствием своевременного снабжения боеприпасами, господин главнокомандующий, – невозмутимо отозвался Ронфелль. – Пушкам для стрельбы, знаете ли, иногда необходимы снаряды. Я уже адресовался в пятое главное управление Генерального штаба по поводу того, что командующий подразделениями тылового обеспечения не справляется с поставленными перед ним задачами. Возможно, если камрад Ханн из «Зольбера» расстреляет парочку тамошних дармоедов, оставшиеся начнут шевелиться быстрее.
Кельвер невесело усмехнулся: ден Вернель, провалив все на свете, решил, как обычно, найти виноватого в своих неудачах на стороне и выбрал для этой цели артиллеристов. Однако с мишенью для своих нападок он, похоже, все-таки слегка просчитался: Ронфелль оказался ему не по зубам. Этот сам сожрет кого захочет и не подавится.
– Не нужно впутывать в ваши внутренние разногласия с тыловиками контрразведку, – словно повторяя его мысли, произнес главнокомандующий, – у них и без вас забот хватает.
– Позволю доложить, господин кабинет-маршал, что в танковых подразделениях обстановка ничуть не лучше, – подал голос генерал ден Эйцель. – Из полутора сотен имеющихся в нашем распоряжении машин принять бой сейчас способна в лучшем случае половина.
